Дарья Радиенко - Ведая, чьи они в мире…

«…Если вы читаете эти строки — скорее всего, меня нет в живых.

Находясь в здравом уме и трезвой памяти, на случай моей смерти я отдаю следующие распоряжения.

Прошу меня кремировать.

Не проводить надо мной никаких религиозных обрядов.

Погребальную церемонию устроить как можно скромнее, вести себя сдержанно.

Перед кремацией, пожалуйста, не снимайте с меня кольцо и браслет. А в гроб со мной положите эти монеты. Очень прошу это сделать.

С уважением к вам, исполнившим мою последнюю волю…»

Этот листок, распечатанный на принтере и подписанный от руки, лежал у нее в паспорте, за обложкой. Так вышло, что я была первой, кто прочитал эти слова. И помню, как мне стало не по себе: неужели она… знала?… Ведь трудно представить, что молодой человек, у которого нет причин ожидать близкой смерти, может так по-деловому рассуждать о своих похоронах… Правда, это вообще было в ее характере — выражаться четко, спокойно, без лишних слов. И вести себя сдержанно…

Она была на два года старше меня. Мы познакомились по объявлению о съеме квартиры — и полгода снимали вместе эту «двушку» в пригороде. За это время мы не стали ни подругами, ни даже приятельницами: жили мирно, но каждая сама по себе. Можно сказать, мы почти не общались. Во-первых, она была очень скрытным и замкнутым человеком. Да и потом, времени для общения оставалось немного: неделю я работаю по двенадцать часов, оператором в колл-центре, а в свободные дни уезжаю к родным.

В тот февральский вечер, вернувшись после недельной отлучки, я застала ее в тяжелом бреду. Она лежала с высокой температурой и не узнала меня. Я вызвала «скорую», и ее сразу же забрали в больницу: острая пневмония. А на следующий день мне сказали по телефону, что она умерла.

Близких друзей у нее не было, коллег тоже — она работала дома, как фрилансер, брала заказы на перевод у частных лиц. Поэтому, кроме меня, связаться с ее родными было некому… Я ничего не знала о ее семье, как и о ней самой: о своей жизни она говорила мало и неохотно. Как-то обмолвилась, что отца давно нет в живых (и сразу стало ясно, что эту тему она развивать не хочет). А о матери всегда отзывалась с уважением, но тоже кратко. Потом, из еще каких-то обрывочных высказываний, я поняла, что она никогда не жила с родителями. Ее воспитывали другие родственники: мать, довольно известная актриса, все время была в разъездах.

Никаких записных книжек с телефонами я не нашла. Мобильного у нее тоже не было, она как-то сама призналась, что не хочет его покупать: «Только отвлекает… С ним, как на привязи». И мне всегда казалось, что это немного странно для современной женщины тридцати лет, работающей переводчиком. Правда, это было далеко не единственным, что отличало ее от других…

Тогда, осматриваясь в ее комнате, я машинально сняла с полки паспорт и увидела этот листок, сложенный текстом внутрь. Секунду поколебавшись, я раскрыла его. В бумагу были завернуты несколько позеленевших монет — судя по всему, очень старинных, едва угадывается чеканка…

«Не снимайте с меня кольцо и браслет»… Конечно, она имела в виду те, которые носила всегда, других украшений у нее не было, — насколько я успела заметить, она не нуждалась в деньгах, но была как-то удивительно равнодушна к тому, что можно за них купить… Браслет в виде тонкой ленты, спаянной из серебряных бусин. Простое кольцо черненого серебра, с узором из ломаных линий. Похожие узоры были у нее на теле: запястья, плечи и щиколотки покрывали татуировки, какой-то этнический орнамент, сейчас это модно. Только на правой руке была надпись латинскими буквами — по кругу, как еще один браслет. Я однажды спросила ее, что это значит. «Для меня это значит много». И все. Потом она, как видно, решила, что такой ответ может показаться невежливым, и негромко добавила: «Это имя одного человека».

Она сказала это с легкой улыбкой, как говорила чаще всего, — но как-то так, что не захотелось расспрашивать дальше. Так было и в тот раз, когда я увидела шрамы на ее груди. Она шла из ванной, на ходу набрасывая халат, и на миг стали видны эти побелевшие рубцы от ожога. Поймав мой взгляд, она спокойно запахнула ворот, улыбнулась и сказала, что будет варить кофе, — «составишь мне компанию?» И в ее глазах было что-то такое, что я не решилась ни о чем спрашивать. Всегда была эта невидимая стена, отделявшая ее от других…

Я стала искать записи в ее компьютере. Там было легко разобраться, все документы аккуратно разложены по папкам: «Работа», «Фото», «Временные»… Нужный файл нашелся сразу же, он так и назывался — kontakty.doc. Но, просмотрев его, я вдруг поняла, что не смогу позвонить ее матери. И набрала номер телефона Инны — двоюродной сестры…

Разговор получился таким, как и должен быть, — тяжелым. Положив трубку, я мысленно поблагодарила Бога за то, что мне самой до сих пор не приходилось слышать от кого-то такие известия, что мои родные все живы и здоровы. И среди мыслей, редких в суете повседневности, но неизбежных в таких случаях — о жизни, о смерти, о непредсказуемости судьбы — проскальзывало насущное: надо будет отпроситься с работы, чтобы пойти на похороны, все-таки не чужой человек… а потом придется искать другое жилье, потому что платить за две комнаты для меня дорого… Признаюсь, мне было не так грустно, как просто муторно на душе. Конечно, всегда жаль, если кто-то умер молодым, но вряд ли можно искренне горевать о смерти человека, не бывшего тебе близким — собственно говоря, даже знакомым. Разве я могу сказать, что знала ее? Вообще это удивительно — вдруг осознать, что тебе ничего не известно о том, с кем полгода прожил в одном доме… И, наверно, именно это странное ощущение, а не только банальное любопытство, заставило меня просматривать файлы в ее компьютере. Я понимаю, это все равно было не очень порядочно. Просто хочу сказать, что меня подтолкнуло к этому не то чувство, с которым подглядывают в замочную скважину, а скорее внезапный интерес к человеку, ушедшему навсегда. И желание понять, каким был этот человек на самом деле…

День был пасмурный, и хотя уже рассвело, в комнате стоял зыбкий полумрак. Я вообще не люблю сумерки, а уж в такие минуты — тем более: мне вдруг показалось, что эта полутьма как-то связана со смертью той, которая жила здесь… Конечно, это просто настроение было такое, я человек не суеверный. Но на миг я почувствовала… не знаю, как объяснить… как будто бы рядом кто-то есть. Даже не могу сказать, что мне от этого стало страшно или плохо, но вот само ощущение было явственным: словно за мной наблюдают, не враждебно, а как бы с иронией, что ли… Понятно, что я сама себе это внушила, а все-таки… все-таки я поспешно встала с места и включила свет.

Наваждение сразу прошло — так резко, что у меня появилось странное чувство, будто я что-то нарушила, помешала чему-то неизвестному… Но через секунду прошло и это. Сев за стол, я снова занялась компьютером. Сначала мне не встретилось ничего интересного, — в основном, тексты переводов. Папку с аудиофайлами занимали только альбомы группы «Ария». Надо же… Я часто видела ее с наушниками, но почему-то не предполагала, что она слушает «тяжелый рок»… Фотографии: пейзажи, дома, животные, несколько ее снимков. Она была очень привлекательна — худенькая, миниатюрная, выглядела года на двадцать три, не старше. И поэтому тем более казалось странным, что она совсем не пользуется косметикой, не следит за модой. Одевалась, правда, красиво и даже стильно, но по-своему: неяркие цвета, простые свитера и блузки. Всегда в длинной юбке, хотя фигура у нее была просто супер, я даже как-то позавидовала… И такие шикарные темно-русые волосы, как показывают в рекламе… Нет, она ничем не напоминала моделей с обложек глянцевых журналов, но в ее лице, в зеленоватых глазах, во всем облике было что-то такое, из-за чего мужчины всегда обращали на нее внимание. Стоило кому-то из знакомых парней зайти ко мне, и я видела, с какой жадностью на нее смотрят. И, сказать по правде, меня удивляло, что она никак на это не реагирует, словно не замечает никого вокруг… Но отношения у нас, повторяю, были не те, чтобы говорить «о личном». Вернее, я почему-то чувствовала, что заговаривать с ней об этом не надо…

Я хотела выключить компьютер, но вместо того, чтобы нажать на «Пуск», случайно навела курсор на ярлык файла с непримечательным названием «Doc 1»: он был в самом низу экрана… И, бросив взгляд на первые строки открывшегося документа, начала читать дальше.

Потом я осознала, что мне давно пора собираться на работу, — к тому же, вот-вот приедет Инна или кто-то еще из родных, все равно будет не до чтения. Но мне во что бы то ни стало хотелось дочитать до конца, и я сохранила файл на свою флэшку. А в последующие дни возвращалась к нему не раз… Хотя, честно скажу, читать это мне было странно, а порой и страшно.

Не знаю, как можно назвать эти отрывочные записи: дневник, повесть… Письма самой себе — или человеку, которого давно нет в живых? Исповедь — перед собой или перед ним?

Так или иначе, я передаю этот текст без изменений — скрыв только ее имя.

Призрачная улыбка на лицах этрусских изваяний… Историкам до сих пор почти ничего не известно об этом народе — кто они такие, откуда пришли на эту землю и куда исчезли. Есть предание, что они, спасаясь от гонений римлян, скрылись в глубокой пещере, а вход закрыли каменной стеной. И поныне там, в подземелье, хранятся их сокровища и священные книги… Конечно, это всего лишь легенда. На самом деле римляне дотла разорили города этрусков, а что не сумели разграбить, рушили и предавали огню. Из богатого наследия уцелела лишь малая часть, и то, что сохранилось, на века стало тайной: большинство надписей на этрусском языке не разгаданы по сей день. И никто не знает, почему эти письмена вырезали на бронзовых зеркалах…

…Когда-то от далекой звезды отделился луч и ударил в землю, и рассыпался на множество осколков, — это и были первые зеркала. Они хранили в себе свет неведомых миров, отражая божественную мудрость. Люди научились создавать их подобие из бронзы, и эти зеркала, творение рук человеческих, тоже стали окнами в иной мир. Боги запрещают смертным смотреть по ту сторону, взглянешь — и погибнешь! Но, читая слова, написанные на зеркале, можно войти туда, где есть тайна сна мертвого и сна живого, а в тайне — зримое и незримое. И познать то, что скрыто от людских очей… Что было, что будет…

Будем опять жить… Забудем, кто есть мы…

Что еще ты мне нагадаешь, расена, жендча с рода ини?…

Ми не ворожея…

Не знаю, был ли он на самом деле — этот осколок зеленоватого металла, который, если в него всмотреться, вдруг становится похож на поверхность озера с тысячью мерцающих глаз. И где я его нашла, и сколько мне тогда было лет. Может, это привиделось во сне… Я помню одно — ослепительно яркий полдень, холод металла на моей детской ладони.

«Тойе е ти нивть… дле нъжи…» Вот тебе нить для связи… Откуда я знаю эти слова?

Пластинка усеяна почти неразличимыми черточками, треугольными, полукруглыми — словно крохотные зрачки смотрят на меня из зеленой глубины. И я тоже вглядываюсь все пристальнее, пока муть не застилает глаза. А потом не вижу ни металла, ни своей руки, ничего вокруг. Вижу совсем другое, — закатное небо, и жаркий месяц в нем, как серьга. Поля темнеют вдали.

Гаснущий день отражается в круглых щитах. Жарко дышит пламя костра.

Люди возле темных шатров… да йе тени живьве…

А лиц не видно, и слов не разобрать — все снова исчезло.

Это стало моей любимой игрой, — я называла ее «смотреть картинки». Вначале они были смутными, как будто проступают из-под воды. А потом стали сменять друг друга и с каждым разом становились все четче, и слова я слышала яснее — сразу вспоминая, что они значат. Иногда звучали только слова, отдельно, — будто кто-то говорит вслух. Чаще всего по ночам, перед тем как заснуть… Хотя горести бывшие не сочтешь, однако нынешние горше… Слова сплетались в одну светлую нить. Споры прошлые не считайте… Бесконечная светлая нить, она все вилась и вилась. Место свое обступите цепью — будете его защищать днем и ночью!.. Она вилась, эта нить, и тянулась куда-то вверх, и звала меня за собой. Не место — волю! За мощь его радейте!.. Она вела, влекла меня за собой, светлая нить, свитая из слов. Будем опять жить… Будет все в прошлом… Забудем, кто есть мы… И, закрыв глаза, я видела будто со стороны, как протягиваю к ней руки, встаю и иду следом, а потом, наконец проваливаясь в сон, в тот же миг чувствовала, как падение превращается в полет, и вдруг просыпалась — там…

Я не хочу, да и не могу говорить плохо о женщине, которая меня воспитывала. Она часто напоминала о том, как я должна быть ей благодарна — и, конечно, имела на это право. Сладить со мной бывало нелегко, так что, может, от родителей мне доставалось бы еще больше… И, наверно, в тот день я действительно вывела ее из себя, если она выбросила в мусор мою коробку, где лежали разные мелочи. Нечего тащить в дом всякую дрянь.