Как тихо. Никто не придет, сюда не приходят уже давно.

«Всегда слушай тишину…»

Я вскинула голову, и закатный луч лег на мое лицо. Я сняла платок, распустила волосы, как ты любил. Зажгла свечу и налила в стакан вина.

За тебя.

Ты стал для меня всем, чего у меня прежде никогда не было. Любимым мужчиной, истинным другом, братом по духу… И с тех пор, как я начала оглядываться на тебя при каждом поступке, зная, что ты видишь меня, и думать — а что сказал бы об этом ты? — жизнь моя изменилась бесповоротно. Ведь теперь я смотрю на мир глазами той, которая должна быть достойна тебя…

Ты стал моей опорой и покровителем. Ты сам знаешь, я и раньше не боялась многих опасностей, которые страшат других. Но с тех пор, как в моей жизни появился ты, я не боюсь ничего, потому что знаю — пока я под твоей защитой, никакое зло не посмеет меня коснуться. А главное, оно бессильно передо мной. Ни человек, ни судьба не способны сделать со мной ничего, ведь мне не страшна и сама смерть: для меня она — та, кто соединит нас с тобою.

Я так благодарна тебе за все: за то, что ты когда-то жил на земле, за то, что ты незримо присутствуешь рядом со мной, за то, что мне можно любить и вспоминать тебя. Этого для меня так много, что я никогда не стала бы злоупотреблять твоим заступничеством и обращаться к тебе еще с какими-то просьбами. И все же я осмеливаюсь попросить тебя только об одном: если можешь, сделай что-нибудь, чтобы те силы, в чьей власти теперь находишься ты, поскорее призвали меня к себе…

«От всего что-нибудь посвящали богам, более стремясь выказать свою благодарность, нежели полагая, будто боги в том нуждаются…» Я положила на снег цветы. Желтые нарциссы, — считается, что могущественный Орк любит их, такая жертва ему угодна. Сделав еще глоток вина, остальное я выплеснула по кругу на землю. И уколола острой иглой безымянный палец левой руки — откуда идет вена к сердцу. Боли не почувствовала, только увидела, как на снег, розовый от вина, падают густые красные капли.

— Прими этот дар, великий Орк. За того, с кем я связана кровью навеки…

Говорили, подземным богам нельзя приносить такие жертвы, потому что тогда они заберут к себе. Но разве не этого я хочу?

Двадцать первый день, второй месяц… 21.02, — не это ли время указывали часы, замершие в ту ночь?…

«…По-моему, самое постыдное — это звать к себе смерть. Если ты хочешь жить, зачем звать ее? А если не хочешь, зачем просить у богов того, что дано тебе от рождения? Ведь добровольная смерть — в твоих руках».

Я это знаю. Но не могу решиться…

«Слова эти — человека, слабого душой. Что стояло у тебя на пути? Что тебя держало? Уходи, когда заблагорассудится!»

Не страх удерживает меня, — вернее, не страх перед смертью. Разве можно бояться той, которая для меня желанна? Я боюсь одного — что родственники будут винить себя в моей гибели. Ведь так бывает всегда…

«Выбери любую часть природы и прикажи ей открыть перед тобою выход. Есть три стихии, которыми управляется этот мир: вода, земля, воздух, — все они и источники жизни, и пути к смерти!»

Багровый диск солнца холодно смотрел мне в лицо. Красный круг на снегу светился льдистым блеском, как рубиновая корона. И все длиннее становились тени — моя и та, что снова была рядом со мной.

Я сбросила куртку, и меня овеяло морозное дыхание умирающего дня. Воздух был пронизан тысячами ледяных игл.

Ослепительное сияние заката, бледный огонь свечи. Желтые цветы, как пламя гаснущих звезд. Две тени в красном венце на белом снегу. Звенящая тишина.

— Тебе, великий Орк.

И, медленно допивая ледяное вино, чувствуя, как стынет кровь, я услышала странный ответ:

— Земле, которая всем вам мать…

Оглянувшись вокруг, я увидела, что от каждого из белых холмов тянутся кверху светлые нити. Переплетаясь, словно корни гигантского дерева, дрожащие лучи нависали над городом мертвых сверкающей сетью, и, как кровь по живым сосудам, струился по ним холодный туманный свет. А потом все погасло в сумерках…

Я еще долго сидела там. Пока наши тени не слились с окружающей тьмой, пока ночь не затмила мои следы.

* * *

Я не смею верить, и все же надеюсь: вскоре окончательно сбудется то, что виделось мне в зеркале земных снов, отражающем потустороннюю явь. Потому что в этом мире не было для меня ничего лучше этих видений. А в мире ином, если мне позволено будет поклониться тебе, для меня не может быть большей награды. Ведь это будет значить, что самой жизнью своею я вымолила право на те слова, которые осмелилась произнести однажды…

«Где ты, там и я»…

Как тогда, я стану перед тобою на колени. А ты положишь ладонь мне на голову и скажешь, что ждал меня.

— Встань, — скажешь ты мне. — Ты очень хорошая.

Не смея поднять глаз, я отвечу:

— У меня столько было… всего.

— Ничего не было.

И ты обнимешь меня, и, взглянув тебе в лицо, я спрошу:

— Ты правда прощаешь меня?

— За что?

— За то, что я была… такой…

— Я знаю тебя одну — ту, которая обручилась со мною. А до прошлого мне нет дела. Слушай меня раз и навсегда: ты честна передо мной и перед теми, кто выше нас!

И может быть, что глаза мои, столько раз смотревшие на тебя во сне, будут неясно видеть тебя сквозь пелену слез, и губы, столько раз шептавшие твое имя, лишь неслышно дрогнут в ответ на твои слова:

— Я ждал тебя. И мы будем вместе — отныне и во веки веков.

На этом записи обрывались.

Не знаю, читал ли их еще кто-нибудь, кроме меня, — в ее семье, похоже, никто не умел работать на компьютере. Да и потом, у всех хватало других забот: в те дни — связанных с похоронами, а потом — обычных, житейских дел, которыми и должны заниматься живые.

Я не пошла на похороны, почему-то не хотелось видеть ее мертвой. Но завещание отдала ее родственникам и знаю, что все было сделано так, как она хотела…

Ее прах захоронили возле крематория.

Наверно, самое простое — говорить о ней все то, что она сама предвидела: экзальтированная девица, не от мира сего… Какой-нибудь психолог наверняка нашел бы много умных и убедительных объяснений, которые на самом деле не объясняют ничего и не убеждают ни в чем: замкнутость, неумение контактировать с реальными людьми… А нужны ей были эти контакты? Судя по всему, нет.

Я до сих пор не знаю, стоит ли верить в эту призрачную связь с умершим. Если бы не тот странный случай на шоссе… Неужели ей все это привиделось?… И были ли эти встречи в прошлом, о которых она вспоминает? Или она все выдумала? Как знать… А если не выдумала, что это — истинная память о другой жизни, видения, сны наяву? У многих из тех, кого она называла «нормальными людьми», и тут был бы готов ответ: галлюцинации, бред душевнобольной. Только все ли так просто?

У нее была настоящая любовь, — потому что всякая любовь имеет право быть настоящей. Кто-то скажет — любовь к вымышленному образу. А разве это не всегда так? Разве, полагая, что любим человека, который рядом с нами, мы на самом деле не любим его образ, существующий только в наших глазах? А что такое вера в бога, которому поклоняются миллионы людей, считая его абсолютно реальным, да еще придавая ему облик человека, жившего когда-то?

А может, и правда каждому воздастся по вере его… Через несколько месяцев после ее смерти я увидела сон. Мне редко снятся цветные сны, но этот был ярким и запоминающимся, как фильм. В сумеречном свете, то ли при восходе, то ли на закате дня, среди необозримых полей, заросших густыми травами, она уходила от меня по дороге, ведущей вдаль. И спутник, лица которого я не смогла разглядеть в полутьме, шел рядом с ней, обнимая ее за плечи.

2010
  • 1
  • …
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • …
  • 21