Филиппа Карр - Ведьма из-за моря

В нашей семье все женщины имели обыкновение вести дневники. Бабушка вела дневник, и матушка переняла от нее эту привычку. Я помню, как матушка сказала однажды, что, когда ведешь дневник, проживаешь жизнь полнее. Если не можешь чего-то запомнить, много теряешь, и даже память способна так искажать события, что если вспоминаешь случившееся когда-то, все воспринимается в совершенно ином свете. Но если все записать с душевным волнением того момента — именно так, как событие произошло, его можно вспомнить до мельчайших подробностей, его можно оценить и, может быть, лучше понять. Так ты не только сохраняешь ясную картину какого-нибудь события, имеющего для тебя значение, но и можешь лучше понять себя.

Итак, начну с месяцев, последовавших за нашей славной победой над испанцами, что вполне оправданно, ибо это было поворотным моментом в моей жизни. В это время мы все пребывали в состоянии, которое, я думаю, можно назвать эйфорией. Мы вдруг осознали, как близки мы были к несчастью. Мы никогда не верили, что нас могли покорить, и, может быть, именно эта величайшая и благородная уверенность и привела нас к победе, но в то же время мы прекрасно представляли, что могло означать для нас поражение. Мы слышали рассказы об ужасных вещах, происходящих в Нидерландах, где народ противостоял мощи Испании. Мы знали, что когда Армада отплыла от своих родных берегов, она несла с собой орудия не только войны, но и пыток. Испанцы пытали и заживо сжигали тех, кто отказывался принять их религию; мы слышали, что людей зарывали по горло в землю и оставляли умирать. Не было конца рассказам о страданиях, и это могло быть нашей судьбой, если бы они пришли! Но мы их победили: по всему побережью валялись обломки их кораблей, приливы уносили их в море, может быть, некоторые вернулись в Испанию. А мы остались на нашей прекрасной цветущей земле, с доброй королевой Елизаветой, которая теперь в безопасности пребывала на своем троне. Это было время, когда радовались все англичане, и больше всего — мужчины и женщины Девона. Мы были людьми моря, и именно наш Фрэнсис Дрейк, который больше других заслуживает похвалы, спас нашу страну.

Капитан Джейк Пенлайон, мой отец, пребывал в состоянии величайшего воодушевления. Крепкий, сильный, безрассудно смелый, нацеленный на полное изгнание испанцев с морей, презирающий слабость, уверенный в правоте своих взглядов, высокомерный, искренний, не кланяющийся ни перед кем — я всегда считала его типичным представителем своего времени. В детстве я ненавидела его, потому что не могла понять отношений, установившихся между ним и матерью. Я самозабвенно любила ее, но любовь моя была покровительственной, мне хотелось ее защитить, и только сейчас я поняла, как она его любила! По моей девичьей неопытности я не правильно судила об их отношениях: казалось, они постоянно конфликтовали, но сейчас, став взрослее, я поняла, что эти баталии придавали остроту их жизни, и, хотя временами казалось, будто им доставляло удовольствие мучить друг друга и для них невозможно было жить в согласии, в разлуке они были глубоко несчастны.

К моему отцу нельзя было относиться равнодушно, поэтому сейчас, когда я перестала ненавидеть и презирать его, я вынуждена была полюбить его, даже гордиться им. А он — он не терпел меня, потому что я не была мальчиком, но теперь пришел к выводу, что его дочь лучше любого мальчика, и я чувствовала — ему даже нравилось, что я была девочкой. Моя трехлетняя сестра Дамаск была слишком мала, чтобы представлять для него интерес, но он уже не хотел мальчиков, потому что знал: их не могло быть, и он довольствовался своими незаконными сыновьями. Моя матушка, бывало, говорила, что он рассеял их по всему свету, и он не отрицал этого. Трое, которых я знала, были Карлос, Жако и Пенн. Карлос женился на Эдвине, владелице Труинд Грейндж, соседнего особняка, который она унаследовала от своего отца. Она была нашей дальней родственницей, так как ее мать была удочерена моей бабушкой. Жако и Пенн жили с нами, когда не были в море. Жако был капитаном одного из кораблей моего отца, а Пенн, которому было семнадцать — на год меньше, чем мне, тоже уже ходил в море.

Мы так долго жили с чувством страха перед испанцами, что без этого чувства наша жизнь внезапно показалась пустой, и, хотя я захотела завести дневник, записывать было почти нечего. Неделями приходили сообщения о том, что случилось с Армадой. Корабли постоянно выносило на берег, команды их страдали от голода; многие утонули; некоторые достигли берегов Шотландии и Ирландии, и поговаривали, что их приняли так негостеприимно, что для них лучше было бы утонуть. Мой отец бурно выражал свое одобрение.

— Ей-Богу, — вскричал он, — если кто-нибудь из этих чертовых донов высадится на Девон, я распорю ему глотку от уха до уха!

Матушка возразила:

— Вы победили их, разве этого недостаточно?

— Нет, мадам! — воскликнул он. — Этого недостаточно, и нет участи слишком ужасной для этих испанцев, которые посмеют попытаться покорить нас!

Итак, все шло своим чередом. Люди приходили в дом, и мы их развлекали. За столом говорили только об испанцах, гнусном человеке в Эскориале, который мечтал быть хозяином мира и теперь был побежден таким образом, что никогда не сможет подняться вновь. А как все смеялись, когда услышали о том, в каком гневе были оставшиеся дома, которые спрашивали, почему Армада, стоившая им таких денег, не вернулась? Почему герцог Медины Сидония, который хвастался, что победит англичан, не вернулся домой для чествования? Что случилось с могущественной Армадой? Может быть, она была настолько чиста и свята и слишком хороша для этой земли, что была унесена на небо?

— Унесена к дьяволу! — кричал мой отец, грохнув своим кулачищем по столу.

Затем он рассказывал про бой, в котором участвовал, и все слушали внимательно, а Карлос и Жако согласно кивали, так все и шло.

Я не хотела писать об этом в дневнике: об этом все знали, это происходило в тысячах домов по всей Англии.

— Как дела с дневником? — спросила меня матушка.

— Ничего не происходит, — ответила я. — Нечего записывать! С тобой вот так много всего происходило! — добавила я с завистью.

— Тогда все было по-другому. Лицо ее омрачилось, и я поняла, что она подумала о днях своей молодости. Она сказала:

— Дорогая моя Линнет, я надеюсь, тебе никогда не придется записывать ничего, кроме счастливых событий!

— Это же будет скучно? — спросила я. Тогда она засмеялась и обняла меня.

— В таком случае, я надеюсь, твой дневник будет очень скучным.

Казалось, действительно так и будет, и поэтому я забыла о дневнике, и только когда корабль «Пассаты» вошел в Саунд, я вспомнила и стала записывать регулярно.

«Пассаты» был построен в стиле больших венецианских кораблей, с четырьмя мачтами, фок-мачтой, грот-мачтой, бизань-мачтой и небольшой мачтой на полуюте-бонавентуре.

Отец, всегда беспокойный на суше, а сейчас, казалось, не стремящийся уйти в море, постоянно наблюдал за судами, которые приходили и уходили. Я была с ним на мысе, когда показался корабль. Раздался крик — и все взоры устремились к нему.

Отец сказал:

— Этот карак выглядит как торговое судно. Говорил он презрительно. Раньше он торговал всевозможными товарами и в свои лучшие годы привозил домой большие грузы из Испании. Матушка часто говорила ему, что он был настоящим пиратом.

— Какое торговое судно? — спросила я его.

— Например, голландское, — сказал он. — Везет товары, торгует ими, возвращается с грузом, ловит рыбу в Балтийском море и привозит улов. Торгует! — добавил он пренебрежительно.

Отец стоял, широко расставив ноги, и наблюдал за кораблем, а когда маленькая шлюпка доставила капитана на берег, заорал:

— Черт меня побери, если это не Фенимор Лэндор! Добро пожаловать, парень! Как поживает отец?

Так я впервые увидела Фенимора — загорелого, с волосами, выгоревшими на солнце, голубыми глазами в сеточке морщинок, оттого что приходилось много щуриться от ветра и солнца; он был высокий и сильный — человек моря.

— Это моя дочка, Линнет, — сказал отец и положил руку мне на плечо, что позднее стало приводить меня в трепет. Это означало, что он гордился мной, и, хотя он часто был невыносим и жесток, все-таки приятно было угодить капитану Джейку Пенлайону. — А это Фенимор Лэндор, девочка моя. Я хорошо знал его отца: не было лучшего капитана! Добро пожаловать! Что привело тебя в Плимут?

— Надежда увидеть вас, — сказал Фенимор.

— Увидеть меня? Хорошо сказано. Ты должен прийти в корт. Будешь желанным гостем. Не так ли, Линнет?

Я сказала, что он будет самым желанным гостем. Мы взглянули друг на друга довольно внимательно, и я подумала, понравилась ли я ему так же, как он мне? Я очень надеялась.

Корт означал Лайон-корт — дом, построенный еще моим прадедушкой, когда он начал наживать себе состояние. Дом был немного показушный по сравнению со старыми домами, такими, как Труинд, дом Эдвины и Карлоса. Я слышала, как однажды матушка сказала отцу, когда они очередной раз ссорились, что Пенлайоны, у которых деньги долго не задерживались, должны были всем показать, чем они владеют. Центром дома считался готический зал со сводами, уходящими под самую крышу. Величественная лестница вела на галерею, где у нас висели фамильные портреты — основателя, моего прадеда, моего деда и моего отца. Если бы я была мальчиком, смею сказать, я оказалась бы рядом с ними. Жилые помещения находились в восточном и западном крыльях. Было много места для развлечений, и дом часто был наполнен гостями.

По пути к корту Фенимор Лэндор и отец говорили о морских делах. Несколько раз я краешком глаза взглянула на приезжего и поймала его за тем же занятием. Когда показался дом с каменными львами, охраняющими двери, я сказала, что пойду и сообщу матушке о госте.

Матушка спускалась по лестнице в зал. Она была чрезвычайно бодра и полна той замечательной энергии, которая привлекала больше, чем красота. Ей было около сорока восьми лет, но, благодаря тому, что жизнь у нее была полна приключений, ей удалось сохранить молодость.

— Отец привел гостя, — громко сказала я. — Его зовут Фенимор Лэндор. Думаю, он капитан. Ах, вот и они!

Фенимор Лэндор поклонился матушке, и, когда знакомство состоялось, она пригласила всех в небольшую зимнюю гостиную, более уютную, чем зал.

Все пили мальвазию и говорили в основном о море. Фенимора пригласили остаться на ужин, а потом его должны были доставить на корабль. Он сообщил, что его судно «Пассаты» пробудет в Саунде несколько дней. Мы с матушкой оставили мужчин пить вино; она пошла на кухню, а я — в свою комнату, чтобы сделать запись в дневнике.

Позднее, когда мы сидели за большим столом в зале, Фенимор занял место рядом с отцом, и я заметила, что он пытался склонить его к какому-то новому рискованному предприятию, в которое он сам верил всей душой. Мне нравился его энтузиазм. Он светился в его глазах и звучал в его голосе. Я подумала: «Он идеалист, и, если его что-то интересует, он сделает все, что сможет, чтобы добиться успеха». То, чем он пытался увлечь отца, была торговля в разных частях света. Мне нравилось слушать его, и я сердилась на отца, сидевшего склонив голову набок, со скептическим видом. Фенимор говорил:

— Отныне испанцы не соперники нам! Они сильно ослаблены. Отец кивнул:

— Покалечены Богом и изгнаны с морей. Он вновь сел на своего любимого конька и стал рассказывать, как мы победили испанцев, хотя они хвастали, что справятся с нами за один день. Фенимор был раздражен: он не хотел говорить о прошлом, его привлекало будущее.

Он прервал рассказ отца:

— Теперь уже их галеры не будут отчаливать от Барселоны и Кадиса: где их галеры?

— На дне океана, — хихикнул отец.

— Конечно, но есть голландцы!

— Голландцы? — как плевок, вырвалось у отца.

— Достойные моряки! — вставил Фенимор. Отец нетерпеливо пыхтел.

— Нет лучшего моряка, чем англичанин, и лучше всех — сельские жители Запада!

Матушка засмеялась с легкой насмешкой, с которой она так часто обращалась к отцу:

— Капитан Пенлайон пристрастен!

Я оглядела сидящих за столом. Должно быть, мы казались Фенимору странной семьей — если его семья была обычной, как я надеялась. Вот мой отец с женой, дочерью и тремя незаконнорожденными сыновьями и матерью одного из них. Конечно, было ясно, что мой отец — человек необычный и, коли на то пошло, моя матушка тоже была необычной женщиной. Компания была небольшой, так как никто не знал, что у нас будет гость, но у нас было время пригласить Карлоса и Эдвину присоединиться к нам. Во всяком случае, они часто так делали.

Мать Карлоса была испанкой, но едва ли он что-нибудь унаследовал от нее — без сомнения, он был сыном моего отца. Волосы у него были темно-каштановые, а глаза — светло-карие; ходил он, покачиваясь, точно так же, как наш отец. С раннего детства он рос под влиянием отца, и самая большая цель его жизни была стать по возможности точно таким, как отец. Он был любимцем отца. Любимцем был и Жако, сын Дженнет, служанки моей матушки, которая многие годы делила с ней разные приключения. Это была здоровая, необузданная женщина, которая имела множество любовников. Сейчас это был один из садовников. Мы все знали это, так как для Дженнет занятие любовью был так естественно, что она не делала из этого секрета. Сейчас ей было за сорок, но я слышала, как матушка говорила ей, что она похотлива, как в двадцать. Она неимоверно гордилась Жако и была в восторге от того, что он рос среди нас и должен перенять профессию своего отца. Она считала, что никого не было лучше капитана, и очень гордилась, что располагала живым свидетельством того, что тот обратил на нее внимание. Был еще Пенн — тоже похожий на отца, и его присутствие за столом со своей матерью было, пожалуй, труднее всего понять. Ромелия Гирлинг пришла в наш дом, когда ее отец погиб на одном из кораблей моего отца. В один из периодов неудовольствия друг другом у моих родителей отец в пику ли матери, или из вожделения сделал Ромелии ребенка. Родился Пени и рос в нашей семье, потому что Ромелии некуда было идти, и только много позже матушка выгнала их из дома. Во всяком случае, отец не допустил бы этого, и, думаю, матушке доставляло удовольствие то и дело напоминать ему об его изменах.