Временами я думала об отце, как будто впервые увидела его. По правде говоря, я не любила его, хотя думала, что любила, просто потому, что полагалось любить своего отца. Мне было лучше, когда он уезжал, я старалась не попадаться ему на глаза. Я была уверена, что я ему безразлична, а Коннелл всегда был его любимцем. Я удивлялась, почему мама больше полюбила его, чем отца Фенна? Наверное, это отец так решил, он всегда решал за других. Он был трудный, жестокий человек, я знала. Я видела слуг после того, как их пороли кнутом за то, что они ослушались его. Во дворе перед Морской башней стоял столб для порки, слугам он внушал ужас.

Интересно, что подумает о нем Фенн? Он был добрый и нежный. Эти качества в нем мне очень нравились. Если у него будут дети, он никогда не допустит, чтобы дочери видели, что он предпочитает сыновей, даже если на самом деле это и так. Но в какой-то степени я рада была, что я не интересовала отца так, как Коннелл. Коннелла часто пороли, потому что отец бывал им недоволен, меня же никогда не наказывали, потому что я была ему безразлична. Я вдруг посмотрела на свой дом совсем другими глазами, потому что мне было интересно, что Фенн подумает о нем?

Отец был дома, когда мы приехали. Он и мачеха спустились вниз, чтобы приветствовать гостя. Я увидела, как скривились губы у отца, когда он рассматривал Фенна, что, вероятно, означало, что он был о нем невысокого мнения. Мачеха улыбнулась, приветствуя его. Даже Фенн был поражен ее внешностью. Я пыталась посмотреть на нее с другой точки зрения и понять, в чем заключалась ее притягательность. Она была красива, это правда, но это была не только красота. В ней был какой-то блеск, он был во всем, что она делала: в ее улыбке, в жестах.

— Добро пожаловать в замок Пейлинг! — сказала она. — С вашей стороны очень любезно было сделать такой крюк по пути домой, чтобы оградить моих дочерей от дорожной опасности.

Фенн пробормотал, что для него это удовольствие и что это было по пути.

— Редко мы видим кого-нибудь из Лэндоров в этих стенах, — сказал отец. — Последней была моя первая жена. Она была бы твоя тетя, не так ли?

— Да, так, — ответил Фенн.

Казалось, он съежился перед отцом. Я же почувствовала, как во мне просыпается инстинкт защиты, который так озадачивал маму. Я предполагала, что, наверное, отец собирался подшутить над ним, заставить его поведать о своем увлечении торговой компанией с тем, чтобы потом продемонстрировать свое презрение ко всей этой затее.

Отец крикнул слуге, чтобы тот приготовил комнату для гостя и прислал другого слугу с вином, чтобы он мог поздравить Фенна с его первым визитом в замок.

Принесли вино. Мы выпили его, потом поговорили о смерти капитана Пенлайона и о той печальной атмосфере, которая царила сейчас в Лайон-корте.

— Настоящий моряк мой тесть, — сказал отец. — Один из старых пиратов. Хотел бы я иметь столько золотых монет, сколько он насадил на свою шпагу испанцев!

— В те дни мир был жесток, — сказал Фенн.

— А разве он изменился? Видите ли, юноша, занимаются ли мужчины торговлей или воюют — это одно и то же. Трофеи — вот что их интересует, а трофеи и кровь связаны друг с другом.

— Мы хотим торговать в мирной обстановке. Отец откровенно смеялся над Фенном.

— Да, это благородные слова! Я обрадовалась, когда пришли слуги и сказали, что комната готова.

— Я приказал, чтобы это была одна из лучших комнат, — сказал отец. — Кто-нибудь из служанок может сказать вам, что эту комнату посещает призрак, но вы же не побоитесь, я знаю.

Фенн засмеялся:

— Уверен, в таком замке, как этот, должно быть множество призраков.

— Призраки, — сказал отец, — на лестницах, в коридорах. Трудно найти комнату, которая не могла бы похвастать своим призраком. Это замок легенд, сэр, замок призраков. Темные дела творились здесь, и, говорят, оставили свой след.

— Уверяю вас, сэр, я не боюсь.

— Я знал, что вы — храбрый молодой человек: ваша профессия требует этого. Хотя мне говорили, что моряки — самый суеверный народ на земле? Скажите, это правда?

— Когда они идут в море, это так: так много плохого может случиться с кораблем! Но моряки, которые боятся того, что на море, храбры на суше.

— Мы — на суше, но море омывает наши стены, и иногда кажется, что мы ни на суше, ни на море. Вы, наверное, хотите пройти в вашу комнату? До ужина еще почти час.

Он знаком приказал служанке показать юноше комнату. Я поняла, что его поведут в Красную комнату.

За ужином было весело. Отец был в хорошем настроении, мачеха очаровала его. «Для этого ей понадобилось немного», — в смятении заметила я. Она спела песню, по-испански, наверное. Я не понимала слов, но они вызывали трепет. Отец смотрел на нее, когда она пела, словно зачарованный, и, кажется, каждый присутствующий мужчина тоже.

В ту ночь я не могла уснуть. Я думала о Фенне и о намеках бабушки, что я могла бы выйти за него замуж. И я хотела этого, я поняла, что полюбила Фенна, а я принадлежала к тому типу людей, которые не меняются в своих привязанностях. Мне это показалось определенной схемой: моя мама и ее Фенимор сочетались браком с другими, чтобы «расчистить путь» для своих детей.

Я теперь все видела с ясностью, которая пришла ко мне по пути из Лайон-корта. Мой дом действительно был странным: отец, обвиняемый тещей в том, что он был причиной смерти его первой жены; его вторая жена, таинственным образом умершая во время сна, третья его жена — ведьма. И замок — замок с призраками, полный видений прошлого. По ночам происходили странные вещи: просыпаешься и чувствуешь, что что-то происходит, привыкаешь к этому и принимаешь, не спрашивая, что это значит. Слуги часто тревожились, они боялись моего отца, а слуги, живущие в Морской башне, отличались от слуг замка. Странные люди приходили и уходили. Я выросла среди этих вещей и принимала их… до сих пор.

Но самая странная из всех была моя мачеха — эта чужестранка, которая так мало говорила, но при желании могла очаровать любого мужчину, будь он молодой или старый. О ней ходили странные слухи: я знала, что мама спасла ее в штормовую ночь Хэллоуина, поэтому и возникли эти слухи.

Может быть, так оно и было, но я вдруг вновь подумала о том, что всего три месяца, как умерла мама, а отец уже женился на Марии.

— Тамсин, ты не спишь?

Это была Сенара, мы продолжали делить с ней комнату. Мы могли бы иметь каждая отдельную, потому что в замке их было множество, но Сенара была против этого. Она сказала, что ей нравится эта комната, и она любит разговаривать со мной по ночам. Комната была, как многие в замке, — большая, с высоким потолком, но в одном она была удивительна: один из моих предков сделал маленькую пристройку к ней. Он раньше жил во Франции, и там ему понравилось это: своеобразный альков, отгороженный тяжелым красным занавесом. Сенара любила прятаться за ним, а потом выскакивать в надежде напугать меня.

Сейчас я ей ответила:

— Нет, не сплю.

— Ты думаешь о нем? — сказала она осуждающе.

— Кого ты имеешь в виду? — спросила я, зная ответ.

— Фенна Лэндора.

— Но он наш гость.

— Ты думаешь, он особый гость, да?

— Каждый гость всегда особый.

— Не уклоняйся, Тамсин. Ты знаешь, что я имею в виду, тебе он слишком нравится.

Я молчала. Она встала со своей постели и опустилась на колени возле меня.

— Тамсин, — очень серьезно начала она, — никто не отберет тебя у меня, никто.

— Никто и не собирается отнимать. Мы с тобой всегда будем как сестры.

— Я возненавижу всех, кого ты будешь любить больше, чем меня.

Я подумала: «Какая она еще маленькая!»

— Иди ложись, Сенара, ты простудишься.

— Помни об этом! — воскликнула она.

На следующий день, когда я показывала Фенну замок, мы пришли на кладбище около старой нормандской часовни. Я показала ему могилу мамы рядом с двумя другими.

— Это же могила моей тети! — сказал он, подошел и преклонил колени возле нее. — Моя тетя и твоя мама. А кто это?

— Это — моряк. Он утонул и был вынесен на наш берег. Мы похоронили его здесь.

— Интересно, кто он был?

— Если бы я знала! Надеюсь, есть кому грустить о нем.

Фенн опечалился. Наверное, он подумал о своем отце.

— Много моряков лежат в таких могилах, а их семьи ничего о них не знают.

— Мало кого выносит на берег.

— Да, дно океана — это кладбище большинства, я знаю.

— Ты так много думаешь об отце?

— Прошло уже шесть лет, как мы потеряли его, но он как живой стоит передо мной. Ты поняла бы, если бы знала его: он был добрый и хороший человек в этом мире, таком нехорошем и недобром, вот что делало его не похожим на других. Мама говорит, что он родился раньше своего времени. Он был, как будто из другой эпохи, когда люди станут мудрее и добрее.

— Это замечательно, когда жена может так сказать о своем муже.

— Он был чудесный муж! — Фенн вдруг сжал кулаки. — Придет день, и я узнаю, что произошло с ним.

— Разве неясно? Его корабль, должно быть, утонул в море?

— Наверное, ты права, но у меня такое чувство, что когда-нибудь я услышу другое.

— Как было бы хорошо, если бы он возвратился к жене! Мой дедушка тоже на несколько лет пропал — был взят в плен и был рабом, но бабушка никогда не теряла надежды, и он вернулся. Бедная бабушка, эта потеря для нее сейчас ужасна!

Фенн задумался, а я очень хотела знать, о чем.

Вдруг он сказал:

— Тамсин, ты могла бы выполнить мою просьбу?

— Конечно. Какую?

— Ты посадила розмарин на могилу матери?

— Она любила его, поэтому я и посадила. Его еще сажают в знак памяти.

— Ты можешь посадить куст и на эту могилу?

— Конечно!

— Неизвестный моряк? Кто знает, где мой отец? Посади розмарин, как будто для моего отца. Ты сделаешь это для меня, Тамсин?

— Не сомневайся!

Он встал и взял мои руки в свои, потом чуть коснулся губами моего лба. Я была блаженно счастлива, потому что этот поцелуй возле могилы моей матери и неизвестного моряка был символом. Это было как клятва в верности. Я знала, что полюбила Фенна, а вот любил ли он меня? Но, думаю, что любил тоже.

Фенн уехал на следующий день, но еще до отъезда я посадила куст розмарина и увидела, что он был очень доволен.

— Ты из тех, кто выполняет свои обещания, — сказал он.

Перед тем как уехать, он сказал, что хотел бы, чтобы я погостила у его родителей. Он сделает так, что они скоро пригласят меня. Я помахала ему рукой, а потом поднялась на крепостной вал, чтобы как можно дольше его видеть. Сенара подошла и встала рядом.

— Ты по уши влюблена в него! — обвинила она меня.

— Он мне нравится, — призналась я.

— Ты знаешь, что не должна этого делать. Ты должна быть равнодушной, это он должен быть без ума от тебя. Теперь, я думаю, он попросит твоей руки, ты уедешь к нему, и я больше тебя не увижу.

— Какая ерунда!

— Нет, я останусь здесь, а это мне не нравится.

— Когда я выйду замуж, если выйду, ты поедешь со мной?

— Какая польза от этого? Мы всегда были вместе, мы делили с тобой одну комнату, ты была мне сестрой с тех пор, как я помню себя.

Она надула губы и стояла, сердитая. Вдруг взгляд ее стал злым.

— А если я сделаю его изображение и воткну в него булавки? Тогда он умрет, потому что я проткну его сердце! Никто не будет знать, как он умер, кроме меня.

— Сенара, я не хочу слышать таких слов!

— Умирают животные, умирают люди. Никто не знает, отчего. Нет никакого знака… Просто умирают, это — «злой глаз». А что если я положу его на твоего «драгоценного возлюбленного»?

— Ты не сможешь и не сделаешь этого, даже если бы он и был моим возлюбленным. Он не возлюбленный, а просто хороший друг. Сенара, умоляю тебя, не говори таких вещей, это опасно. Люди услышат это и примут за правду. Ты не должна этого говорить.

Она увернулась от меня и высунула язык — ее любимый жест, когда она хотела рассердить.

— Ты уже не ребенок, Сенара, надо быть благоразумной.

Она стояла, не шевелясь, сложив руки на груди и посмеиваясь надо мной.

— Я благоразумна, но все говорят, что моя мать — ведьма. Значит, и я ведьма. Никто не знает, откуда мы пришли, да? Кто мой отец?

— Сенара, ты говоришь опасные вещи. Твою мать постигло несчастье: корабль, на котором она плыла, потерпел крушение, моя мама спасла ее жизнь. Ты должна была как раз родиться, все это легко понять.

— Разве, Тамсин? И ты действительно так думаешь?

— Да, так! — твердо сказала я.

— Ты всегда веришь, во что хочешь. Посмотришь на тебя — так все хорошо и мило. А другие не всегда так думают. И еще одно: не воображай, что только у тебя есть возлюбленный.

— Что ты имеешь в виду?

— А разве ты не хотела бы знать?

Очень скоро я узнала. Мне вдруг в голову пришла мысль, что Сенара унаследовала от своей матери это качество, не поддающееся четкому определению. В последующие дни, казалось, она стала еще красивее. Сенара выходила из детского возраста: она принадлежала к типу быстро созревающих женщин. Ее тело округлилось, миндалевидные глаза стали томными и полными таинственности, похожими на глаза матери. Когда она танцевала с Диконом, она была так хороша, что невозможно было оторвать от нее глаз.