Моей матушке очень понравились хозяева, и, кажется, с их молчаливого согласия, Фенимор собирался меня развлекать. В первое же утро он сказал, что сначала покажет мне дом, а так как после трехдневного путешествия в седле я нуждалась в отдыхе, мы прогуляемся пешком вокруг имения, так что я получу возможность познакомиться с местом.

Большая лестница, ведущая из зала на галерею, была действительно очень красива, особенно изящные резные перила. На галерее висели портреты. Я остановилась перед портретом Фенимора. Он спокойно смотрел с холста на мир. Это был взгляд человека, точно знающего, что он хочет.

— Поразительное сходство, — сказала я.

Рядом с его портретом было пустое место, раньше там что-то висело. Интересно, что же это было и почему сняли?

Это был уютный дом, скромнее, чем Лайон-корт, и очень современный по сравнению с древним Труинд Грейндж. Здесь были свои кладовые, молотилка, где просеивали муку, зимняя гостиная, в которой всегда собирались в холодную погоду. Кухня была просторной, с большой плитой, вертелами и печками. Фенимор обратил мое внимание на то, как удобно, когда зимняя гостиная и главный зал рядом. Этот зал был центром дома, как в Лайон-корте и Труинде. В таком зале подавали обед, когда собиралось много гостей, семья же чаще пользовалась зимней гостиной.

Мы гуляли по парку, очень красиво распланированному. В нем были фонтаны и тенистые аллеи, несколько мраморных статуй; на многочисленных клумбах были бордюры из розмарина, лаванды, майорана. Фенимор показал мне закрытый сад с бассейном в центре. В большинстве домов они были спланированы в стиле знаменитого бассейна, сооруженного Генрихом VIII в Хэмптон-корте. Уединенный, окруженный высокой живой изгородью, он служил местом для членов семьи, куда они могли прийти летом: женщины — чтобы посидеть здесь за вышиванием или заняться живописью, мужчины — чтобы поговорить с ними, отдохнуть, расслабиться, порадоваться солнечному свету.

Мы сидели с Фенимором у бассейна, и он рассказывал мне, как представляет себе будущее. Мне нравилось слушать его, я хотела, чтобы он говорил и говорил. Он сказал мне, что еще не думал о преуспевании. Он посещал верфи в Британии и пытался убедить их владельцев в необходимости строить корабли, большие корабли, способные нести тяжелые грузы и постоять за себя на море.

— Они, наверно, должны быть вооружены? — сказала я.

— Увы, так устроен мир. Нет сомнения, на море будут сражаться. Там, где процветание и прибыль, всегда будут те, кто завидует и стремится отобрать все силой. Соперничество должно быть, и я это приветствую, но соперничество доброе, честное. Хотя вряд ли можно надеяться, что люди внезапно поумнеют. Они будут продолжать стремиться захватить то, что им не принадлежит, и верить, что грабежом можно добыть больше, чем упорным трудом. Торговля должна прокормить всех, кто готов работать, но никто не хочет этого видеть. Должны быть люди, которые будут знатнее, смелее, богаче, чем другие. Должны быть люди, которые будут иметь власть над другими…

И я сразу подумала о человеке в гостинице и чуть не рассказала Фенимору о том, что случилось, но передумала. В саду было так хорошо, мне доставлял радость наш разговор, и я не хотела вносить в него диссонанс. Чем больше я думала о том человеке, а я должна признаться, что думала о нем много, тем неприятнее казалась встреча. Он был груб, смел, посмел разбудить меня и заставить подойти к окну. Действительно ли он послал мне воздушный поцелуй или это мне показалось? Действительно ли он предлагал мне спуститься к нему? Ведь он же должен был знать, что это невозможно? Нет, он просто хотел потревожить меня, и это ему удалось.

Фенимор продолжал говорить о кораблестроительном буме, который должен последовать за поражением Армады.

— Испанцы только наполовину сознавали ожидающие их перспективы, — говорил он. — Они были одержимы идеей заставить весь мир признать их религиозные доктрины, и в этом была их слабость. Их король — фанатик. Представляю, как он сейчас несчастлив. Я чувствую это сердцем, и мне жаль его.

— Не говорите этого при моем отце.

— Нет, — сказал Фенимор, — он не поймет, но я убежден, что даже самые жестокие, заблудшие люди несут в себе искру человечности, и, если бы мы смогли воспламенить ее… кто знает?

Я поняла тогда, что он сильно отличался от моего отца, он был мягкий и терпимый. Слабое предчувствие чего-то нехорошего овладело мной. Неужели, чтобы преуспеть в этом грубом мире, надо было иметь такие качества, как жестокость, которой обладали такие, как мой отец, и целеустремленность, которая помогала видеть только одну сторону проблемы? Я знала, что Фенимор был способен рассматривать проблему со всех сторон.

А Фенимор говорил так вдохновенно! Слушая его, я видела наши порты, оживленные мирными торговыми судами. Я видела, как разгружают корабли — специи, золото, слоновую кость, — потому что, по его планам, корабли должны ходить не только до Балтийских и Средиземноморских портов, но и в Восточную Индию. Было очень приятно этим сырым ноябрьским днем идти по саду с Фенимором, слушать об его планах, узнавать об имении, в котором он жил, когда был не в море.

Мне и матушке очень понравились его родители. Отец его, несомненно, был человеком моря, а это значило, что у них с моим отцом было много общего. Он не был таким шумным и напыщенным, как Джейк Пенлайон. В любом случае, существовал только один такой Джейк Пенлайон, но у отца Фенимора наверняка были кровопролитные приключения на морях, и они должны были оставить след в его душе. Фенимор унаследовал что-то от мягкой натуры своей матери. Он был более вдумчивый, занимался самоанализом больше, чем другие представители его профессии. Он был усерднее, логичнее большинства других, мог, — правда, я не уверена, что это хорошее качество — видеть многие грани одной проблемы.

Я думаю, если есть две сходные семьи, в которых есть молодые люди противоположного пола, обязательно должна возникать мысль о брачном союзе. Я знала, об этом думали и моя матушка, и родители Фенимора. Каждая мать хочет видеть своего сына или дочь женатым или замужней; будущие бабушки и дедушки жаждут иметь внуков. Я знала, что было на уме у моей матушки: ей нравился Фенимор и она с удовольствием приняла бы его как зятя. Я уверена, что Лэндоры оказали бы мне такой же теплый прием.

А Фенимор? Думал ли он об этом тоже? Вероятно, да, однако он не был импульсивным человеком и, наверное, желал, чтобы мы привыкли друг к другу и к идее супружества. Для него женитьба многое значила, и, конечно, он был прав.

В те первые дни в Тристан Прайори мне казалось, что однажды я стану его хозяйкой. Матушка Фенимора очень хотела поговорить со мной, и на второй день она пригласила меня в свою комнату. Она хотела показать мне гобелен, над которым работала. Его рисунок должен был изображать блестящую победу над Армадой, и она сама составила его.

— На эту работу уйдут годы, — сказала она. Холст был натянут на гигантскую раму, и на нем был нанесен рисунок, о котором она говорила. Очень красиво: маленькие корабли и большие испанские галеры, король Испании в своем угрюмом Эскориале, герцог Медины Сидония со своими кораблями. С другой стороны, наша королева в Тильбери, сэр Фрэнсис, играющий в шары на мысе, и битва — брандеры, вызвавшие такую панику, и разбитые галеры, уносимые в море.

— Но ведь это же работа всей жизни! — сказала я.

— Я начну ее… — сказала она, — а будущие члены моей семьи закончат ее!

Было такое чувство, будто она давала мне в руки иглу, чтобы я продолжила работу.

— Будет замечательно, когда она будет закончена!

— Надеюсь, что я увижу ее завершенной, — сказала она.

— Ну конечно, вы должны увидеть!

— Я уже отложила несколько сотен мотков шелка. — Она говорила о цветах нитей, которые будут на холсте: красный, багровый, золотой, черный для костюма короля Испании, багровый и золотой для нашей королевы.

— О, моя дорогая Линнет! Какое это было ужасное время! Надеюсь, больше не придется пережить такое! Я никогда не знала такого несчастья… кроме…

Она замолчала, закусив губу. Затем лицо ее просветлело.

— Но теперь все кончено! На море еще опасно, но испанцы не могут уже причинить нам вреда. Я всегда испытывала ужас перед ними… ужас, что они придут сюда! И, конечно, когда мужчины отплывали, я, бывало, запиралась в своей молельне, — она кивнула в сторону двери, — и там молилась, чтобы они вернулись живыми. Но ты ведь дочь моряка, ты знаешь!

Я думала об этом. Мне никогда не приходила в голову мысль, что мой отец может не вернуться: он был какой-то неуязвимый и всегда возвращался, хотя было время, когда дома его не было так долго, что казалось — это навсегда.

— Если бы я их потеряла, — продолжала она, — это было бы равносильно смерти. У меня никого не осталось бы… никого! После Мелани… — Ее лицо вдруг сморщилось, казалось, она приняла решение. — Пойдем со мной, — позвала она.

Я поднялась, и она пошла к двери, которую я уже заметила.

Я вошла вслед за ней в эту комнату. Было довольно темно, так как свет проникал через маленькое зарешеченное окно. Я заметила распятие, перед ним столик, на котором стояли подсвечники. Это было что-то вроде алтаря.

— Иногда я прихожу сюда, чтобы побыть одной и помолиться, — сказала она.

Тут я увидела картину на стене. Это была молодая девушка, думаю, лет пятнадцати. У нее были светлые волосы до плеч, голубые глаза. Она была очень похожа на Фенимора.

— Она красива, правда? — спросила мать Фенимора.

Я согласилась.

— Моя дочь, моя Мелани!

— Я не знала, что у вас есть дочь.

— У меня была дочь! Увы, она умерла! Она склонила голову, как бы не в силах дольше смотреть на это миловидное личико.

— Я велела перенести портрет сюда: не могла видеть его каждый раз, как проходила по галерее. Я хотела, чтобы он висел там, где я могла бы смотреть на него в одиночестве, где бы я могла поплакать над ним, если хотела, посмотреть и запомнить!

— Это было давно? — спросила я.

— Три года тому назад.

Я не знала, хотела она продолжать разговор или нет, поэтому хотела выразить соболезнование, не показавшись любопытной.

— Ее убили!

— Убили?

— Я не могу говорить об этом… Она была слишком молода для замужества, я должна была не допустить этого и… она умерла!

— Она была вашей единственной дочерью? Она кивнула.

— У вас есть еще сын! Ее лицо просветлело.

— Он лучший сын, какого может желать женщина! Слава Богу, у нас есть Фенимор! Но мы потеряли Мелани… мою маленькую Мелани! Я часто говорила себе: я не должна была допускать этого! Я никогда не забуду тот день, когда она сказала мне, что у нее опять будет ребенок.

— У нее уже были дети?

— Нет, попытки, и все напрасно! Было ясно, что ей не суждено выносить ребенка, и, когда она сказала мне, что она опять… ужасный, леденящий душу страх вдруг овладел мной, будто вошел ангел смерти! Это было здесь, в этой комнате. Я как сейчас ее вижу, страх на ее прекрасном молодом лице, я хотела… Мне не следовало это тебе говорить.

— Пожалуйста, говорите, если хотите. Я уважаю вашу откровенность.

— Она была так не похожа на тебя, у нее не было твоей силы. Она не была создана рожать детей, она не должна была выходить замуж! Если бы можно было вернуться назад, я бы никогда не допустила этого! И мы потеряли ее…

Она протянула руку, и я крепко ее пожала.

— Я хотела, чтобы ты знала, — сказала она, — потому что… потому что… ты… ты кажешься одной из нас!

Она как будто делала мне предложение от имени своего сына.

В этот день приехал отец. Дом внезапно стал более шумным. На отца произвел впечатление Прайори — дом немного потешил его самолюбие, ибо показался ему не таким величественным, как Лайон-корт. Еда наша стала более изысканной, и обедали мы теперь в большом зале, а не в зимней гостиной. Обед нам подавали в одиннадцать часов утра, а ужин — между семью и восьмью. За столом много говорили, отец мой часто совещался с Фенимором и его отцом. Я думала, что они прекрасно ладили и что отец все более и более заинтересовывался проектом.

Но у него не было намерения оставаться надолго: он очень хотел уехать. Каждое утро он отправлялся на побережье и шел на свой корабль. Он собирался плыть вокруг Лендс-Энд к северному побережью и через три недели возвратиться домой. Матушка и я должны были вернуться тем же путем, что мы приехали сюда.

Никто из нас и словом не обмолвился о приключении в гостинице.

— В конце концов, человек предоставил нам лучшую комнату, — сказала матушка, — так что мы не можем пожаловаться, что он отнял ее у нас. Твой отец раздует это дело, сделает из мухи слона. Ты знаешь, как он любит драки. Более того, нам не разрешат больше путешествовать одним.

Так мы ничего и не сказали, и было решено, что мы вернемся тем же путем, с Дженнет и двумя конюхами.

С каждым днем мой отец все более увлекался идеей торговли. В конце концов, это была своего рода борьба — борьба за первенство на море. Он не сомневался, кто выйдет победителем, и по прошествии нескольких дней уже был готов вступить в бой.