С его уст срывается смешок.

— Ты не знаменита, так что нет. С другой стороны, я мог бы и засомневаться — может, ты здесь для розыгрыша.

Я так счастлива, что приходится сдерживать улыбку психопата, пока сбрасываю обувь и забираюсь на край кровати.

— Если бы я хотела тебя разыграть, то заменила бы все твои костюмы на костюмы из полиэстера.

В ответ на это его глаза, наконец, обращаются ко мне, а кожа бледнеет.

— Это было бы жестоко, Дарлинг.

— Прекрати так меня называть. — Я краду у него ложку.

— Это твоя фамилия.

— Ты уверен, что именно поэтому зовешь меня так? — спрашиваю подозрительно, пока Габриэль передвигает миску так, чтобы я не могла дотянуться.

— А почему ещё мне так делать?

Блеск в его глазах заставляет меня ответить на вопрос нараспев.

— Знаешь термин «нежность»? Говорящий о твоей бессмертной любофи ко мне.

Он морщит нос.

— Ты собираешься украсть у меня мой пудинг.

— Пудинг? Вот что ты ешь? — я тянусь за миской, но Габриэль более быстрый и ловкий, так что, в конце концов, я оказываюсь поверх его груди.

Мы оба замираем, в одной руке у меня ложка, вторая ладонь прижимается к его твердым кубикам пресса, тогда как одна его рука вытянута в сторону с миской, а вторая оказалась подо мной.

Его дыхание становится глубже и интенсивнее, пока Габриэль глазеет на меня. Мое внимание привлекают его губы, идеальной формы и слегка приоткрытые. Интересно, как он целуется? Начинает ли всё неспешно, слегка касаясь, пробуя на вкус? Или его можно отнести к тому типу, который берет всё и сразу, завладевая моим ртом?

Жар наводняет мое тело, бабочки трепещут в животе.

Веки Габриэля опускаются, а дыхание перехватывает.

По телевизору кто-то кричит имя Баффи. И этого достаточно, чтобы вытащить меня из тумана, в котором я оказалась, соприкоснувшись телом с Габриэлем.

— Ты пахнешь как яблочный пирог, — неосознанно шепчу я.

Его взгляд мечется от моих губ к глазам.

— Это крэмбл. Яблочный крамбл.

— Почему ты назвал его пудингом?

— Так мы, британцы, называем десерт. — Он всё ещё глазеет на мои губы. Десерт забыт.

Мой рот приоткрывается, от переживаемой похоти я слегка надуваю губы.

— Дай попробовать кусочек.

Шумно сглатывая, он медленно забирает ложку у меня из рук. Я не отвожу взгляда от его глаз, пока Габриэль зачерпывает кусочек крамбла.

Ложка слегка дрожит. Прохладный металл скользит по моей нижней губе, и горячий крамбл заполняет мой рот. Я едва сдерживаю стон, мои губы смыкаются вокруг ложки, пока он медленно вынимает ее у меня изо рта. Габриэль ворчит в ответ, издавая краткий беспомощный звук, который ему быстро удается заглушить.

— Пальчики оближешь, — говорю я, облизывая уголок губ.

Стена между нами возвращается на место, и Габриэль снова становится типичным самоуверенным парнем. Он осторожно отодвигает меня в сторону.

— Убирайся, — говорит он легкомысленно. — Ты мешаешь мне смотреть «Баффи».

Мне требуется момент, чтобы прийти в себя. Я убираю волосы с лица и плюхаюсь в кучу подушек напротив изголовья кровати.

— Не могу поверить, что ты смотришь это. И даже гордишься.

Его большое плечо приподнимается, когда парень пожимает плечами и снова поедает крамбл.

— Теперь ты живешь здесь, так что я не могу скрывать свои предпочтения в ТВ-шоу. А я не собираюсь отказываться от маленьких удовольствий.

— Имеешь в виду странную тягу к фантастике и поеданию десертов? — я испускаю смешок. — Попытайся сдерживаться, парень-вечеринка.

Он перебивает меня взглядом.

— В первые несколько лет существования «Килл-Джон» я трахался, напивался и посещал вечеринки по всему земному шару. Так что могу спокойно заявить, что устал от такой жизни, и она мне наскучила.

Мой разум спотыкается о слетевшее с его уст с хриплым акцентом слово «трахался». Габриэль употреблял это слово раньше, но во время нашего спора. Теперь же оно привлекает мое внимание. Так и хочется попросить его повторить, но вместо этого я прикусываю щеку изнутри.

— К чему такой взгляд? — спрашивает он, замечая мою борьбу с самой собой. — Я выучил многие твои взгляды. Но не этот.

— Выучил мои взгляды? Не думаю.

Габриэль толкает меня локтем.

— Ты покраснела.

— Черта с два.

Мои щеки горят.

От гула его наполненного весельем голоса у меня волоски на руках встают дыбом, а соски твердеют. Черт возьми. Ему нельзя вот так на меня воздействовать.

— Ребята понарассказывали мне небылиц, — выпаливаю я, мой здравый рассудок помутнел от его близости. — О тебе. Намекали, что ты не заинтересован во всем, что связано с сексом. Что ты не... эм... больше этим не занимаешься.

Боже, я не могу на него смотреть. Готовлюсь к его гневу, но Габриэль смеется. Не долго и не громко, но его грудь дрожит, и парень трет руками лицо, будто пытается это контролировать.

— И ты что? — спрашивает он, его глаза мерцают весельем. — Подумала, что я девственник?

— Нет, — я слегка пинаю его ногу. — Нет. Я просто... тьфу! Ты сказал «трахаться», и я вспомнила об этом.

— Трахаться? — спрашивает Габриэль, усмехаясь довольно широко и демонстрируя белые зубы.

Я отвожу взгляд, так как не могу показать свое очарование.

— Ненавижу тебя.

— Нет, не ненавидишь, — дразнит он не свойственным ему, но свойственным мне тоном, и встречается со мной взглядом.

— Нет, не ненавижу, — соглашаюсь я тихо.

И сейчас его очередь вздрогнуть. Он зачерпывает ложку крамбла, но не ест.

— Это так? — я не могу сдержаться от вопроса. — Ты... воздерживаешься?

— Господи, — говорит он, позволяя ложке звякнуть о край миски. — Пожалуйста, пожалей мой аппетит — пытайся перефразировать всё более тонко, Болтушка. А то больно слышать.

Прямо сейчас я бы не прочь измазать его этим десертом.

— Тогда ответь на вопрос, Солнышко.

На секунду мне кажется, что он откажется, но Габриэль вздыхает, признавая свое поражение, и откидывается на изголовье кровати.

— Секс всегда был для меня... — он хмурится, будто пытается придумать пояснение, а затем пожимает плечами. — Предполагаю, разрядкой. Жестко, быстро, взаимно, но ничего личного.

Это не должно звучать так заманчиво, но звучит — по крайней мере, когда я представляю Габриэля в деле. Он достаточно силен, чтобы секс с его участием был груб в лучшем понимании слова. Я тоже сажусь ровнее, скрещивая ноги перед собой.

Габриэль продолжает повествовать своим типично беспристрастным тоном:

— Живя такой жизнью и выглядя как я, легко отключиться от всего, когда мне того хочется. Не буду лгать. Я часто пользовался преимуществом. Но затем случился инцидент с Джаксом, — он смотрит на свои ладони, крепко сжимая миску. — И всё стало казаться ложным, уродливым. Будто мы все были испорчены ложью, будто вокруг нас остались лишь лжецы. Количество так называемых близких друзей, запрыгнувших на корабль, всех тех, кто отвернулся от Джакса, удручает.

Габриэль смотрит на меня, и я замечаю, что его глаза в уголках покраснели.

— Не пойми неправильно, я ожидал этого. Просто не думал, что меня это станет волновать.

— Конечно, станет. Они — твоя семья. Любому очевидно, что ты их любишь.

Он замирает, будто впитывая мои слова.

— Большинство людей уверены, что я не способен чувствовать.

Гнев бьет меня в грудь, будто обжигающий кулак. В этот момент я знаю, что ради этого мужчины готова начать войну. Даже если он возненавидит каждую ее секунду. Никто не должен встречаться с этим миром без поддержки у себя за спиной. Особенно никто столь преданный, как Габриэль.

— Идиоты, — рычу я.

Он медленно качает головой.

— Нет, милая, я хочу, чтобы они видели меня таким.

— И тебя это не волнует?

— Это полезно. Я никогда не был слишком любящим человеком. Но после Джакса не мог вынести чужих прикосновений. Особенно от незнакомцев. У меня от этого всё чесалось, словно меня душила собственная кожа.

Я со стоном плюхаюсь на подушки.

— А я-то в самолете буквально обвила тебя собой, как липкая лента.

Он кривит губы и смотрит на меня из-под линии густых ресниц.

— Ну да, ты меня, считай, вылечила. Назовем это испытанием огнем. Или терапией неприятия.

— Мило. Теперь я чувствую себя такой теплой и пушистой. Нет, — я поднимаю руку. — Не бери назад своих слов насчет настоящих переживаний.

Габриэль фыркает и хватает меня за руку так, что его длинные пальцы оборачиваются вокруг моих тонких. Он сжимает их до того, как осторожно опустить мою руку к себе на бедро и убрать свою.

— Наша ситуация — совсем другое, обычный контакт раздражает меня, а это значит, что типичный секс мне больше неинтересен. По правде, теперь я нахожу его отталкивающим.

Наверное, хреново, что я чувствую облегчение. Но если бы я должна была смотреть на его интрижки с женщинами в течение тура, то не знаю, справилась ли бы. Ревность — это совсем не круто, и ее сложно контролировать. И всё же меня беспокоит мысль о том, что он обрекает себя на одиночество.

— А как насчет отношений? — спрашиваю я.

— Большинство людей мне быстро надоедают.

Я смеюсь, но мое сердце ноет.

— Это ты отлично даешь всем понять.

Его брови сходятся на переносице.

— Я никогда не был милым или нормальным, Софи.

Он произносит это как предупреждение или, может быть, словно это почетный знак. И всё же я слышу в его словах беспокойство, словно парень боится, что может быть дефектным. Мне отлично знаком этот страх.

— Эй, а что такое норма? Мы все слегка безумны.

— Некоторые чуть больше других, — кажется, он не смог сдержать ответной реплики, улыбаясь дразнящей усмешкой. — И обычно мне редко перепадает десерт. Крамбл занимает особое место в моем сердце.

Это привлекает мое внимание.

— Почему же?

Он зачерпывает десерт перед тем, как ответить мне, таинственно улыбаясь.

— Его для меня готовит Мэри.

— Мэри.

Имя отдается горечью на моем языке.

Габриэль бросает на меня взгляд, его брови сходятся, прежде чем выражение лица разглаживается, отражая веселье.

— Славная женщина. Отлично готовит выпечку. На самом деле, она лучшая.

— Я предпочитаю яблочный пирог.

Ублюдок лениво облизывает ложку. Я игнорирую этот язык. И эти красивые губы, что прямо сейчас слегка блестят и явно имеют вкус яблока и корицы.

— Как по-американски. Но не переживай, любимая. Уверен, Мэри отлично может справиться и с яблочным пирогом.

— Может, тебе стоит попросить её спать с тобой по ночам. А после ты мог бы и пирог свой съесть.

— Хорошее предложение, Мария Антуанетта. Вот только, думаю, она меня отвергнет. Мэри постоянно твердит, что я слишком молод для нее, — он пожимает плечами. — Она довольно вспыльчивая для восьмидесятилетней женщины.

Я хватаю его ложку и набираю огромный кусок любимого им крамбла, пока Габриэль хихикает, а в уголках его глаз образуются морщинки. Не могу поверить, что позволила ему себя подстрекать.

— Задница, — говорю ему с полным ртом еды.

— Тебе идет ревность, мисс Дарлинг. От нее ты краснеешь и прерывисто дышишь.

— Погрязшая в заблуждении задница, — поправляю я себя. Когда он не прекращает усмехаться, я толкаю его в грудь. — Так почему крамбл столь особенный для тебя?

Всё самодовольство сходит с его лица, и у меня в груди зарождается чувство сожаления. Габриэль отводит взгляд, когда отвечает:

— Моя мама обычно готовила его в роли специального угощения. Мне удалось найти очень похожий на мамин крамбл только у Мэри, в ее пекарне здесь. Я всегда заказываю целую партию, когда приезжаю в город.

Мне хочется спросить его о семье и том, почему мама больше не готовит ему крамбл. Но волнение искажает его черты лица, накрывая Габриэля, подобно тяжелому одеялу, которое он старается сбросить. Я не могу заставить себя надавить на его больную мозоль.

Так что, имитируя легкомыслие, я забираю миску из его уже несопротивляющихся рук, после чего ем ещё одну ложку крамбла. У него насыщенный, маслянистый вкус, крошки хрустящие и приправленные специями.

Прямо как сам Габриэль.

— Значит теперь, — говорю ему снова с полным ртом, — ты потерял все очки за участие в команде Джейкоба.

Он фыркает.

— Так что тебе придется реабилитироваться, — я угрожающе машу ему ложкой. — Кто лучше подходит Баффи? Энжел или Спайк?

Габриэль забирает ложку и миску назад.

— Энжел — мечта девочки-подростка, все эти грустные вздохи и умственные расстройства. Спайк же хорош для нее, когда Баффи повзрослеет и осознает, что дело в удовлетворении.

Моя усмешка становится шире.

— Да вы, сэр, романтик.