Он позволяет мне взять его за руку, и холодные пальцы Габриэля переплетаются с моими.

Я держу его крепко.

— Мне жаль, Габриэль.

Кивнув, он всё равно не смотрит на меня.

— Я помню, что был счастлив здесь. Но это возвращает другие воспоминания, которые я бы предпочел забыть.

— Конечно.

Некоторое время мы ничего не говорим, просто идем.

— Теперь я чувствую себя хреново, — признаюсь я. Когда он смотрит на меня с замешательством во взгляде, я кипячусь. — Я всё жаловалась и жаловалась на то, как меня достали родители...

— И я был рад слушать, — перебивает он. — Не смей думать иначе. И не смей меня жалеть. Я не вынесу этого.

— Я не жалею, — тихо говорю я, сжимая его руку. — Просто... — Мое сердце болит за тебя. — Черт, не знаю. Я чувствую себя дерьмово из-за этого, ясно?

Он взрывается смехом.

— Ну ладно. И у меня есть семья.

— Ребята и Бренна?

— Да. — Его рука выскальзывает из моей, и он откашливается. — После смерти мамы папа появлялся рядом еще реже. Но я всегда хорошо учился в школе. Получил стипендию для независимой школы. Полагаю, ты бы назвала это подготовительной школой или школой-интернатом.

— Я читала Гарри Поттера, — отвечаю я.

Он почти улыбается.

— Думаю, все мы предпочли бы Хогвартс.

— Там было плохо?

— Не хорошо, — говорит он с резкой ноткой в голосе. — Не знаю, много ли тебе известно о Британии, но признаем мы это или нет, классицизм в этой стране процветает. Мне нужно было лишь открыть рот и заговорить, как другой ученик уже знал, что я из рабочего класса.

— Ты? — не могу сдержать смех. — Ты говоришь со мной как принц Уильям.

Его едва заметная улыбка с привкусом горечи.

— Это всё имитация. Учишься приспосабливаться, чтобы выжить. И бывают дни, когда я ненавижу исходящие из моих уст звуки. Потому что мне стоило и дальше быть верным себе. Однако в тот момент я просто хотел вписаться. Хотя это не сработало.

— Они устроили тебе те еще времена?

— Стипендия Скотта тому, чей отец живет на пособие? Конечно! И я был слегка недоростком, пока не достиг двенадцати лет. Худой, как дрыщ, и сантиметров на пятнадцать ниже.

Мне приходится улыбнуться, когда я представляю Габриэля в подростковом возрасте, такого костлявого и по-юношески красивого.

— Я был затюкан в край, когда повстречал Джакса, — он произносит это почти ласково. — Джакс ворвался в ту мою жизнь, бешенный, как дикий пес. А затем были Киллиан, Рай и Уип, которые выбили дерьмо из всех и каждого.

Он смотрит на меня и смеется — первый по-настоящему забавный звук, который я слышала от него с начала нашей прогулки.

— Я был в шоке. Кто такие эти мудаки? Они меня не знали. Зачем им мне помогать?

У меня сжимается горло.

— Тебе никто никогда не помогал только потому, что так было бы правильно?

Глаза цвета моря встречаются с моими.

— Нет. Во всяком случае, я сказал им отвалить.

— Но они не сделали этого.

— Конечно, нет! Во-первых, они слышали, что я могу достать травку...

Мои ноги замирают на полушаге.

— Ты? Курил? Нет.

— Кажется, ты в шоке, Дарлинг, — говорит Габриэль, слегка улыбаясь. — Я был подростком, застрявшим в школе-интернате с кучей элитарных чудаков. Пребывание нескольких из этих долгих часов в забвении считалось частью выживания.

— Теперь я представляю, как ты сгорбился на диване, покуривая травку через бонг, — я усмехаюсь, думая об этом. — А у тебя бывало, что просыпался дикий жор?

Он тупо смотрит на меня.

— Да, но только после того, как катался на Тайной машине в поисках злодеев. Трудная работенка.

Усмехаясь, я снова шагаю вперед.

— Значит, после этого ты стал поставщиком ребят?

— Смешно, — бормочет он. — Дело было не в наркотиках. Не совсем. Они тоже были изгоями. Родом из богатых семей, но они все либо были на половину американцы, либо большую часть своей жизни жили по ту сторону океана.

— Это ясно. У них практически американское произношение. Особенно у Киллиана и Райя. Я имею в виду, что иногда улавливаю английский акцент у Джакса, — говорю я, вспоминая наши разговоры. — А у Уипа есть легкий ирландский говор.

— Джакс и Уип, или Джон и Уильям, как они были известны тогда, проводили в Великобритании больше времени, чем Киллиан и Рай, так что это не удивительно. Во всяком случае, они решили, что меня нужно принять в компанию, и не отступали. Я был обречен.

— Бедный малыш.

Габриэль останавливается и поворачивается лицом к ветру со стороны воды.

— Это... сложно позволить людям стать ближе к тебе. Мой отец был пьяницей, его почти никогда не было дома. Мама умерла. И вот эти четыре богатых мальчика пытались втянуть меня в свою компанию, как какого-то чертового Оливера Твиста.

— И всё же вот мы, здесь, — произношу я нежно.

Габриэль почти рассеянно кивает.

— Кое-чему сложно противостоять, как сильно ты бы не пытался держаться на расстоянии. — Он снова начинает идти, возвращаясь к ожидающему нас авто. — Я проводил лето в доме Джакса, ездил в отпуск с семьей Киллиана, Райя или Уипа. И видел, какой может быть жизнь.

Мы оказываемся возле машины, и он бросает на меня взгляд.

— И когда они создали группу, их талант был неоспорим. Даже тогда. Но организация оказалась дерьмовой. Так что я вмешался, пообещав их родителям, что сделаю для своих друзей всё в лучшем виде. И буду делать так всегда.

Я на миг останавливаюсь.

— Габриэль.

Он тоже останавливается, его бровь изгибается. На фоне французской Ривьеры с ее огромными яхтами и изящными парусниками, что качаются на кристально-чистых водах, бледный костюм Габриэля подчеркивает его загорелую кожу, и всем в нем говорит о том, что передо мной иностранец-плейбой. Я даже не могу себе представить его бедным и с кучей проблем. Пока наши взгляды не встречаются.

Мой взгляд и его такие красивые глаза. Но тонкие морщинки вокруг них и усталость, которая, кажется, поселилась в этих глубоких озерах, теперь рассказывают мне новую историю. Всё, что ему известно, это то, как сражаться и защищать себя и тех, кому предан.

— Ты не виноват.

Габриэль моргает, медленно распахивает длинные ресницы, и выражение его лица становится пустым.

— Я серьезно, — я делаю шаг ближе. — Ни в чем из случившегося. Ни в ситуации с твоей мамой. Ни с Джаксом.

Реакция такая, будто я его ударила. Его голова откидывается назад, а губы сжимаются. На секунду я думаю, он может на меня закричать. Но затем парень одаривает меня одним из своих супер-фальшивых вежливых взглядов, которые обычно припасает для спонсоров и менеджеров студий звукозаписи.

— Я не планировал этот разговор. Не собирался болтать о своем бедном-несчастном прошлом.

— Стоп! — я касаюсь его щеки и обнаруживаю, что Габриэль очень напряжен, воображаю, как он может разлететься на осколки. — Нам больше не нужно об этом говорить. Но я не отступаю от того, что сказала. Мы не можем контролировать действия других. Никогда не сможем. В наших силах лишь контролировать свои собственные поступки. «Килл-Джон» не стали бы теми, кто они есть, без тебя. И эти парни не полюбили бы тебя, как любят, если бы ты не стоил этого.

Его плечи не расслабляются ни на йоту. Во всяком случае, Габриэль, кажется, напрягается еще сильнее, его броня формируется прямо у меня на глазах. Но затем уголок его рта приподнимается.

— Так вот как всё будет? — спрашивает он слегка хриплым голосом. — Ты защищаешь меня, хочу я того или нет?

— Кто-то же должен, Солнышко.

Я нежно поглаживаю его по щеке, а потом забираюсь в машину до того, как Габриэль сможет еще что-то сказать.

Глава 13

Габриэль

— Как... мать... твою... я... согласился... пойти с тобой на эту смертельную пробежку? — Задыхающийся скулеж Джакса трогательно слаб, когда мы прокладываем путь через парк El Retiro в Мадриде.

— Сам напросился, — отвечаю я, не сбиваясь с темпа. По коже струится пот, сердце бьется ровно и уверенно. — Сказал, что нуждаешься в тренировке. — Смотрю на ковыляющего рядом Джакса, грудь которого блестит от пота. — И ты не ошибся.

Он показывает палец, очевидно, не в состоянии говорить, и я, сжалившись над ним, замедляюсь.

— Наслаждайся пейзажем.

Киваю на искусственный пруд, в котором отражается памятник Альфонсо XII. Вокруг него прогуливаются пары, смеясь, целуясь и наслаждаясь солнцем.

Думаю о том, была ли здесь Софи. Она, вероятно, направилась бы прямо к лодке, требуя, чтобы я греб, пока она фотографирует все это.

Качаю головой. Я не катаю женщин в лодке как классический болван.

Хотя для нее ты бы это сделал. Лги себе, сколько хочешь. Ты бы сделал это и наслаждался каждой секундой.

Говорю себе заткнуться.

— Сложно быть признательным за поблажку, — брюзжит Джакс, — когда мои ноги горят, а легкие размахивают белым флагом. В смысле, какого хера? Я каждый день выступаю на сцене. Ебаными часами.

В Джаксе нет ни унции жира, но за последние полтора года он настолько замкнулся в себе, что стал слабее, чем был.

— Другой тип нагрузки, приятель.

Он ворчит, и мы замолкаем. Несмотря на жалобы, я рад, что Джакс здесь. Хотя он никогда не бегал со мной, раньше мы вместе поднимали тяжести, подстегивая друг друга, потому что были одинаково сильны. Это одна из немногих вещей, которые мы делали как друзья, не ставя во главу угла бизнес. Сам того не осознавая, я скучал по тем временам.

Пробегаю еще несколько шагов.

— Возможно, тебе лучше найти другой тип нагрузки.

Даже не глядя в его сторону, отчетливо слышу насмешку.

— Не смей так со мной обращаться, Скотти. Я рассчитываю, что ты надерешь мне задницу.

Приходится бороться, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица.

— Что ж, отлично, шевели своей ленивой задницей и перестань жаловаться.

Мы снова восстанавливаем темп. Ну, или только я. Джакс стонет и тащится следом с отвратительной скоростью.

Перед нами маячит отель.

— Предупреждаю, — говорю, когда мы минуем медленно прогуливающихся людей, — в комнату я поднимаюсь по ступенькам.

— Ох, блять, нет, — отзывается Джакс, выглядя испуганным. — Я остаюсь в лобби. — Он сверкает редкой теперь широкой улыбкой. — Буду ходить, тяжело дыша и жадно глотая воду. Возможно, уйдет меньше минуты, чтобы найти ту, которая меня оботрет.

Конечно, так и будет. Нужно быть абсолютным слепцом, чтобы не заметить, сколько внимания на нас обращают, даже сейчас, когда потеем под горячим испанским солнцем. Куда бы мы ни пошли, за нами следуют взгляды.

Могу поступить как Джакс. Найти сексуальную разрядку было бы так же легко, как щелкнуть пальцами. В последние дни тело этого жаждет, яйца болят от невозможности расслабиться. Однако мысль найти согласную женщину в лобби отеля вызывает боль в животе. Потребность в сексе — это не совсем та проблема, вопрос скорее в постоянном искушении одной конкретной женщиной.

Как только мы заходим в отель, оставляю Джакса охотиться и поднимаюсь по лестнице, заставляя себя идти быстрее, резче. Бедра протестующе вопят, легкие горят, когда двигаюсь вперед. Я не останавливаюсь. Хочу этой боли. Я хочу быть настолько измученным, чтобы тело перестало просить того, что не может иметь, и я смогу прожить день с болью в мышцах, а не в члене.

К тому времени, как добираюсь до номера, я настолько уставший, что практически спотыкаюсь. В прохладе комнаты чувствую блаженство от отсутствия Софи. Хватаю бутылку воды из мини-холодильника и прохаживаюсь по комнате, тяжело дыша. Кровь пульсирует в ушах, перед глазами все плывет, пока бреду в ванну, попивая на ходу.

Сбросив шорты и сняв кроссовки, я поворачиваюсь, чтобы дотянуться до крана и опрокидываю маленькую корзину для белья, стоящую на раковине.

Вытирая пот с глаз, оказываюсь лицом к лицу с очередной партией трусиков Софи, теперь разбросанных по всему полу лоскутным радужным шелком.

Блядское блядство! На моей ноге лежит пара крохотных белых трусиков, украшенных красными вишенками. Моя рука сжимает прохладный шелк и член поднимается так быстро и сильно, что я стону.

Я не готов, в этот раз я слишком слаб для того, чтобы остановить себя и не поднести трусики к носу, сделав глубокий вдох. Волна желания захлестывает настолько сильно, что колени практически подгибаются.

Потому что это использованные трусики Софи. А я извращенный ублюдок, который получает удовольствие от мускусного запаха ее киски.

Из меня вырывается очередной стон, когда прислоняюсь к прохладной облицованной плиткой стене. Зажмуриваюсь, борясь с желанием сделать еще вдох. Не делай этого, чувак. Брось их и забирайся в душ.

Я не могу. Член настолько твердый, что пульсирует в такт сердцебиению. Боже, ее запах... Терпкая сладость ее духов не исчезает, вызывая в памяти золотистый оттенок ее кожи. Только на этот раз я представляю ее на кровати в вишневых трусиках, с торчащими сиськами и широко раздвинутыми бедрами, жаждущими, чтобы я уткнулся носом между ними.