Фред Стюарт - Век

Селестина сделала книксен и быстро ушла. Розина собиралась сказать что-то Тони, но ее прервал вопль, донесшийся из овальной комнаты. Они повернулись и увидели, как сенатор Бонкомпаньи налетел на высокую пальму, росшую в кадке из голубого фарфора. Сенатор повалился на спину и радостно икал, уставившись в потолок. Розина нахмурилась.

— Сенатор, как всегда, перебрал. Хотя человек, состоящий в родстве с половиной римской знати, должен, казалось бы, уметь пить шампанское.

Она приказала бармену помочь сенатору подняться на ноги. Между тем Тони разглядывал редкой красоты девушку в белом платье, которую Селестина вывела из комнаты номер три.

— Это Йоланда, — шепнул Фаусто, — лучшая проститутка в этом борделе. Она тебе нравится?

Тони, пораженный ее красотой, кивнул. Спустившись вниз, девушка подошла к ним.

— Это Йоланда, — сказала Розина. — Йоланда, дорогая, это брат Фаусто — Тони.

— Он у нас девственник, — предупредил Фаусто. — Доставь ему счастье…

Проститутку Анджелину привели в восторг сильное молодое тело Фаусто и его юная страсть, которая была упоительно грубой по сравнению с неуклюжей суетливостью большинства ее клиентов среднего возраста. Даже запах его пота нравился ей. Она обхватила ногами его талию, ощущая острое мучительное желание. Когда все кончилось, она сказала:

— Неправильно получать деньги за такое наслаждение.

Фаусто рассмеялся и оделся. Около двери прислушался, но ничего не услышал. Он оперся на перила балюстрады и стал ждать. Пианист внизу начал наигрывать мелодию «Кленовый лист». Спустя десять минут дверь открылась, и Тони вышел на галерею. Его лицо было бледнее обычного.

— Ну? — спросил Фаусто. — Тебе понравилось?

Тони не сказал ни слова. Он пошел вниз по ступеням, Фаусто последовал за ним. Когда они вышли на улицу и взяли велосипеды, Фаусто не выдержал.

— У тебя должна быть хоть какая-то реакция! — выпалил он.

— Что, по-твоему, я должен сказать? — рассердился Тони. — Да, мне понравилось это! Теперь тебе стало легче?

— Хочешь прийти сюда еще раз завтра вечером?

Тони не ответил. Он сел на велосипед и поехал к дому.

На следующее утро он объявил матери, что решил принять сан священника.

Лорна и Барбара Декстер, пятнадцати и тринадцати лет соответственно, стояли в дверях танцевального зала и наблюдали за танцующими с нескрываемым любопытством, свойственным юности. Люсиль преуспела в своих планах: ее городской дом на перекрестке Семьдесят третьей улицы и Пятой авеню стал достопримечательностью, а ее званые вечера вошли в моду. Правда, реализуя свои планы, она потратила буквально миллионы, но приобретения были значительными. Вкус у нее был безошибочный, а обстановка в доме первоклассная. На стенах танцевального зала, освещенного великолепной хрустальной люстрой, висели портреты графа и графини Дерби в полный рост кисти Лоренса[45], что давало танцующим возможность ощутить себя почти что накоротке с досточтимой английской аристократкой. Но среди танцующих можно было увидеть и здравствующих титулованных особ, включая двух виконтов и целую россыпь баронетов. Люсиль, может, и была выскочкой, но умела добиваться своего.

— Обладает ли отец привилегией убедиться в том, что уроки танцев, за которые он платит, приносят свои плоды?

Лорна улыбнулась, увидев отца:

— Я так надеялась, что кто-нибудь пригласит меня!

— Ты же знаешь, что ты неофициальная гостья. А кроме того, ты должна сейчас делать уроки.

— О, папочка, я уже сделала их.

Они закружились в вальсе, смешавшись с толпой. Оба выглядели чудесно: Лорна в своем белом платье и стройный Виктор с висками, тронутыми сединой.

— Ты очень красивая, Лорни, — назвал он ее домашним уменьшительным именем.

— Спасибо, папа! Ты считаешь, я смогу разбивать сердца?

— Без сомнения. У тебя будет возможность проверить свое очарование на твоих римских кузенах в следующем месяце.

Ее глаза сверкнули.

— Мы едем в Рим?

— Да. Мой брат и княгиня Сильвия женятся. Наконец-то.

Лорна хихикнула:

— Дядя Франко, наверное, ужасно безнравственный. Не могу дождаться, когда увижу его. Я думаю, это просто отлично, когда в семье есть кто-то безнравственный. Мы все едем в Рим?

— Да.

— И мама тоже?

— Да.

Она помолчала секунду. Потом робко спросила:

— Вы будете ссориться с мамой?

Виктор поморщился. Вальс кончился, и звуки быстрого фокстрота избавили его от необходимости отвечать на вопрос.

Он ушел с вечера незадолго до полуночи, вышел через дверь, выходящую на Семьдесят третью улицу, сел в свой лимузин «Грейт Эрроу» и велел шоферу Клоду везти его на Пятьдесят четвертую улицу. Как все американцы, Виктор был помешан на автомобилях, и эта великолепная машина была одной из его радостей в жизни. Сейчас он сидел на кожаном сиденье, а Клод вез его к дому, расположенному между Медисон и Пятой авеню. Когда они доехали до места, Виктор вышел из машины и приказал шоферу заехать за ним через час. Он отпер парадную дверь своим ключом, поднялся на второй этаж, зашел в спальню и включил свет. Джулия Ломбардини повернулась в постели и зевнула:

— Как вечер?

Он присел на кровать, обнял ее и начал целовать:

— Без тебя там было скучно.

— Но ты все же пошел туда.

— Да, все же пошел.

Она оттолкнула его несильно. Он взглянул на нее:

— Ты без ума от меня.

— Нет, это не так. Если я и без ума от кого-нибудь, так только от себя самой.

— Джулия, не надо. Я виноват…

— О, я не хочу говорить об этом. Спокойной ночи.

Она снова вытянулась на кровати и уставилась в потолок.

Виктор взял ее за руку:

— Нет, давай поговорим об этом.

— Зачем? О чем еще говорить? Мы обсуждали эту тему сотни раз. Мы в безвыходном положении. Это тупик. Ты не разведешься с Люсиль из-за детей, а я, наверное, упустила все возможности выйти замуж потому, что живу с тобой.

— Послушай, Джулия, — прервал он ее. — Я не романтичный идиот, который считает, что любовь все побеждает. Я полностью осознаю, что я сделал с тобой, и, поверь мне, понимаю проблемы, вызванные этим. Но мои дети растут, через несколько лет я, вероятно, смогу развестись с Люсиль и жениться на тебе, а это — мое самое заветное желание. Я знаю, как больно тебе бывает. Бог свидетель, какая это смертельная скука для меня, но я вынужден соблюдать какие-то приличия, хотя бы ради детей. Так что в действительности все не так безнадежно. А пока у тебя есть моя любовь, если она что-то для тебя значит.

Джулия сжала его руку:

— Ты прекрасно знаешь, как много значит для меня твоя любовь. Я очень люблю тебя, Виктор. Мне кажется, что я полюбила тебя, как только увидела в первый раз.

— Не говори так! Боже, я влюбился в Люсиль с первого взгляда, и это оказалось самой большой ошибкой в моей жизни.

— Ну хорошо, возможно, это случилось со второго взгляда. Как бы то ни было, я люблю тебя, мой восхитительный мужчина. Но мне нелегко быть любовницей. Вот — меня передергивает, даже когда я просто произношу это слово! Я, Джулия Ломбардини, девушка, которой каждый присудил бы звание «Мисс, воспитанная в самых строгих правилах», являюсь любовницей. Невероятно! До сих пор не могу поверить в это. Иногда я думаю, что мне следует возлежать на тигровой шкуре с розой в зубах.

— Я куплю тигровую шкуру, и мы посмотрим, как ты на ней будешь смотреться.

— Кроме того, я хочу иметь детей. Я ведь не становлюсь моложе.

Виктор выглядел смущенным. Он встал и начал раздеваться.

— Я нарушила все установленные правила, — продолжала Джулия, — потому что любила тебя. Думаю, узнав о том, что твой брат открыто живет с той женщиной в Риме, я постаралась внушить себе, что мне удастся сделать то же самое в Нью-Йорке, но я не могу… Мои дядя и тетка тяжело перенесли это…

— Я знаю, — мрачно произнес Виктор.

Он лишился дружбы и поддержки Этторе Ломбардини и его газеты, и это было ударом для него, но страстная любовь к Джулии заставила его принять этот удар.

— Я не в силах ждать столько лет. И не буду ждать, Виктор.

Раздевшись, он лег на кровать рядом с ней и обнял ее. Как всегда, она упивалась его запахом, его прикосновениями и объятиями.

— Я не могу потерять тебя, — шепнул он, целуя ее.

— Но ты можешь потерять меня…

18 ноября 1910 года лайнер «Мавритания» судоходной компании «Кьюнард», считавшийся чудом века и одним из самых аристократических пароходов на североатлантических судоходных линиях, вышел из нью-йоркской гавани; через четыре с половиной дня он должен был достичь Саутхемптона. Среди пассажиров первого класса были мистер и миссис Виктор Декстер из Нью-Йорка и трое их детей: Лорна, Барбара и Дрю, миссис Моффит, которая должна была следить за детьми, и горничная Люсиль Аделаида, уроженка французской Канады, в чьи обязанности, помимо всего прочего, входило заботиться о гардеробе Люсиль, состоявшем из четырнадцати чемоданов фирмы Вуиттон. В первый день плавания море было неспокойным, и Люсиль с позеленевшим от качки лицом вынуждена была оставаться в постели. Но на следующий день она вышла из своей каюты, полная решимости испробовать все удовольствия, доступные пассажирам первого класса на самом чудесном в мире лайнере.

У Виктора возвращение в Италию спустя тридцать лет вызывало смешанные чувства. Он вспомнил себя — двенадцатилетнего мальчишку, который отправился в Нью-Йорк на корабле «Сервия», неграмотного, неопытного мальчишку, испуганного, не знавшего ни слова по-английски… Его ассимиляция в новом мире, его продвижение наверх к завоеванию прочных позиций в банковском мире англосаксонских протестантов, его растущее как на дрожжах личное состояние — все это доставляло ему удовольствие, и он гордился своими достижениями. Но его семейная жизнь потерпела полное фиаско. Независимо от того, насколько успешно Виктор ассимилировался в новом мире, он сохранил свойственное итальянцам чувство уважения к семейным институтам. Тот факт, что нью-йоркское общество стало весьма терпимым к разводам, не сделало для него мысль о разводе менее отталкивающей. Не говоря уже обо всем другом, его ужасало то, как развод отразится на детях. С другой стороны, его брак с Люсиль был головоломкой, решать которую ему становилось все труднее и труднее. Кроме того, он так сильно любил Джулию, что мысль о том, как компрометирует ее то странное положение, в которое он ее поставил, приводила его в отчаяние. Как сказала Джулия, это был тупик. И это причиняло Виктору такую боль, что он не мог в полной мере ощущать ту радость, которую вызывало у него возвращение на родную землю.

На второй вечер он и Люсиль были приглашены на ужин к капитану. Это событие побудило ее надеть свое самое красивое вечернее платье и лучшие драгоценности. За круглым столом она сидела слева от капитана, почетное место справа от него было отдано маркизе Лансдоун. Люсиль легко перенесла это небольшое унижение, так как ее соседом слева оказался сам маркиз, и близость к этому скучающему и наводящему скуку аристократу была, по мнению Люсиль, несомненно, ее удачей в социальном плане. С плохо скрываемым отвращением Виктор наблюдал, как его жена увивается вокруг его светлости.

После ужина Люсиль и маркиз отправились в комнату для игры в карты. Люсиль обнаружила, что единственной страстью его светлости, помимо охоты на лис, был бридж. Виктор собирался пойти в курительную комнату за сигарой, когда заметил миссис Моффит, которая стремительно приближалась к нему, причем ее обширная грудь колыхалась от возмущения.

— Мистер Виктор, — ее ирландский акцент стал заметнее в солидных переходах английского лайнера, — я бы хотела, чтобы вы поговорили со своей старшей дочерью! Она ведет себя просто неприлично, но совсем не желает слушать меня!

— Лорни? Неприлично? Полноте, миссис Моффит.

— Но это правда! Она сейчас в главном салоне, разговаривает с этими юнцами из Гарварда, у которых лишь одно на уме… Я сказала ей, что ей нечего с ними делать, но она проигнорировала меня. Бог знает, что может случиться, прежде чем мы прибудем в Саутхемптон!

Виктор постарался сдержать улыбку:

— Думаю, что Лорни не станет падшей женщиной…

— Ах, как вы можете быть так уверены? Ей всего пятнадцать лет! Когда я была в ее возрасте, я никогда даже не глядела на мужчин. Высокомерные и развратные чудовища — вот кто они! Конечно, я не имела в виду вас… Если вы не поговорите с ней, я снимаю с себя всякую ответственность за то, что произойдет!

Виктор вздохнул: