Фрэнк Честер отправился звонить в береговую охрану.


— Не могу поверить, что ты сделал это! — грохотал Виктор на следующее утро в комнате для завтраков, выходящей окнами на пролив. — Не могу поверить, что мой сын украл моторку…

— Мы не крали ее, — прервал его Дрю, выглядевший слегка побитым, после того как провел три часа в местной тюрьме. — Мы просто заняли ее! Мы собирались вернуть ее, но он вызвал береговую охрану…

— Расскажи это Фрэнку Честеру! Он угрожает подать в суд, а это, между прочим, уголовное преступление!

— Фрэнк Честер не сделает ничего подобного, — сказала Люсиль. — Его жена уже много лет мечтает попасть в мой список гостей…

— Заткнись, Люсиль! Дрю должен научиться уважать закон.

— Но ты обращаешься с ним так, будто он обычный преступник. Это была лишь мальчишеская выходка…

— Если бы сын Фрэнка Честера «занял» у тебя «роллс-ройс» на несколько часов, сомневаюсь, что ты назвала бы это простой выходкой!

— Сын Фрэнка Честера слишком толст и ленив, чтобы занять хотя бы чашку сахара, не говоря уж об автомобиле. Я не говорю, что ты должен наградить Дрю за его поступок, но ты не должен угрожать ему тюремным заключением.

— У меня в камере был таракан! — вдруг заявил Дрю. — Огромный такой! Ну, это был видок!

Люсиль поморщилась:

— Дрю, только не за столом. Хорошо, Виктор, что ты собираешься делать помимо того, что орешь на него? Отправить его в трюме корабля в Австралию? Заточить в замок Иф?

— Люсиль, я не могу поверить в то, что ты можешь быть такой легкомысленной, в то время как твой сын совершил преступление, которое будет ему стоить пяти лет исправительной колонии.

— Это не преступление! — закричала она, глаза ее гневно горели. — И прекрати употреблять это слово! Мой сын не может совершить никакого преступления!

— Ого! Понятно, потому что в его венах течет твоя голубая кровь; значит, уголовный кодекс к нему не может быть применен. Бог мой, зарони эту мысль в его голову, и он пойдет и ограбит банк. Дрю, ты отличный юноша, я горжусь твоими спортивными достижениями и отметками — ты очень хорошо учишься в Андовере. Но ты самоуверен. Поэтому летом, вместо того чтобы болтаться со своими приятелями, тебе придется найти себе работу.

— Брось, папа…

— И не просто какую-нибудь работу, а такую, которая собьет с тебя спесь.

— Но ведь только летом я могу немного развлечься.

— Вот это-то и плохо.

Виктор поднялся из-за стола и пошел через дом в свой офис. Когда он вышел из комнаты, Дрю кинулся к матери:

— Мама, не позволяй ему делать это! Это нечестно! Я не хочу никакой грязной работы…

Люсиль пила кофе маленькими глотками. Инстинктивное желание насолить Виктору и защитить любимого сына боролось в ней со здравым смыслом, который подсказывал ей, что в данном случае Виктор прав. На сей раз здравый смысл перевесил.

— Мне очень жаль, Дрю, но я должна считаться с твоим отцом.

— А, черт!

— Дрю!

— Извини, мама!

Когда Виктор вернулся, он обратился к Дрю:

— Завтра в семь утра ты начнешь работать.

Дрю вытаращил глаза:

— И что я буду делать?

— Будешь трудиться в дорожной бригаде в Сандс-пойнт за двадцать семь центов в час.

На лице у Дрю появилась гримаса отвращения.


Все дети Виктора и Люсиль, естественно, обладали привлекательной внешностью, так как у них были красивые родители, но средний ребенок — Барбара — была просто обворожительной. Она унаследовала от Виктора черные волосы, огромные карие глаза и продолговатое лицо; у нее была прекрасная кожа, высокая и, возможно, несколько худощавая фигура. Ее одноклассники в Вассаре признавали, что Барбара красавица, однако, когда заходил разговор о ее личности, оценки были различные. «Капризная», «застенчивая», «чувствительная» — такие определения употреблялись часто, но люди, настроенные менее дружественно, называли ее «отчужденной» и «надменной». Последнее было несправедливо, так как Барбара интересовалась социальным положением окружающих не более, чем ее одноклассники. Но она была погружена в себя, предавалась романтическим мечтаниям, и ее живое воображение иногда находило выход в виде коротких рассказов. Барбара обычно рвала свои литературные опусы, после того как прочитывала их, убежденная, что там нет ничего хорошего. Но она мечтала о том, что когда-нибудь напишет роман. Безусловно, мир книг был более реальным, нежели тот уютный мир, в котором она существовала. Девочка поглощала одну книгу за другой и пропадала в книжных магазинах.

На другой день после проделки брата с моторной лодкой Барбара зашла в книжную лавку мисс Симпсон, крошечное подобие знаменитого магазина Брентано. Она взяла с полки бестселлер нынешнего лета — «Шум» Бута Таркингтона — и стала перелистывать его.

— Мне нравится Бут Таркингтон, — обратилась она к владелице лавки. — Он и Джин Страттон Портер — мои любимые прозаики.

— Да, это очень хорошая книга, — согласилась мисс Симпсон, — я на прошлой неделе прочла ее. По-моему, у мистера Таркингтона есть великолепная мысль.

— Какая?

— Что эта страна становится слишком высокомерной. Большие города, большой бизнес, большие здания… Вся страна может рухнуть от избыточного веса.

— Тогда я покупаю эту книгу. И заставлю отца прочитать ее. Он считает, что «большое» всегда лучше.

— Ну, он бизнесмен, а они все думают так. Но я-то помню эту страну, когда была ребенком, в то время в ней было гораздо приятнее жить… Слушаю вас, сэр, чем могу помочь вам?

Высокий молодой человек в автомобильном шлеме и очках вошел в лавку.

— Помогите, пожалуйста! Я заблудился. Мне нужен дом Виктора Декстера.

Мисс Симпсон слегка подняла брови, услышав его сильный акцент.

— Эта юная леди может помочь вам. Она дочь мистера Декстера.

Моррис Дэвид повернулся к Барбаре, и его глазам понравилось то, что он увидел.

— Разве банкир может иметь такую прекрасную дочь? Это кажется невероятным. Мое имя Моррис Дэвид. Я и ваш папа имеем совместное дело. Это касается кино…

Брови мисс Симпсон поднялись еще выше. Что касается Барбары, то она никогда раньше не слышала такого произношения.

— Да, мой отец говорил о вас, — сказала она. — Если вы подождете минутку, я покажу вам дорогу к нашему дому. Мисс Симпсон, я беру эту книгу.

— Я запишу ее на ваш счет, дорогая. Вам завернуть ее?

— Нет, спасибо.

— У меня на улице машина, — сказал Моррис. — Это модель «Т». Вы слышали историю о человеке, который назвал мой «форд» именем жены?

— Почему?

— Потому что когда он купил машину, то не смог управлять ею. Вы не смеетесь. Я понимаю, это глупая шутка. Пошли, вы покажете дорогу, а я поведу машину.

Он придержал дверь, чтобы Барбара вышла. На улице около тротуара стояла запыленная машина марки «Форд-Т».

— Купил его в прошлом году, — объявил Моррис, открывая дверцу автомобиля для Барбары, — он только дважды ломался. Неплохо. Но мне придется его продать.

— Почему?

— Уезжаю на следующей неделе в Калифорнию.

Он захлопнул дверцу, подошел к капоту и стал крутить заводную ручку. После четырех энергичных поворотов мотор ожил, пару раз стрельнул, но потом ровно и довольно заурчал. Моррис запрыгнул на водительское сиденье, и они тронулись.

— Куда ехать? — спросил он.

— Сначала налево, потом прямо. Вы едете в Калифорнию снимать кино?

— Правильно, за это спасибо вашему папе. Он вложил свои пятнадцать тысяч долларов в мою компанию, а я просил только пять! Ему так понравилась моя последняя картина… Может, вы видели ее? «Салат без приправы»?

— Нет, я не очень часто хожу в кино.

— Как это возможно? Вы не любите кино?

— Я предпочитаю книги.

— Книги? — фыркнул Моррис. — Книги — это для шмуков.

— Простите, не поняла.

— Шмуки. Это слово идиш, означающее… — он попытался подыскать английское слово, направляя машину за угол, — … ну, шмуки. Дураки, только это не совсем обычное значение. Английский — паршивый язык. Может, я еду слишком быстро? Все говорят, что я езжу, как Барни Олдфилд.

— Нет, нет! — солгала Барбара.

Она придерживала одной рукой шляпу, а другой держалась за дверцу. Машина с ревом мчалась по дороге.

— Может быть, я подниму верх? А то пыль попадет вам в глаза?

— Нет, мне на самом деле хорошо.

— Ну ладно. У вас есть молодой человек?

— Нет. Я не интересуюсь молодыми людьми.

— Почему?

— О, я не знаю.

— Просто вы еще не встретили того, кто вам нужен. Когда встретите, влюбитесь до беспамятства. Я знаю ваш тип.

— Я не уверена, что я «тип», мистер Дэвид.

— Каждый человек — это тип. По крайней мере каждая женщина. Вы учитесь в школе?

— Да, в Вассаре.

— Что такое Вассар?

На ее лице промелькнуло удивление:

— Это женский колледж.

— Мне кажется, колледжи не нужны женщинам. Они начнут думать, что они такие же, как мужчины, и тогда весь мир превратится черт знает во что.

— Думаю, что это одна из самых возмутительных вещей, которые я когда-либо слышала! — вспыхнула Барбара. — Женщины на самом деле такие же, как и мужчины, и даже лучше их!

— Тогда почему же миром правят мужчины?

— Ну и посмотрите, во что они превратили мир. Ужасная война в Европе, в которой погибли уже тысячи людей, и почему? Потому что кайзер — мужчина, тупоголовый забияка. Если бы миром правили женщины, в нем не было бы войн.

Моррис усмехнулся:

— У вас есть характер. Это приятно.

Она слегка покраснела:

— Извините меня. Я не хотела кричать.

— Кричите на здоровье! Это полезно, это выводит из организма яды, как гной из прыща. Понимаете, что я хочу сказать?

— Боюсь, что да. О, вот подъездная дорога к дому.

Она указала на импозантные кирпичные оштукатуренные ворота, их столбы были увенчаны каменными вазами, в которых буйно цвела герань. Моррис въехал в ворота и направил автомобиль к дому.

— Ваш папа назвал это деревенским домом. Для меня он выглядит как дворец. Я люблю богатых людей. Когда-нибудь я тоже стану богатым и у меня будет такой же дворец, и все мне будут завидовать. А что в этом особенного?

Она прикусила губу:

— Нет, ничего.

— Вы смеетесь надо мной? Почему? Потому что я плохо говорю?

— О нет. Просто… ну, вы такой резкий.

— Потому что я говорю правду? Какой смысл быть богатым, если этим нельзя пользоваться? Послушайте, я был бедняком и могу сказать вам, что хорошего в этом мало. Посмотрите на океан! Какой он красивый!

— Это пролив Лонг-айленд.

— А, так это море.

Моррис остановил машину перед домом, спрыгнул на землю и поспешил открыть для нее дверцу.

— Вы приехали к отцу по делу? — спросила она, выйдя из автомобиля.

— Да, он должен подписать некоторые бумаги.

— Что ж, было очень приятно познакомиться с вами, мистер Дэвид.

— Вы уходите? Вы что, не живете здесь?

Барбара засмеялась:

— Нет, живу. Я иду сейчас во двор рядом с домом. Там есть гамак, а я хочу почитать новую книгу. Вы можете смеяться над книгами, мистер Дэвид, но ведь по ним ставятся фильмы, значит, все они не могут быть плохими, не правда ли?

— Фильмы лучше.

— Почитайте какие-нибудь книги, может быть, вы измените свое мнение… До свидания!

Она протянула руку. Он пожал ее. Барбара пошла за угол дома. Моррис поглядел вслед, потом бросился за ней.

— Эй! — завопил он.

Барбара остановилась и обернулась. Моррис подбежал к ней и снял свои очки.

— В чем дело?

— Э-э-э… — Мысли метались у него в голове. Он взглянул на книгу в ее руках. — Если вы решите, что из этой книги получится хороший фильм, дайте мне знать. Договорились?

— Хорошо.

— Видите ли, я сам пишу сценарии, но, возможно, в том, что вы говорите, есть смысл. Наверное, я должен читать книги, только на меня они нагоняют тоску. Так, может, вы будете читать их для меня? Вы можете читать их и для вашего отца. Он ведь мой партнер. — Он улыбнулся. — Вам нравится моя идея?

Она пристально на него посмотрела:

— Да, я думаю, она мне нравится.

Глава 24

Элен Фицсиммонс сидела в чайной комнате отеля «Таумс-сквер», пила какао и разглядывала людей, многих из которых она знала, потому что так или иначе они были связаны с театром. Эту двадцатишестилетнюю дочь полисмена из Йонкерса[54] притягивал к себе Бродвей, хотя до сих пор он отразил все ее попытки сделать сценическую карьеру. Элен жила в театральном общежитии на Сорок третьей Западной улице в одной комнате с другой такой же честолюбивой молодой актрисой. Она брала уроки у миссис Колфакс Чини, стареющей английской трагической актрисы, которая проповедовала мягкие интонации и «класс, всегда класс», стараясь превратить своих учениц, как правило принадлежавших к средним слоям, в театральных герцогинь. Во всем этом было что-то нелепое, но Элен нравилось то волнение, первозданная мощная энергия, которую излучал театр, исторгая из своего чрева ежегодно десятки пьес, ревю, мюзиклов, оперетт и спектаклей. Она была убеждена, что в один прекрасный день счастье улыбнется ей. «Возможно, уже улыбнулось», — подумала она, допивая свое какао.