Фред Стюарт - Век

— Мне известно, что отец учредил кредитный фонд для каждого из нас, но не имею представления о его размерах, ты же знаешь, как он скрытен в отношении денег.

— О да, это так. Но ты так и не ответила на мой вопрос. Зачем тебе нужно это знать? Надеюсь, ты не собираешься одалживать Моррису деньги на его картину?

— Мама, у него неприятности. Ему срочно нужен миллион долларов, и никто не дает ему денег, потому что все говорят, будто «Россия» провалится. Я должна помочь ему!

— Потому что он твой муж?

— Да.

— Ты говорила мне, что была против того, чтобы он делал эту глупую эпопею, и все-таки ты готова дать ему деньги?

— Я люблю его, — просто сказала Барбара.

— Миллион долларов — большая цена за любовь. Это Моррис попросил тебя вложить деньги в фильм?

— О нет! Он никогда не попросит меня об этом. Он может попросить тебя или еще кого-нибудь, однако он слишком горд, чтобы обратиться ко мне. И отец, конечно, отказал ему, так что это исключено. Он на самом деле загнан в угол, и хотя я думаю… Я не возлагаю больших надежд на этот фильм, но все равно хочу помочь ему. Мой кредитный фонд достаточно велик, чтобы я могла взять под него миллион долларов?

— Да, разумеется.

— Тогда я позвоню отцу и попрошу оформить мне кредит. Я могу позвонить по твоему телефону?

Она заказала разговор. Трансконтинентальная телефонная служба была введена в действие пять лет назад, в январе 1915 года, и все еще считалась новинкой. Но связь была удивительно хорошей, и уже через пять минут Барбара разговаривала с Виктором. К ее изумлению, отец не выдвинул никаких возражений и сказал, что отдаст распоряжение на следующий же день перевести деньги на счет Морриса в «Американский банк» — банк-корреспондент «Декстер-банка», — кредит будет предоставлен под обычный деловой процент, то есть четыре процента. Виктор добавил, что шлет ей свою любовь, и пожелал Моррису удачи. Когда Барбара повесила трубку, ей пришло в голову, что иметь отца-банкира — это совсем неплохо!

Во время ее разговора с отцом Люсиль удалилась в спальню. Потом Барбара подошла к дверям и увидела, что мать сидит в кресле около окна, по ее щекам текли слезы.

— Мама, что случилось?

— О, ничего.

Барбара вошла в спальню.

— Ты не можешь плакать ни от чего. В чем дело?

Люсиль взяла ее за руку:

— Просто… Я подумала, как хорошо любить кого-нибудь так, как ты любишь Морриса. Он такой своеобразный человек, но… Словом, ты ведь сразу же решила одолжить ему деньги, правда?

— Да.

— Я хотела бы быть такой же, как ты. — Она закусила губу, пытаясь сдержать слезы. — А я только и делала, что брала их у твоего отца. Брала, брала, брала… О, я не притворяюсь, что, если бы мне пришлось повторить все сначала, я бы вела себя по-другому, но все же я стыжусь своего поведения. О Господи, единственное, что я ненавижу, это женщин среднего возраста, оплакивающих свои ошибки…

— Может быть, иногда и неплохо поплакать.

— Возможно. Парадокс в том, что, оказывается, твой отец был прав.

— О чем ты?

— Когда мы договорились о разводе, он напоследок сказал мне, что жалеет меня, так как знает, что со мной случится. Я не забыла его слов, и он оказался прав, черт его побери. Я знаю, что все говорят обо мне, в том числе и ты, и Лорна, и Дрю… что я «купила» Арчи, — и это правда. Ему плевать на меня, и я это знаю. Я просто недалекая тщеславная женщина, которая купила себе молодого мужа и титул.

Барбара стиснула руку матери.

— Все мы все равно любим тебя.

— Правда?

— Конечно.

Она наклонилась и поцеловала мать. Люсиль обняла Барбару.

— По крайней мере я сделала в жизни одну хорошую вещь, — прошептала она, — я родила двух замечательных дочерей.

Когда Моррис вошел в «Каса дель Мар», он спросил дворецкого:

— Где миссис Дэвид?

— Наверху в детской, сэр.

Моррис взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, пролетел по коридору и ворвался в детскую. Барбара сидела в кресле-качалке и кормила Аллена из бутылочки.

— Нет! — закричал он, тыча в жену пальцем, словно обвиняя ее. — Я не возьму твоих денег! Я ценю твое благородство, но Моррис Дэвид не примет денег от жены! Мне наплевать на то, что дела совсем плохи нет!

Барбара была невозмутима:

— Тебя не устраивают мои деньги?

— Да, не устраивают! Каждый продюсер в Голливуде скажет, что я на содержании у жены!

— Ты бы взял деньги у моего отца, однако не возьмешь у меня? Это очень странный двойной стандарт, Моррис. Кроме того, я не даю их тебе. Я вкладываю их в «Дэвид продакшнз». На определенных условиях.

Он уставился на нее:

— Еще и на условиях! На каких же?

Барбара встала, поцеловала Аллена в лобик и уложила его в плетеную колыбельку.

— Моррис, ты гений комедии, — начала она. — Никто в Голливуде не может сделать более смешного фильма, чем ты. Это может показаться странным. Но самой смешной твоей картиной может оказаться «Россия».

Он побагровел.

— Смешной? — закричал Моррис. — Эффектной, — да! Трогательной, трагической, волнующей — да! Но смешной?

— Это пиршество смеха. Честно говоря, когда я ежедневно смотрю отснятые куски, то с трудом удерживаюсь от хохота. Из Лауры Кайе выходит такая же великая княгиня, как из меня. А Рекс! Все, что я могу сказать об этом лакее Игоре, это то, что просто удивительно, как это с такими революционерами вроде него царь не удержался на троне. Ты должен взглянуть правде в лицо, Моррис: твой фильм — просто глупый, и не более того.

Он силился сказать что-то, но изо рта вырвался лишь какой-то шипящий звук. Моррис бросился в кресло-качалку. Барбара впервые увидела на лице у мужа страх.

— Глупый? — спросил он робко. — Ты так думаешь?

Барбара подошла к нему, встала на колени и взяла его за руку.

— Милый, я не хочу причинять тебе боль, однако я должна быть с тобой честной ради твоего же блага. Ну, и моего тоже, и Аллена. Я знаю, что ты хочешь сделать из «России», и думаю, что это великолепно и восхитительно, но ты не Д. В. Гриффит. Ты — Моррис Дэвид, и это замечательно само по себе. Ты сказал мне, что хочешь, чтобы тебя уважали, хочешь не «просто» заставить людей смеяться, — неужели ты не понимаешь, что миллионы людей любят тебя, потому что ты можешь заставить их смеяться. А что может быть замечательнее этого — заставить людей смеяться? Мне совершенно наплевать на великую княгиню Ксению или русскую революцию, и у меня есть тайное подозрение, что и всем остальным людям в Америке наплевать на это. Но заставь меня смеяться, и я полюблю тебя навеки.

Он пристально смотрел на нее.

— Ты считаешь, эта картина провалится? — шепотом спросил он.

— Эта картина — да, — сказала она, поднимаясь с колен. — Но если ты сделаешь то, что я хочу от тебя, думаю, ты добьешься грандиозного успеха.

— А чего ты от меня хочешь?

— Преврати свой фильм в комедию, — спокойно ответила Барбара, избавься от того гамбургского хвастуна Вилли фон Газбега, поставь фильм сам, и пусть люди смеются. Тебе не придется даже переснимать отснятый материал, потому что он уже смешной. Просто добавь в него немного балаганных номеров и преврати все в пародию.

— Что значит — «пародия»? Пожалуйста, говори нормальным языком.

— Ладно, это значит — шутка. Преврати все в шутку!

На его лице ясно читалось недоверие.

— Сделать шутку из русской революции? Из мировой войны? Ты так представляешь себе шутку?

— А что же это, если не шутка? Жестокая шутка, допустим, но все равно — шутка. Люди по горло сыты войной, большевизмом, но заставь их над этим смеяться, и, может быть, они лучше поймут, что это такое. Поверь мне, Моррис, ты можешь сделать это! Ты можешь сделать из этого превосходную комедию! И если ты избавишься от Вилли и превратишь свой фильм в комедию, я вложу в него деньги, необходимые тебе. Но я не вложу их в неудачный фильм, продюсером которого ты являешься. Я люблю тебя, однако я — не самоубийца.

Моррис встал с кресла, подошел к окну и стал смотреть на бассейн. Барбара наблюдала за ним, с нетерпением ожидая, что он скажет в ответ. Она увидела, как задвигались его плечи, и через несколько мгновений поняла, что он трясся от смеха. Моррис обернулся к ней, по щекам у него текли счастливые слезы.

— Сцена в столовой! — закричал он. — Когда Рекс напился и шлепнулся в фонтан с шампанским! Мы могли бы сохранить ее! Она ведь была очень смешной!

Барбара подбежала и обняла его:

— Это была настоящая потеха!

— Мы сделаем этого Игоря пьяницей! Пьяницей, который не просыхает всю русскую революцию и умудряется спасти великую княгиню Ксению!

— Рекс может сыграть пьяницу! Ведь он сам — алкоголик. О, Моррис, это просто замечательно!

Они захохотали и пустились в пляс вокруг плетеной колыбели, где Аллен Дэвид лежал на спине и сосал палец на ноге, с любопытством разглядывая своих странных родителей.

После развода с Люсиль Виктор переехал в номер на восьмом этаже отеля «Плаза». Он не особенно любил жить в отелях, но Люсиль оставила их дом за собой, Дрю жил в Гарварде, Барбара — на побережье, у Лорны имелась своя квартира, и она была обручена. И он внезапно почувствовал, что никому в семье больше не нужен, поэтому отель показался самым подходящим местом, чтобы жить одному. Виктору исполнилось пятьдесят два года, и он понял, что наступила пора среднего возраста. Было ужасно одиноко, а в отеле по крайней мере его окружали люди. Он думал, что когда-нибудь подберет себе квартиру, но как-то никак не мог собраться сделать это.

Виктор всегда был в восторге, когда Лорна приезжала навестить его, а делала она это частенько, и этот апрельский вечер не стал исключением. Когда она появилась на пороге номера, то показалась ему очень хорошенькой в своем светло-голубом платье. Ее щеки были такими же розовыми, как тюльпаны в парке под окнами отеля.

— Мы сегодня с тобой ужинаем вместе, — она поцеловала отца в щеку, — я даже оплачу счет. Неплохой сюрприз для тебя, а?

— Приятный сюрприз. А по какому случаю?

— Ты готов выдержать шок? Я обручена!

Он выглядел смущенным:

— Да, я знаю это. Ты обручилась несколько месяцев назад. Я уже начал сомневаться, выйдешь ли ты вообще замуж за Томми.

— С Томми я больше не обручена, слава Богу. Доктор Рэндольф — милый зануда, и наш брак с ним был бы катастрофой. — Она сжала отцовскую руку. — Папочка, я встретила самого замечательного человека! Его зовут Карл Мария фон Герсдорф, он самый блестящий пианист в мире, мы женимся в следующем месяце! Ну, что ты думаешь об этом?

Виктор медленно покачал головой:

— Я не знаю, что я думаю об этом. Когда все случилось?

— Я встретила его в прошлом январе у Барбары, и он мне понравился — нет, буду честной, — он мне очень понравился. Затем, через несколько недель, я вернулась в Нью-Йорк, он позвонил мне и попросил о встрече. И я сказала: да.

— Но ведь ты была помолвлена…

— Я знаю. Но мне все равно. О, папа, я без ума от него! Ты тоже его полюбишь — ты увидишь его сегодня вечером. Он придет на ужин.

— Ты говоришь, он пианист? Он этим зарабатывает себе на жизнь?

Она поцеловала его в щеку.

— Нет, — ответила она с улыбкой. — Но когда-нибудь будет зарабатывать. И не говори, что он охотится за моими деньгами, потому что это не так. У Барбары все вышло хорошо с Моррисом, так ведь? А он был еще беднее, чем Карл.

— Ну, не тогда, когда она вышла за него замуж. Однако я ни в коем случае не буду выступать против кого-либо, кто беден. Я и сам когда-то был беден, ты знаешь. Просто я подумал, сможет ли он содержать тебя.

— Сомневаюсь в этом. По крайней мере какое-то время не сможет. Но мы справимся.

— А где вы будете жить.

— Он переедет ко мне.

— Но вы же не можете жить там, в двух комнатах. Хорошо, мы найдем вам квартиру. Поздравляю тебя, Лорна.

Она обняла отца:

— О, папочка, я так счастлива! А ты счастлив за меня?

— Очень счастлив. Очень.

И он был искренен в этих своих словах. Но сейчас его последняя дочь покидала его.

И Виктор ощутил еще большее одиночество.

Офис Морриса Дэвида в студии «Дэвид продакшнз» производил впечатление. Барбара выбрала для него мебель, комната была заполнена изделиями английского антиквариата. Лаура Кайе сидела в кресле в стиле Регентства перед столом Морриса, выполненном в стиле Георга III. В элегантном белом костюме и белой шляпке, она выглядела по-британски утонченной, но совсем не в стиле ретро. Моррис видел в Голливуде массу красивых женщин, однако эта розовощекая блондинка с красивым ртом и пышной грудью сама по себе представляла определенный стиль, правда, несколько перегруженный деталями.