Фред Стюарт - Век

Она начала расстегивать молнию на платье. Он наблюдал, как она молча снимала свою одежду, и она с удовлетворением отметила, как его выпуклость в жокейских шортах увеличивалась по мере того, как она раздевалась. Совершенно обнаженная, она стояла в центре пустой гостиной, солнце вливалось сквозь распахнутые французские двери, ярким пятном выделяя великолепие ее плоти. Он стянул шорты, освободив свою плоть, пересек комнату и обнял ее, покрывая сначала нежными поцелуями. Его губы двигались вниз от ее шеи к плечам, и она чувствовала, как его пальцы поглаживают ее тело; она задрожала от удовольствия.

— Я люблю тебя, Габриэлла, — прошептал он, прижимаясь к ней. — Я схожу с ума по тебе.

Бережно он уложил ее на пол. Она почувствовала, как черные волосы на его груди защекотали ее груди. Он целовал ее горячо, но его нежность уступала животному желанию. Энергия и амбиции, которые принесли ему миллионы на Седьмой авеню, были одной стороной медали, тогда как ненасытный мужской аппетит — другой. Теперь он был внутри нее. Его бедра начали двигаться толчками — сначала медленными, а потом с возрастающей свирепостью. Он был хорошим, отличным, великолепным любовником. Ее захлестнуло сладкое желание, которое поднимало ее на вершину блаженства, она стонала от удовольствия, пока наконец не вздохнула и не кончила в тот же момент, что и он.

Какое-то время он молчал, лежа на паркете рядом с ней. Потом он сел и, наклонившись над ней, поцеловал ее в губы и улыбнулся, сверкая своими белыми коронками.

— Я покупаю эти апартаменты, — сказал он. Потом потянулся за носками и стал их надевать.

Габриэлла платила своей швее Розите Гусман королевское жалованье — двадцать пять тысяч долларов в год, что делало полную мексиканку одной из самых высокооплачиваемых женщин Седьмой авеню. Но Розита стоила всех этих денег. Трудолюбивая, фанатично преданная Габриэлле, сохранявшая спокойствие во время неизбежных кризисов и авральных совещаний, Розита поистине была бесценной, и Габриэлла любила ее.

— У меня есть великолепная идея для новой коллекции! — воскликнула сияющая Габриэлла, входя в примерочную на следующее утро. — Любовь! Вот ее тема: простая, старомодная, сентиментальная! Мне хочется создавать наряды для влюбленных женщин, романтичные платья, оборочки. Может быть, даже с нижними юбками, с кринолинами. А что ты думаешь, Розита?

— Я думаю, может, вы каких-нибудь таблеток наглотались?

Габриэлла рассмеялась и сжала ее в объятиях.

— Я действительно сижу на таблетках. На вкусных таблетках! На безумных таблетках! Розита, — она понизила голос, — мне кажется, я влюблена.

Лицо Розиты засияло.

— О, да это чудесно! Я так рада за вас. Кто этот счастливчик?

— Эйб Фельдман!

Улыбка Розиты сменилась гримасой неодобрения, будто на луну набежала туча.

— В него?! Ничего чудесного в этом нет.

Габриэлла была совершенно обескуражена.

— Но мне казалось, он тебе нравится, — сказала она.

— Ох. В общем-то, он ничего. По отношению к тебе или ко мне. Но по отношению к тем беднягам, что работают внизу, он жуткий человек. Особенно по отношению к пуэрториканцам. Вы не особенно обращаете внимание на то, что творится там, внизу. Но я-то знаю, потому что это мой народ. Я имею в виду, что все мы говорим по-испански. И я вам скажу, что ваш приятель выжимает из них все соки.

Габриэлла помрачнела.

— Я думаю, что он — такой же работодатель, как и все другие на Седьмой авеню.

— Разве? А где же профсоюз? Вы знаете, что вчера приключилось? Человек из профсоюзной организации пришел сюда повидаться с мистером Фельдманом, и они крупно поругались. Но он вам даже словом не обмолвился об том, ведь правда?

— Нет…

— Конечно, он не скажет. На четырнадцатом этаже работает женщина, Рита Альварес. Ну, она пошла в союз пожаловаться, что ее обсчитывают на сдельщине. Потому-то этот парень из союза вчера и приходил. А вот догадайтесь, что произошло сегодня утром. Я только что услышала об этом в холле. Риту Альварес уволили. У нее шестеро детей, которых надо кормить, а ее выгоняют только за то, что она пошла в профсоюз. Итак, расскажите мне еще о том, как вы влюблены в этого чудесного мистера Фельдмана. Что до меня, то он — просто красивый мерзавец.

Она продолжила работу. Габриэлла, почувствовав себя опустошенной, молча вернулась в свой офис.

Ей было над чем подумать.

— Итак, тебе нравится Гринвич-виллидж? — спросил Эйб Ника в тот же вечер, играя с ним в мяч перед домом Габриэллы.

— О, конечно, здесь здорово жить! — с восторгом откликнулся Ник. — Лучшее место в Нью-Йорке! Здесь живут самые башковитые.

Эйб рассмеялся:

— Надеюсь, ты себя к их числу не относишь?

— Да, я башковитый. Я буду писателем, когда вырасту. А чтобы стать писателем, надо быть умным.

— О-о? А что ты собираешься писать?

— Кино! Я собираюсь перебраться в Голливуд и писать киносценарии для своего двоюродного дедушки Морриса, а он будет их ставить.

— Моррис Дэвид? Пока ты соберешься писать киносценарии, он будет староват для постановки фильмов, не правда ли?

— Моррис Дэвид будет ставить фильмы до последнего вздоха! Он любит кино, как и я. Фильмы с быстрыми действиями, с гангстерами и перестрелками!

— Я тоже предпочитаю такие. А ты не хотел бы жить в жилых кварталах?

— Где?

— Ну, скажем, на Пятой авеню? Напротив Центрального парка? Ты бы мог играть в бейсбол в парке.

Ник задумался над этим:

— Ну, это было бы неплохо, я имею в виду парк. Но мне бы совсем не хотелось уезжать из Гринвич-виллидж. А на Пятой авеню есть писатели?

— Не очень много.

Габриэлла вышла из дома, вытирая руки о фартук.

— Ну-ка, вы двое, обедать!

Ник поймал последний мяч и направился к дому.

— Ты хотела бы жить на Пятой авеню? — спросил он свою мать.

Габриэлла бросила взгляд на Эйба.

— Я не знаю. Я еще не думала об этом.

Ник посмотрел на мать, потом на Эйба, потом снова на мать.

— Кажется, между вами что-то происходит? — опять спросил он.

— Ник, это тебя не касается.

— Почему это? Все, что ты делаешь, касается и меня. Ты на него работаешь уже восемь лет, я его видел всего два раза; а теперь в течение двух дней то ты с ним идешь обедать, то он приходит сюда на обед… В чем дело?

Эйб, с пиджаком на одном плече, подошел к двери.

— Давай войдем в дом, Ник, — предложил он, — и я тебе все объясню.

Они прошли в освещенную гостиную, и Габриэлла закрыла дверь. Эйб повесил пиджак на спинку стула и обернулся к Нику.

— Ты хочешь знать, что происходит? Я люблю твою маму, — сказал он спокойным голосом. — В данный момент я пока не знаю, любит ли она меня, но я делаю для этого все возможное. — Он взглянул на Габриэллу. — И в любом случае я ее добьюсь. Вот поэтому мы с тобой и должны стать добрыми друзьями.

На лице Ника отразилось сомнение.

— Да, наверное.

— Я тебе нравлюсь?

— Вроде ничего себе. Пока что.

Эйб рассмеялся:

— Отличная характеристика. Надеюсь со временем стать лучше. Я тебе вот что скажу: мы с тобой пойдем в субботу после обеда в кино. Как тебе эта идея?

Глаза Ника загорелись.

— На любой фильм?

— На какой ты выберешь.

— С каждой минутой вы становитесь все лучше, мистер Фельдман.

— Эйб.

— Ник, — мать указала на его стул у дощатого стола, — идея состоит в том, что для того, чтобы что-то получить, надо немного поработать.

— Я и не знал, что ты так здорово готовишь, — сказал Эйб после того, как Ник ушел наверх готовить уроки. Он сел на софу перед камином. — Но мне следовало бы догадаться. Нет ничего такого, чего не умела бы Габриэлла. Потрясающий модельер, потрясающая повариха… Ты — потрясающая, и точка.

Она села возле него и поцеловала его в щеку.

— Спасибо, — поблагодарила она. — Ты нашел очень правильный тон в общении с Ником, а это большое достижение. Ему не нравятся почти все мои поклонники. Он очень привередлив.

— Я больше, чем один из поклонников. — Он обнял ее. — Тебе предстоит стать очередной миссис Фельдман, догадываешься ты об этом или нет.

— Мне кажется, ты очень торопишь события.

— Я все и всегда тороплю. Вот поэтому я кое-чего и достиг.

— Эйб, а почему ты уволил Риту Альварес?

Наступила мертвая тишина.

— Кто тебе об этом сообщил? — поинтересовался наконец Эйб.

— Я слышала об этом. Я слышала и о твоей стычке с представителем профсоюзной организации тоже. Тебе не кажется, что в нынешних условиях уже поздновато выступать против профсоюзов?

— Нет!

Он произнес это с такой силой, что она вздрогнула. Он выпустил ее из объятий и встал.

— Послушай, — сказал он, встав напротив нее в позу обвинителя, — я создал «Саммит» из ничего. У меня ничегошеньки не было. Моим отцом был еврей-иммигрант, который всю жизнь работал проклятым мусорщиком. «Саммит» — это мое дитя, я — босс и собираюсь им распоряжаться по своему усмотрению. А это значит — никакого проклятого профсоюза!

— Но почему? Ведь в большинстве компаний есть профсоюзы.

— А ты знаешь, что происходит в тот момент, когда они допускают профсоюзы на свои предприятия? Они вынуждены отчислять один процент от суммы заработной платы в пенсионный фонд и еще один процент на здравоохранение, они должны предоставлять оплаченные отпуска… Ты знаешь, почему мы стали большой компанией?

— Потому, что мы хорошие.

— Конечно, мы хорошие, но у нас было преимущество, которое заключалось в трехпроцентном перевесе над соперниками благодаря тому, что мы работали без профсоюзов и могли продавать товары дешевле, чем эти ублюдки. Знаешь, что такое Седьмая авеню? Это — головорезы. Это — постоянная война. Это — выживание самых ловких. И нет никого сообразительнее Эйба Фельдмана. Я добился перевеса и никому его не уступлю. А это значит, что не будет никакого профсоюза.

— А что станется с Ритой Альварес и ее шестью детьми, которых она должна содержать?

— Найдет работу где-нибудь еще. Послушай, Габриэлла, я знаю, что ты меня считаешь жестокосердным мерзавцем. Может быть, я такой и есть. Но производство одежды всегда строилось на дешевой рабочей силе. И так будет всегда. Уже поговаривают о том, что Нью-Йорк скоро перестанет быть пристанищем индустрии, потому что проклятые профсоюзы ценами гонят нас с этого рынка. Люди говорят, что придется переносить производство на Юг, где рабочая сила все еще дешева. И это когда-нибудь произойдет. С Нью-Йорком будет покончено. И где тогда окажется Рита Альварес? Будет жить за счет благотворительности.

— Но все-таки…

Она не закончила фразу. Он снова сел рядом с ней.

— Извини, — сказал он более спокойно, — мне не хотелось повышать на тебя голос, но это — правда жизни. Как ты думаешь, почему Нью-Йорк переполнен такими пуэрториканцами, как Рита Альварес? Потому что Седьмой авеню нужна дешевая рабочая сила, а Вито Маркантонио нужны голоса избирателей. Три года назад Рита Альварес была счастлива, что получила у меня такую работу, которой у нее не было за всю ее жизнь в Сан-Хуане. Теперь ей понадобился профсоюз. И если она его получит, то через пять лет снова придет скулить. Я ее не виню. Это в человеческой натуре: постоянно искать для себя чего-то лучшего. Но ведь ты не можешь меня упрекнуть в том, что я делаю то же самое?

— Не знаю, — ответила она неопределенно.

— Тогда забудь об этом. Просто занимайся своим моделированием, а мне позволь управлять производством. До сих пор мы были хорошей командой и можем стать еще лучше. И единственный союз, который нам нужен, — это ты и я.

Он обнял ее и начал целовать. Через мгновение, оторвавшись от ее губ, он прошептал:

— Выходи за меня замуж, Габриэлла. Марсия уезжает в Мексику для оформления быстрого развода, и когда все закончится, выходи за меня. Я тебя сделаю такой чертовски счастливой, что ты не будешь знать никаких забот.

Она посмотрела в его глаза:

— Я уже счастлива.

— Ерунда. Я сделаю тебя королевой Седьмой авеню. Я подарю тебе весь этот распроклятый мир. Только тогда ты и узнаешь, что такое счастье. Скажи, что ты выйдешь за меня.

— Мне надо подумать.

Он выпустил ее из объятий и встал.

— Ну что же, думай, — сказал он. — Я пойду наверх в туалет. Когда я спущусь, я хочу получить ответ.

Она начала было говорить, чтобы он убирался к чертям, но что-то заставило ее закрыть рот. Когда он взбирался по скрипучей древней лестнице, она подумала о том, что значит быть миссис Эйб Фельдман. Сила, деньги, влияние… Королева Седьмой авеню. Это было заманчиво, очень заманчиво. Кроме того, она любила его. Кто устоит против его энергии, страсти, честолюбия, когда он дал им волю и обрушил все это на нее? Вся ее жизнь пронеслась в ее памяти: ее полное опасностей и отягощенное избыточным весом детство, годы странствий по Европе, утрата родителей и дедушки с бабушкой, потеря Ника… Теперь она попробовала вкус успеха, и ей это понравилось. Она добилась успеха сама, и, став миссис Эйб Фельдман, она увенчала бы свой успех его успехом. А разве дядя Дрю не позавидует этому? А разве Морис и Барбара не стали бы гордиться?