Белые хлопья кружились в воздухе, точно перья из вспоротой подушки.

– И чего им всем неймётся? – молвила Изяслава, сквозь холодный, зоркий прищур всматриваясь в снежную даль, где темнело войско противника. – Лезут и лезут – снова и снова! Пока каждому лично не дашь пинка, не успокоятся, словно опыт предшественников их ничему не учит… Мы всегда побеждали людей, но они наступают на те же грабли с завидным постоянством.

– Люди самонадеянны, моя государыня, – сказала медноволосая и зеленоглазая Хранимира, Старшая Сестра и главная военная советница княгини. – Они учатся только на своих ошибках. Наверно, каждый из воинственных князей уверен, что уж ему-то точно удастся победить.

Изяслава не бросала клич по всей Белогорской земле, считая силы своего войска достаточными для отражения нападения, но каждая кошка, владевшая оружием, сочла своим долгом вступить в ополчение. Не стала исключением и Смилина. Оставив кузню на старших дочерей, она отправилась поддержать в бою свою названную сестру. Дочери и внучки тоже рвались на защиту родной земли, но она сказала им:

– Вы – молодые, вам жить дальше. Не лезьте к смерти вперёд родителей.

Снег заваливал ратное поле, на котором, как на белом саване, сошлись два войска. На Смилине не было кольчуги: она сознательно не надела её, движимая стремлением окончить свою жизнь здесь и сейчас. Это был достойный конец – погибнуть в бою, защищая родной край. Устав от одиночества, оружейница не видела для себя лучшей доли. Работа? Даже тёплый уголёк силы Огуни уже не держал её на плаву. Рвались ниточки, которые связывали Смилину с этой жизнью, и она ринулась в объятия погибели, дышавшие зимним холодом и швырявшие ей в лицо пригоршни снега.

– Сомкнуть ряды! – прогремел голос Изяславы.

Отважная княгиня мчалась впереди, воодушевляя кошек своим примером. Её очи метали молнии, меч разил направо и налево, клыкастый оскал изрыгал звериный рык… Как врагу не дрогнуть? И дрожали враги, и падали от её меча, обагряя своей кровью её светлое и грозное лицо. Великолепна была Изяслава в бою, и соратницы при одном взгляде на неё обретали храбрость и силу духа.

Вдруг Смилина увидела Земяту… Отдав всю жизнь воинской службе, дочь так и не обзавелась семьёй. С забрызганным кровью лицом она сражалась сразу с тремя противниками; шлем она потеряла и рисковала получить удар в голову… Смилина кинулась к ней, чтоб отдать ей свой:

– Земята! Держись, я рядом!

Дочь вздрогнула от этого оклика и пропустила удар. Меч пронзил ей горло, перерубив позвонки.

Шлем выпал из руки Смилины, покатившись по окровавленному снегу, а меч ослепительной молнией вспорол брюхо серых туч. Убийце Земяты он снёс голову с плеч, а двух других её противников развалил пополам вместе с кольчугами.

Она палила огнём и рубила, как безумная, покрываясь вражеской кровью с головы до ног. Окровавленная рубашка задубела на морозе, но Смилина не чувствовала холода. В висках стучало только одно: «Я заслужила смерть». Не следовало окликать Земяту, нужно было просто помочь ей… Из-за неё дочь погибла, и теперь Смилине не оставалось ничего иного, как только найти и свой конец на этом поле.

Изяслава сражалась в самой гуще боя, под дождём из стрел. Вместо щита Смилина закрыла её своим телом и получила один жаркий укус в плечо – не больнее, чем жалит пчела. Оружейница обломила древко.

– Смилина! – вскричала Изяслава. – Почему ты без кольчуги?

– Я заслужила смерть, – глухо проронила та.

– Ты, верно, с ума сошла, сестрица! – не поверила своим ушам бесстрашная княгиня-воительница. – Ты заслужила всё самое прекрасное в этой жизни!

– Не спрашивай меня. – Смилина получила ещё одну стрелу, но даже не покачнулась: это было не больнее комариного укуса.

– Хорошо, я не буду спрашивать! Я сделаю то, в чём поклялась однажды: стану защищать тебя до последней капли своей крови! – хрипло, низко прорычала Изяслава. – Держись рядом со мной!

Они сражались спина к спине, прикрывая друг друга, но с каждым ударом рука Смилины тяжелела, а со всех сторон её обступали видения – точно назойливые птицы, хлопающие крыльями у её лица. Вот мученически распахнулись глаза Земяты, впитывая серый свет снежных туч, а из её рта с бульканьем лилась кровь; вот Свобода вдруг пробудилась на своём можжевеловом ложе и протянула к Смилине похолодевшие за ночь руки; вот мёртвые глаза Любони, лежавшей с ребёнком на груди, открылись, а с уст сорвался мучительный хрип… От каждого видения Смилина шарахалась с криком боли, но тут же попадала в объятия другого. Когда пелена упала с её глаз, на неё мчался воронецкий воин с обнажённым мечом, но руки оружейницы словно отнялись. Клинок вошёл в её не защищённый белогорской кольчугой живот, а окровавленное острие вышло из спины.

Воин выдернул меч и поднял глаза на эту огромную и непоколебимую, как каменный утёс, женщину-кошку с шрамом на гладкой голове и пропитанной кровью седой косицей. Рано он обрадовался, что сразил её: рука Смилины стиснула его горло и подняла над землёй. Его ноги болтались в воздухе, на губах пузырилась кровь; лицо женщины-кошки оставалось гранитно-серым и неподвижным, а в застывших глазах разверзлась мертвенная бездна. Раздался леденящий душу хруст ломаемых костей и хрящей, и огромная рука разжалась. На снег упало мёртвое тело, а следом за ним рухнула на колени и Смилина.

– Сестрица!

Это Изяслава укрыла её, уже лежащую, своим чёрным плащом. Княгиня склонилась над оружейницей, что-то крича, но та уже не слышала: её уши наполнил сладкий перезвон. Он звал её к светлому чертогу, где её ждала Свобода… «И тебя Лалада любит, и тебя ждёт, но позже. Мы сольёмся в её Свете, снова став частицами её великой души, из которой мы и были рождены для земной жизни».

Но не суждено ей было умереть сейчас: рука Изяславы вливала в рану свет Лалады, который растекался по усталым жилам, устремляясь к измученному, готовому вот-вот остановиться сердцу.

– Нет, сестрица, – расслышала Смилина хриплый шёпот княгини около своего уха. – Я не дам тебе вот так погибнуть. Как же я буду без тебя, а?! Даже не мечтай умереть!

В своём целительском порыве Изяслава была уязвима для врага: на неё, склонившуюся над Смилиной, мог напасть кто угодно. Одна стрела просвистела около уха княгини и вонзилась в снег, а вторая попала ей в незащищённое бедро. Изяслава только рыкнула от боли сквозь сцепленные зубы, но не дрогнула, не пошатнулась, не перестала лечить оружейницу.

– Государыня, – шевельнулись пересохшие губы Смилины. – Моя жизнь так или иначе кончена. Не подвергай из-за неё опасности свою… У тебя супруга. Ты хочешь оставить её, такую юную, вдовой?

– Твоя жизнь продолжается, – целительным теплом коснулся губ оружейницы полушёпот Изяславы, а глаза княгини окутывали её тем глубоким и ласковым взором, каким они всегда обменивались при приветствии. – А коли я не сдержу мою сестринскую клятву, то вся моя дружба и любовь выеденного яйца стоить не будет – одни пустые слова.

А вражеский воин уже занёс над Изяславой меч, пользуясь её уязвимым положением. Удар он нанести не успел: его охватил огонь, выпущенный рукой Смилины. Изяслава бросила быстрый взгляд на бегающего живым светочем врага, возбуждённо хохотнула, блеснув клыками и сверкнув озорными очами, сейчас почти безумными и пьяными от хлещущей со всех сторон кровавой опасности.

– На волосок, сестрица, да?! Ну ничего, ничего. Сейчас мы тебя отправим выздоравливать в более спокойное место.

Она сняла с пояса оправленный в золото и каменья рог и протрубила. Его песня протяжно, тревожно разнеслась над ратным полем стаей белокрылых птиц: «На помощь, на помощь! – звал рог. – Ко мне, ко мне!»

– Государыня, ты ранена! – Это дружинницы мигом примчались на зов и увидели торчавшее из бедра княгини оперённое древко.

– Стала б я звать вас из-за одной несчастной стрелы! – рявкнула Изяслава, поддерживая у своей груди голову оружейницы. – Отнесите Смилину в мои покои и перевяжите ей раны. Кормите, поите, ухаживайте, как за мной самой: она моя сестра! Ежели с нею что-то случится – шкуры с вас спущу и вместо ковра постелю!

Воистину, один её громовой голос был способен испугать врага. Заслышав его, несколько воронецких воинов шарахнулись в сторону, а княгиня расхохоталась, сверкая ледяными молниями в очах. Грохот и рёв битвы остался позади, и израненное тело Смилины приняла в свои объятия роскошная постель в княжеских покоях. Вода из Тиши успокаивающим теплом смыла всю кровь и телесную боль, но не смогла справиться с душевной, которая засела под сердцем, как ледяной осколок.

– Оставьте меня, не трогайте, я этого не стою, – стонала Смилина, отталкивая накладывающие ей повязки руки.

– Мы исполняем приказ государыни, – был ответ. – Поэтому уж изволь лежать тихонько и выздоравливать, госпожа.

Исцеляясь от ран, тело Смилины не принимало никакой пищи, только воду из подземной реки, а перед воспалённым взором оружейницы стояло лицо дочери с застывшей в широко раскрытых глазах мукой и текущей изо рта кровью.

Наконец над нею склонилась Изяслава – ещё в доспехах, покрытых алыми следами сражения, но с наскоро умытым лицом. Пахло от неё кровью, снежным холодом и железом, а глаза были усталыми и как будто хмельными – то был хмель битвы. Её ладонь легла на голову оружейницы.

– Ну, как ты, сестрица? – спросила она приглушённым, шероховато-тёплым голосом. – Мне доложили, что ты совсем не ешь. Это нехорошо.

Смилина приподнялась на локте. Рана в животе уже затянулась, но в кишках сидел тошнотворный ком, который сочился болью и дурнотой. В висках жарко застучало, но оружейница, пересилив себя, села. Рука Изяславы помогла ей, заботливо поддержав под локоть.

– Тихонько, не вскакивай резко… Знаешь, сестрица, я иногда думаю: существует ли что-нибудь на свете, что могло бы свалить такую глыбу, как ты?

– Есть кое-что, – сипло выдохнула Смилина, глядя застывшим взором в одну точку. – Чтобы меня убить, надо отнять у меня смысл жизни.

Изяслава обняла её, вздохом согрев ей макушку и прижав к своей груди.

– Знаю про Земяту, – сказала она тихо. – Скорблю вместе с тобой.

Блестя ожерельем, серёжками и слезами в огромных тревожных очах, в опочивальню ворвалась Надежда и синеглазым вихрем кинулась к супруге.

– Лада!

Взгляд Изяславы лучился немного утомлённой, но светлой и тёплой нежностью, жутковатый боевой хмель в нём растаял. Она попыталась мягко отстранить молодую жену от себя:

– Не надо, голубка, не жмись ко мне – испачкаешься. Я только что с битвы – не переодевалась ещё…

Но Надежда прильнула к её облачённой в кровавые доспехи груди, обвила объятиями шею, покрывая лицо Изяславы исступлёнными поцелуями. Ей было всё равно, испачкается ли её наряд: главное – лада вернулась живая и здоровая. Рана от стрелы, конечно, уж затянулась, но жене об этом княгиня говорить не стала. Ни к чему той были сейчас лишние волнения: скорёхонько после свадьбы Надежда понесла под сердцем первое дитятко.

– Хорошо хоть умыться я успела, – с мурлыканьем сдалась под натиском ласк княгиня, по-кошачьи жмурясь под поцелуями и в свою очередь крепко чмокнув жену в губы.

– Государыня… Ладушка моя! Ты вернулась совсем? Всё кончилось? – спрашивала Надежда, заглядывая в глаза Изяславы. – Я так боялась за тебя…

– Кончилось, счастье моё сладкое, кончилось. – Княгиня успокоительно прильнула губами к её лбу. – Больше не надо бояться.

Надежда затряслась в беззвучном плаче – несомненно, от неимоверного облегчения – и отчаянно повисла на ней, вцепившись намертво.

– Ну-ну… Козочка моя, что ты! – Изяслава подхватила супругу на руки и с добродушной усмешкой бросила Смилине через плечо: – Погоди, сестрица, я быстро. Жену только успокою немножко.

Вернулась она не так скоро, как обещала: видно, успокаивать пришлось основательно. Легонько похлопав Смилину по лопатке, княгиня сказала:

– Мы победили, сестрица. Мы их разбили подчистую, а всех трёх князей пленили. Хочешь взглянуть на этих засранцев?

Три пленных князя сидели связанные в просторном шатре Изяславы, озарённые трепещущим светом жаровен. Смилина смотрела в их лица и с печалью вспоминала Ворона. Как мало они были на него похожи! Красивые, темнобровые, с благородной проседью в волосах, но с пустотой в глазах. Мелки они были по сравнению с ним, как караси рядом с сомом.

– Думаю, вы получили хороший урок, – сказала белогорская княгиня, величаво возвышаясь над ними со скрещенными на груди руками. – Так будет с каждым, кто придёт на нашу землю с мечом. Нам ничего не стоило бы раздавить вас, как букашек, и завладеть вашими землями, поверьте. Но Белые горы никогда не вели захватнических войн и не будут этого делать впредь. Смилина, – обратилась Изяслава к оружейнице. – Ты хочешь им что-нибудь сказать?

Все слова давно замёрзли там, на окровавленном снегу, усеянному убитыми и ранеными. Они вытекли с кровью из уст Земяты и коптили сердце горечью дыма погребального костра, но губы Смилины всё-таки двинулись и проронили: