– Ну, что же ты… А говорила – «как щука»…

– Я… у меня ногу свело, – прохрипела Свобода. – Вода холодная больно…

Кижуча Смилина всё-таки поймала, аршинный попался. Трещал костерок, ломтики рыбы поджаривались, нанизанные на вертел, а Свобода дрожала, укутанная в кафтан женщины-кошки. На ноги ей Смилина надела свою шапку.

– Испужалась? – Белогорянка повернула ломтики другой стороной к огню.

– Ничего, – едва двигая бледными губами, отозвалась княжна.

– Вода ещё вешняя, коварная, без телесной закалки лучше не лезть глубоко. – Смилина обняла девочку за плечи, грея её своим теплом.

– В следующий раз с берега удить будем, – прошептала Свобода, стуча зубами.

А в следующий раз она встретила у озера не дочь, а мать. Лицо княгини было каменно-сдержанным, рот алел, сжатый в нитку, только чернота глаз горела горьким огнём. Подскакав к Смилине, Сейрам спешилась.

– Ты меня отвергла, а я снова перед тобой, – молвила она, держа белого жеребца под уздцы. – Ты заставила меня пережить боль, кошка. Я, никому не покорявшаяся, кроме своего мужа, приношу себя к твоим ногам. Я знаю, ты не ценишь моего дара, он не нужен тебе, но я не могу иначе.

Поводья выскользнули из обтянутой кожаной перчаткой руки. Сейрам, не сводя со Смилины немигающего, пронзительно-горького взора, медленно опустилась на колени.

– Государыня, ты что! – Смилину словно обдало изнутри кипятком, в висках зашумело, а горло до солёной боли стиснулось. – Встань, встань немедля!

Княгиня не желала подниматься, и пришлось взять её на руки. Тут же шея Смилины попала в жаркое кольцо объятий, а губы – в исступлённый плен поцелуя. Рвались струны небесных гуслей и плакали сосны, когда по кангельским скулам катились слёзы. Смилина не могла оттолкнуть её, гулко проваливаясь куда-то и теряя песчаную твердь из-под ног. Она не позволила себе пойти дальше поцелуя: чужая женщина была для неё под запретом, пусть даже и протягивающая к ней руки сама.

Сейрам была искусной наездницей, истинной дочерью степей. Она стреляла на всём скаку из лука и била без промаха птицу и зверя – непроницаемая, твёрдая, безжалостная и прекрасная. В кангельской островерхой шапке, с колчаном за спиной и румянцем от хлёсткого ветра, только в седле она была самой собой, сбрасывая с себя образ княжеской супруги и хозяйки дворца. Любить эту женщину, боготворить, служить ей – алым маком это желание поднимало свою головку в сердце Смилины, но она не смела. Потому что – нельзя.

– Не связывайся ты с замужней, – качала головой супруга Одинца. – Ох, беда будет, коли не остановишься и не выбросишь это из головы…

Смилина и не собиралась «связываться». Но она не могла перестать любоваться и восхищаться – сжав губы и закрыв сердце.

Гораздо легче и теплее ей было со Свободой. Сердце и душа отдыхали рядом с этой егозой, хоть и были её забавы отнюдь не тихими. Сдружившись, они нередко сиживали с удочками, и княжна проявляла выдержку настоящего рыболова. Порой Смилина перекидывалась, и тогда на Свободу накатывали приступы нежности – она тискала, чесала и целовала кошку в усатую морду. В эти мгновения в ней проступала девичья мягкость, а всё остальное время она походила скорее на мальчишку-сорванца по своим привычкам.

Однажды Смилина увлеклась ночной рыбалкой в одиночестве. Свобода спала дома в тёплой постели, а женщина-кошка выловила зубами пару крупных сигов и развела костёр. Она могла бы тут же съесть добычу сырьём, но вкус жареной рыбы напоминал ей о Свободе, к которой, как оказалось, её сердце приросло накрепко. И вдруг – стук копыт. Он гулко и тревожно отдавался в груди, и Смилине стало не по себе. Она ещё не видела всадницу, но уже чуяла запах степных трав и ветра.

– Смилина…

Сейрам в изнеможении соскользнула с седла на руки обеспокоенной женщины-кошки. Отблески костра плясали в бездне её глаз, она шаталась и еле ворочала языком, словно пьяная, хотя хмельным от неё не пахло. Они вместе осели на песок.

– Смилина… Князь узнал про наши встречи… Я всё отрицала, но он не поверил мне. Он решил, что я с тобой… Что мы… Что у нас связь. Он мчится к Одинцу, чтоб вызвать тебя на бой… Я скакала изо всех сил, чтоб предупредить тебя! Уходи… Уходи в Белые горы, где он тебя не сможет достать! Молю, спеши…

Смилина выпрямилась, точно в хребет пророс несгибаемый железный остов. Ни капли страха не плеснулось в сердце, только горечь обожгла его.

– Государыня, моё бегство только укрепит его заблуждения, – твёрдо ответила она. – И весь его гнев падёт на твою голову. Я не могу так поступить. Я должна сказать ему правду, чего бы это ни стоило. Твоя честь мне дороже жизни. Ежели придётся сразиться с ним – что ж, так тому и быть.

– Нет! – Крик Сейрам пронзил прохладный ночной покой озера, испуганной птицей вспорхнув над тёмной стеной леса.

– Я не убью твоего мужа, не бойся. – Смилина всматривалась в прекрасное, искажённое болью и страхом лицо, безнадёжно тонула в тёмных зыбунах глаз.

Холодные, как рыбий бок, ладони княгини с дрожью коснулись её щёк, во взгляде проступила горькая нежность.

– Нет… Глупая, я не за мужа боюсь. – Прерывистое тепло её дыхания коснулось губ женщины-кошки. – За тебя.

– А за меня уж тем более бояться нечего. – Смилина не смела коснуться её ни пальцем, ни поцелуем, просто впитывала сердцем её облик.

– Беги, молю тебя, – роняя слёзы, прошептала Сейрам. – Даже если нам больше не суждено увидеться, я не забуду тебя… Твой облик будет греть мою душу, как… как вот этот костёр в ночи. Только спасайся.

Смилина грела дыханием её озябшие пальцы, сдерживая себя в мгновении от поцелуя.

– Я сделаю так, как велит мне совесть, государыня.

Улыбка дрожала на губах Сейрам, мокрая от слёз и бесконечно печальная.

– Назови меня хоть раз любимой, – попросила она с прощальной лаской. – Один-единственный раз в жизни. Я буду жить с эхом этого слова в своём сердце.

Её лицо было невыносимо прекрасно в этот миг. Оно выдавливало из глаз женщины-кошки ненужные сейчас слёзы, кромсало сердце на полоски. Закрывшись от этой боли тьмой сомкнутых век, Смилина шепнула:

– Голубка моя.

Она вытирала тёплые солёные струйки с точёных степных скул. Мокрые ресницы Сейрам сомкнулись: она слепо впитывала отзвук этих слов в ночном пространстве, ловила его каждой стрункой души, запечатлевала его в памяти…

– Вот вы где, голубки! Милуетесь? Ну, милуйтесь в последний раз в жизни!

Топот множества копыт растоптал последний миг нежности. Конный отряд с горящими светочами обступил Смилину с Сейрам, а во главе этого воинства сверкал обнажённым мечом Полута. Встав и отстранив княгиню от себя, Смилина сказала:

– Твоя жена сказала тебе правду, княже. У нас никогда не было связи, только дружба.

– Ложь! – волком оскалился князь. – Я всё только что видел своими глазами! Как у тебя только наглости хватает отрицать очевидное? И эта ложь не жжёт тебе горло?!

– Нет, потому что наша совесть чиста. – Отзвук голоса Смилины звякнул спокойной, холодной сталью.

– Брешешь! – с пеной у рта рявкнул Полута. – Нет у тебя ни совести, ни чести! Ты втоптала в грязь моё гостеприимство, плюнула мне в лицо! Ты заслуживаешь смерти!

– Нет, княже! – С истошным криком Сейрам кинулась к мужниному стремени, но тот её грубо отпихнул, и она упала на песок.

Отползая и поднимаясь на ноги, она шевелила губами, а рыжее безумие огня высветляло её застывшие глаза. По движению губ угадывалось:

– О, где мой лук и стрелы…

Смилина и хотела бы помочь ей подняться, но её окружили. Оставалось только сохранять стальное спокойствие.

– Я безоружна, княже, – сказала она. – Ежели ты хотел вызвать меня на бой, пусть всё будет по-честному.

Рука князя сделала еле заметный знак, и меч со свистом вонзился в песок у ног Смилины: кто-то из дружины метнул его. Легко выдернув его, женщина-кошка улыбнулась:

– Государь, помнишь забаву с плугом? Позови ещё пятерых воинов, тогда мы будем более-менее на равных.

– Это только моё дело! – рыкнул князь, бросаясь на неё.

Его первое яростное нападение Смилина отбила и увернулась. Князь был опытным воином, но на стороне женщины-кошки сражалась быстрота и сила. Клинок лязгнул о клинок, выбив сноп искр, и оба сломались от мощнейшего соударения.

– Сама судьба говорит тебе: ты зря затеял этот бой. – Смилина отбросила обломок с рукояткой, и тот глухо воткнулся в песок. – Твоя жена ни в чём не виновата, а твой гнев не праведен.

– Мечи! – взревел Полута.

Дружинники отдали им своё оружие, и поединок продолжился. Сейрам стояла с болью в немигающих глазах, озарённая пламенем. Если б с нею был её верный лук и колчан… Кому предназначалась бы стрела? Её зрачки горели раскалёнными угольками.

Вторая пара мечей сломалась точно так же, как первая. Полута потребовал новых, но как только рукоять легла в его ладонь, Смилина улыбнулась, и клинок сам раскололся пополам, даже не успев вступить в бой. Несколько мгновений князь стоял, ошарашенно взирая на обломок в своей руке, а потом перевёл взор на женщину-кошку.

– Это ты сделала?

– Это не я, это судьба, – покачала та головой. – Она упорно даёт тебе знаки, но ты их отвергаешь. Твоя жена чиста перед тобой.

– Меч! – Рука князя требовательно протянулась за новым клинком.

Дружинники и рады были бы отдать ему своё оружие, но потрясённо доставали из ножен точно такие же обломки.

– Княже! – зароптали они. – Не иначе, кошка говорит правду!

Смилина развернулась и зашагала по берегу прочь, мягко ступая по песку. Она ошиблась, подставив князю спину… Воздух содрогнулся, точно от удара кнутом, и под лопатку что-то вонзилось. Берег поплыл под ногами, на уши поползла жужжащая пелена дурноты. Успев обернуться через плечо, Смилина увидела князя с луком в руке и мстительно сверкающим взором. Небо опрокинулось, а берег подставил под бок песчаную перину…

– Умри же!

Это Полута навалился сверху, занося над Смилиной кинжал.

– Князь!

Окрик рассёк тишину, как удар меча. Полута обернулся, и следующая стрела выбила из его руки кинжал. Князь осел на песок, глядя в одну точку, словно оглушённый, а Сейрам подошла, подобрала клинок и швырнула его в воду. Видно, она завладела оставленным на песке луком и сделала свой выбор. Но в последний миг что-то заставило её пустить стрелу не в сердце мужа, а лишь в руку, при этом даже не оцарапав его.

– Осторожно, не вынимай стрелу сразу, кровью изойдёшь. – Нежная, но твёрдая рука обломила древко. – Иди… Иди, а моё сердце будет жить, зная, что твоё продолжает биться.

Любоня зажала рукой крик, когда Смилина шатко перешагнула порог. Женщина-кошка завладела её ледяными руками и ласково пожала.

– Ничего, ничего, родная. Всё заживёт.

Дома у Одинца никто не спал, все изнывали в ожидании, взбудораженные ночным наездом князя. Увидев на их лицах следы побоев, женщина-кошка зарычала. Чёрная тьма засасывала сознание, и у Смилины не получилось быть многословной.

– Мне придётся покинуть ваш дом. Боюсь, князь отказал мне в гостеприимстве.

Когда тьма рассеялась, стрела была уже извлечена, а туловище туго перевязано. Смилина лежала на животе, а её руку мочила слезами Любоня.

– Тебе повезло, что вы, кошки, живучи, – устало и хрипло сказал Одинец. – Наконечник пробил лёгкое и почти достиг сердца.

Рана зажила наутро. Пожитков у Смилины почти не было. Хозяйка, обливаясь слезами, набила её узелок пирогами, сунула калач и десятка два блинов. В бледное, полумёртвое лицо Любони было страшно смотреть, и женщина-кошка на прощание сжала её мягкую ручку. Та безвольно выскользнула, когда их разделил порог дома.

«Моё сердце будет жить, зная, что твоё продолжает биться», – под лебединым крылом этих слов Смилина выстояла под ураганом боли. С полюбившейся Свободой не получилось даже попрощаться… Всё, что ей оставалось – это вспоминать о юной княжне, закрывая глаза и воскрешая её темноглазый облик перед мысленным взором.

Когда Смилина переступила порог родительского дома, там многое изменилось. Вдовая родительница Вяченега со старшими дочерьми-кошками всё так же горбатились в рудниках, а сестрица Ласточка, белогорская дева, нашла свою судьбу и вылетела из родного гнезда, став супругой мастерицы-гончара. Две старшие сестры обзавелись супругами и маленькими дочками, и в доме стало тесно. Понимая, что места ей здесь больше нет, Смилина срубила себе деревянную избушку с пристройкой-кузней и зажила одна. Для добротного семейного дома требовался камень, много камня, но работницам каменоломни пришлось бы платить за труд и доставку. У Смилины в карманах не звякало ни гроша. Да и нужен ли был ей, одинокой, такой большой дом?

Работа для неё находилась. Подковы, гвозди, кухонные ножи, лезвия для плугов, лопаты и заступы – всё это требовалось всегда и в больших количествах. Приходилось подрабатывать и в рудниках.