— Но мы можем схватить тех, кто пробрался внутрь!

— Если у них есть сообщники, то мы их только спугнем. За мной! Затылок в затылок и без шума!

Они и вправду сделали большой круг и вышли на площадь как раз к тому месту, где до 2 августа возвышалась конная статуя Людовика XV, сброшенная с постамента и отправленная на переплавку. И где теперь было большое немощеное пространство. С востока к площади, расположенной на самой окраине Парижа, подходили высокие деревья Елисейских Полей, а с запада ее окружали широкие рвы, отгороженные для безопасности прохожих балюстрадой. Южная часть площади выходила к Сене и мосту, проложенному к садам Тюильри, а на северной, разделенные улицей Руаяль, расположились два величественных дворца-близнеца, украшенные колоннадой. Каждый дворец имел по фасаду восемьдесят метров, и оба они были выстроены в шестидесятых годах восемнадцатого века по проекту архитектора Жака-Анжа Габриэля. Одно из этих зданий служило складом мебели. До начала беспорядков его интендантом был Тьерри де ля Виль д'Аврэ, первый лакей Людовика XVI, живший в этом здании. Там же были и небольшие апартаменты для Марии-Антуанетты на случай, если она после спектакля в Опере или в театре оставалась на ночь в Париже. Ля Виль д'Аврэ был гостеприимным хозяином.

После возвращения из Версаля в октябре 1789 года этих апартаментах расположился граф де ля Люзерн, министр флота и часть его ведомства.

На самой же площади днем обычно было малолюдно, а ночью и вовсе не бывало ни души. Поэтому! патруль немедленно заметил необычное оживление. По всему фасаду к колоннаде были прислонены лестницы. Люди поднимались и торопливо спускались по ним. Другие просто сбрасывали сверху вещи, которые ловили внизу их помощники. Иногда они промахивались, и предметы разбивались о каменные плиты, которыми Габриэль окружил свои здания. И все это происходило среди всеобщего веселья, большинство грабителей были пьяны…

— В это невозможно поверить! — выдохнул Питу. — Настало время остановить этот грабеж. Идемте!

Мэтр Камю ничего не сказал. Казалось, он глубоко задумался, и журналисту пришлось повторить свои слова. Когда же наконец «командир» заговорил, то немало удивил своих солдат:

— Нет! Их надо схватить на месте преступления.

— На месте преступления? А это что такое по-вашему?

— Нам нужны еще свидетели. Мы предупредим! сторожей на улице Руаяль. Они нам откроют двери склада.

— Сторожа? Если они ничего не слышат, то они либо глухие, либо мертвые. Воры никого не боятся — они даже не пытаются таиться! Они чувствуют себя как дома!

— Мы поступим так, как я сказал, гражданин! Если ты недоволен, можешь уйти, но тогда я объявлю тебя дезертиром!

— Только этого еще не хватало! Идите, я пойду за вами…

Патруль прошел мимо, вышел на бывшую улицу Руаяль. Они разбудили консьержа и охрану, перепугав всех своим неожиданным появлением.

— На втором этаже воры, — громко крикнул Камю, который неизвестно почему вдруг захотел подать голос. — Надо пойти посмотреть.

Все поднялись по большой лестнице и подошли к дверям. Печати, оставленные 10 августа, оказались целыми.

— Думаю, их лучше не трогать! — заволновался консьерж. — Это печати Коммуны.

— Ты прав, гражданин, — кивнул Камю.

— Лучше всего будет немедленно войти и перестать болтать! — рявкнул Питу. Концом своей сабли он сорвал печати и взял дело в свои руки. — А вы, — обратился он к остальным патрульным, — отправляйтесь вниз и берите этих негодяев с тыла.

И его все послушались. А Питу буквально поволок за собой Камю в тот зал, где должны были храниться сокровища французских королей. Чудовищная картина предстала перед ними!

Все было изуродовано — ящики выдвинуты, стеклянные витрины разбиты, шкатулки, ларцы и сундуки взломаны и опустошены. На столах, на паркете остались следы пиршества — еда, пустые и недопитые бутылки вина, огарки свечей. Здесь происходила настоящая вакханалия невежества и буйной дикости.

— Они не могли все унести за одну ночь! — выдохнул ошеломленный Анж Питу. — Даже если бы их было пятьдесят, а их, насколько я успел заметить, было намного меньше.

Со двора донесся голос гвардейца:

— Мы схватили двоих!

— Ну что ж, — с облегчением вздохнул мэтр? Камю, к которому вернулся его величественный тон, — надо предупредить полицию. А я тем временем отправлюсь к министру внутренних дел. Гражданин Ролан должен немедленно узнать о беспорядках.

— Сейчас два часа ночи, — решился подать голос консьерж. — Ему это не понравится!

— Понравится это ему или нет — не имеет никакого значения, — резко ответил Камю. — Он отвечает за сохранность дворцов, которые принадлежат нации, и всего того, что в них содержится. Незаметно, чтобы он слишком усердствовал. Я с удовольствием посмотрю на выражение его лица.

Мэтр Камю потирал руки от удовольствия. Он не принадлежал к партии, в чьих рядах был министр. Между жирондистами, пребывавшими у власти до этого времени, и людьми Дантона, ставшего министром юстиции, Робеспьера и Марата, членами Коммуны, по-явились разногласия, хотя большинство из них принадлежали к Клубу якобинцев.

Пока мэтр Камю вещал, Анж Питу бродил по богато украшенным залам, где три дня, казалось, бесчинствовала орда варваров. Журналист обладал хорошим вкусом, и для него увиденное было сущим кошмаром. Питу вдруг заметил, что под одним из шкафов что-то блеснуло. Убедившись, что на него никто не смотрит, он быстро нагнулся, протянул руку и достал крупный бриллиант, чей голубой блеск казался небесно-божественным. Питу не стал его рассматривать, а самым естественным жестом человека, который ищет носовой платок, положил его в карман и в самом деле достал платок, громко высморкался и продолжил осмотр. Но больше удача не благоволила Питу. Он лишь с удовлетворением отметил, что многие шкатулки остались нетронутыми. Он жестом подозвал консьержа, который проходил по залам с самым невозмутимым видом.

— Воры не успели добраться вот до этого! Ты должен сложить эти шкатулки в стороне до прибытия полиции, гражданин. И сторожи этот шкаф, который они, к счастью, не успели вскрыть.

— Значит, еще что-то осталось? Слава тебе, господи! — ответил консьерж, совершенно позабывший в этой суматохе о своих республиканских пристрастиях. Питу рассмеялся:

— Твое счастье, что эти слова слышал только я!

— Ох, это у меня случайно с языка сорвалось. — Консьерж покраснел, как пион. — Прости меня, гражданин, со старыми привычками трудно расставаться.

— Не беспокойся! С каждым может случиться. А теперь я тебя оставляю с моими друзьями. Я должен пойти и предупредить Петиона. Сейчас все время что-то меняется, и я не знаю, как называется теперь его должность, но полагаю, что он по-прежнему остается мэром Парижа.

— Передай ему от меня привет. Он хороший человек.

Питу, похлопав старика по плечу, отправился к выходу, крикнув, что направляется в Коммуну. Питу добежал до улицы Сент-Оноре — никогда он не привыкнет называть ее иначе — и только там перешел на шаг, но шел он быстро. Ой был всего лишь в двух лье от Шаронны, и найти фиакр в этот ночной час было равнозначно чуду. Значит, ему придется идти пешком. Для его длинных ног это задача была не из трудных, но путешествие следовало бы совершить иначе, если он намеревался предстать в достойном виде перед бароном де Бацем. Интуиция подсказывала Питу, что барон должен как можно быстрее узнать о том, что произошло на мебельном складе.

Журналисту понадобилось два часа, чтобы добраться до места — через заставы по ночам пройти было нелегко.

Как все посещающие дом барона, Питу имел свой ключ. Это позволяло избежать звона колокола и сурового окрика: «Кто идет?», которые даже в этом спокойном уголке могли оказаться опасными. Тем не менее Питу убедился, что на дороге, обсаженной вязами, нет ни души, и только тогда нырнул в ворота под черепичным навесом.

Колокол церкви в Шаронне прозвонил четыре раза, когда Питу вошел во двор и направился к дому, собираясь обойти его кругом и бросить камешек в окна спальни де Баца. По дороге он заметил свет в рабочем кабинете на первом этаже. Барон в халате сидел у письменного стола и что-то писал. Услышав тихий стук в окно, он поднял голову, встал и отворил створки.

— Питу? Я полагал, что вы патрулируете улицы. Что случилось?

Журналист коротко рассказал ему об ограблении мебельного склада, о невероятных обстоятельствах этого ограбления и о странном поведении мэтра Камю. Мэтр, вместо того чтобы отдать приказ держать на мушке все окна особняка, предпочел войти через парадный вход, предварительно громкими криками разбудив консьержа.

Слушая рассказ Питу, барон начал быстро ходить по комнате. Он остановился наконец перед Анжем как раз в тот момент, когда молодой человек заканчивал свой рассказ:

— Все разграблено? — спросил де Бац.

— Почти все, если не считать трех шкатулок и вот этого, что, должно быть, ускользнуло от внимания грабителей.

На ладони Питу словно по волшебству появился голубой бриллиант, вспыхнувший тысячью бликов в пламени свечей. Де Бац взял камень с интересом, к которому примешивалось уважение, повернул его несколько раз, любуясь игрой граней. Потом он вернулся к своему столу, открыл один из ящиков, достал сильную лупу — такими обычно пользуются ювелиры — и стал пристально рассматривать камень. Наконец барон со вздохом отложил его.

— Как странно! На мгновение мне показалось, что это любимый голубой бриллиант Марии-Антуанетты. Но я полагаю, что королева вместе с остальными своими личными драгоценностями доверила его накануне бегства своему парикмахеру Леонару. С другой стороны, хотя этот камень тоже имеет грушевидную форму, как и бриллиант королевы, он все же крупнее. Я бы сказал, что в нем больше шести каратов, тогда как в бриллианте Марии-Антуанетты — пять с половиной. Видите ли, друг мой, я отлично знаю все королевские драгоценности. У меня есть список, составленный в 1790 году, но в нем этот камень не значится. Вот я и спрашиваю, откуда он мог взяться?

— Возможно, это одно из последних приобретений короля? Мне говорили, что он любил дарить королеве бриллианты…

— После той истории с колье королева любила их гораздо меньше.

Анж Питу не забыл аферу с великолепным колье из бриллиантов. Авантюристка де Ламотт уговорила легкомысленного и любвеобильного кардинала Рогана купить это колье в подарок Марии-Антуанетте. Предприимчивая особа при помощи фальшивых писем и подставного лица заставила кардинала поверить, что королева влюблена в него. История стала известной кардинала арестовали, состоялся суд. Кардинала Рогана в конце концов оправдали, де Ламотт приговори ли к пожизненному тюремному заключению и клеймению. Помнил Питу и подробности судебного процесса, который нанес непоправимый удар по репутации ни в чем не виновной Марии-Антуанетты.

— Но, возможно, вы и правы, — продолжал барон. — Ее бриллиант был вставлен в кольцо, и госпожа Кампан говорила мне, что ее величество хотела бы приобрести второй камень, чтобы сделать бриллиантовую подвеску. Такие драгоценности очень хорошо смотрелись на прекрасной шее королевы.

— Откуда бы ни взялся этот камень, его надо получше спрятать, барон. Он может стать частью того, что вы называете военным запасом. А потом, возможно, вы будете иметь счастье вернуть бриллиант ее величеству королеве!

— Да услышит вас бог! А пока нам необходимо выяснить, как мог произойти этот грабеж. Я этим займусь. Я полагаю, вы добирались сюда пешком?

— А как же иначе? Но это не имеет значения, — добродушно добавил Питу.

— И все же вы сперва отдохнете, а потом мы вернемся в столицу вместе — два гвардейца вместо одного, — барон де Бац усмехнулся. — В Париже мы с вами расстанемся. Вы попытаетесь узнать, кто эти воры, кого сумели взять под стражу и что с ними стало! И потом сообщите мне обо всем, что узнаете.

Человек, который вошел в тот вечер около девяти часов в кабачок «Бегущая свинья» на улице Тиксерандри, не имел ничего общего с элегантным бароном де Бацем — широкие штаны, трехцветные полосы на которых были одинаково неопределенного цвета, карманьола из грубой шерсти едва застегивалась на объемистом животе. Из-под красного фригийского колпака с трехцветной кокардой, свешивавшегося на плечо, свисали седые волосы. Великолепные белые зубы исчезли под наклейками из каучука, привезенными из Бразилии и вот уже лет десять продававшимися в писчебумажных лавках. Маленькие очки скрывали глаза, и даже овал лица изменился благодаря клочковатой поросли, которую, казалось, не могла взять ни одна бритва. Босые ноги прятались в деревянных сабо, выстланных соломой. Они громко стучали по каменным ступеням лестницы, пока мужчина спускался. Вынув изо рта трубку, он громко сказал:

— Привет всей честной компании! — Его голос свистел и шипел, как у астматика.

Несколько человек помахали ему в ответ, пробормотав что-то вместо приветствия, а вот владелец заведения громко крикнул из-за стойки: