Ухаживание его светлости, приготовления к балу, поток визитеров в дом, даже опрометчивый поступок Софи — все это в одно мгновение наполнили жизнь на Беркли-Сквер весельем и возбуждением. Даже лорд Омберсли изволил отметить это.

— О Боги, я не знаю, что с вами со всеми случилось? Раньше это место было оживленным как гробница! — заявил он. — Знаете, что я скажу, леди Омберсли. Полагаю, мне удастся убедить Герцога побывать на вашем вечере. Ничего официального, конечно, но он сейчас находится в Стейбл-ярде и, вероятно, с удовольствием заедет сюда на полчасика.

— Убедить Герцога Йоркского побывать на моем вечере? — переспросила леди Омберсли, чрезвычайно удивленная. — Мой дорогой Омберсли, вы, наверное, не в своем уме! У нас будут десять, ну, может, двадцать пар, танцы в гостиной и два-три карточных столика в бордовом салоне! Прошу вас, не делайте этого!

— Десять-двадцать пар? Нет, нет, Дассет не тревожился бы о коврах и навесах, если бы речь шла о таком незначительном событии! — сказал его светлость.

От этих зловещих слов на леди Омберсли повеяло холодом. Кроме уточнения дня приема и напоминания Сесилии о необходимости послать открытку одной очень скучной девице, которую было необходимо пригласить, потому что она была ее крестницей, леди Омберсли не думала о приеме. А теперь она страшилась спросить у племянницы, сколько человек приглашены на этот роковой вечер. Услышав ответ, она чуть не упала в обморок. Ей пришлось выпить воды и понюхать соли, заботливо поданные Сесилией, прежде чем она нашла в себе силы протестовать. Она села, маленькими глотками допила воду и попыталась собраться с мыслями, а затем простонала, что даже и представить боится, что скажет Чарльз. Софи понадобилось двадцать минут, чтобы убедить тетю, что поскольку он не несет расходов, это его не касается; но даже тогда леди Омберсли страшилась того неизбежного мгновения, когда все откроется, и с трудом сдерживала нервные движения, когда Чарльз входил в комнату.

К счастью, он ничего не узнал до поездки Омберсли в Мертон к маркизе де Виллачанас. Все предвещало удачное путешествие. Маркиза написала леди Омберсли очень милое письмо, выразив удовольствие по поводу предстоящего знакомства и умоляя привезти с собой как можно больше детей, которые захотят поехать. Сияло солнце, был теплый день, ничто не указывало на возможность апрельского ливня; мисс Рекстон, вернувшаяся вовремя, чтобы принять участие в развлечении, дружелюбно шутила со всеми, не исключая Софи. В последний момент Хьюберт внезапно изъявил желание присоединиться к компании и тоже увидеть жирафа. Софи неодобрительно взглянула на него, а его мама, не поняв, что он имел в виду, сразу же выразила радость по поводу его решения, и ужасный момент благополучно миновал. Мистер Ривенхол, очень любезно поздоровавшись с сэром Винсентом Тальгартом, завел с ним разговор, пока три леди усаживались в ландо. Мисс Рекстон убеждала уступить ей заднее сиденье, а Сесилия отговаривала ее. Все с нетерпением ждали начала развлекательной поездки, когда из-за угла показался мистер Фонхоуп. Он увидел группу и тотчас же поспешил к ней через дорогу.

Лицо мистера Ривенхола окаменело; он бросил обвиняющий взгляд на Софи, но та отрицательно покачала головой. Мистер Фонхоуп, пожав руку леди Омберсли, спросил, куда она направляется. В Мертон, ответила она, и он возвышенно произнес: «Историческое место», — и добавил что-то на латыни.

— Очень может быть, — едко сказала леди Омберсли.

Мисс Рекстон, которая не могла противиться искушению блеснуть своим превосходным образованием, довольно добродушно улыбнулась мистеру Фонхоупу и сказала:

— Правильно. Знаете, говорят, что король Джон провел в монастыре ночь накануне подписания Великой хартии. Это историческое место, ибо там, по слухам, был убит Сенульф, король Уэссекса. Кроме того, там много всего происходило и в не столь отдаленные времена, — добавила она уже более сдержанно, так как не столь отдаленные времена требовали упомянуть о довольно неприличной женщине.

— Нельсон! — сказал мистер Фонхоуп. — Романтичный Мертон! Я поеду с вами. — Он забрался в экипаж, сел рядом с Сесилией, ласково улыбнулся леди Омберсли и произнес: — Теперь я знаю, что хотел сделать. Сегодня утром я проснулся в смутном беспокойстве, но не знал причины. Я поеду в Мертон.

— Вы не могли хотеть поехать в Мертон! — возразила сильно раздраженная леди Омберсли, надеясь, что Чарльз не заставит ее краснеть, сказав этому утомительному молодому человеку какую-нибудь резкость.

— Да, — сказал мистер Фонхоуп. — Там будет зеленая листва, а это то, чего страстно жаждет моя душа.

С Сесилией прекрасной

Мы в Мертон собрались.

Течет где тихо Вэндл,

И где цветет нарцисс…

Какое ужасное слово — Вэндл! Как режет слух! Почему вы так хмуро смотрите на меня? Мне нельзя поехать?

Это внезапное превращение из восторженного поэта в хнычущего мальчишку выбило леди Омберсли из колеи, и она мягко ответила:

— Мы бы, конечно, с удовольствием взяли вас с собой, Огэстес, но мы едем в гости к маркизе де Виллачанас, и она не ожидает вас.

— О, — сказал мистер Фонхоуп, — какое чудесное имя! Виллачанас! Как звучит! Испанская леди в ярких одеждах, богатых безмерно, в блеске бриллиантов и жемчугов!

— Не знаю точно, — сердито ответила леди Омберсли.

Софи, которую забавляла абсолютная невосприимчивость мистера Фонхоупа к намеку, что его присутствие нежелательно, весело сказала:

— Да, жемчуг, достойный королевской короны. И она любит англичанина, моего отца!

— Великолепно! — восхитился мистер Фонхоуп. — Я так рад, что пришел сюда!

Казалось, что от него невозможно избавиться иначе, кроме как прямо приказав ему покинуть экипаж. Леди Омберсли отчаянно, а Сесилия умоляюще посмотрели на Чарльза; а мисс Рекстон улыбнулась ему, давая понять, что она отлично все понимает и глаз не спустит с Сесилии.

— Кто этот Адонис? — спросил сэр Винсент у мистера Ривенхола. — Когда он сидит рядом с вашей сестрой, от их красоты дух захватывает!

— Огэстес Фонхоуп, — коротко ответил мистер Ривенхол. — Кузина, если ты готова, я помогу тебе сесть!

Леди Омберсли, получив молчаливое согласие на присутствие мистера Фонхоупа, велела кучеру трогаться, сэр Винсент и Хьюберт, верхом, пристроились позади экипажа, а мистер Ривенхол сказал Софи:

— Если это твоих рук дело…

— Даю слово, нет. Если бы я думала, что он имеет хоть малейшее представление о твоей враждебности, я бы сказала, что он провоцирует тебя, Чарльз!

Он не смог удержаться от смеха.

— Сомневаюсь, что у него бы тогда было хоть малейшее представление о чем-нибудь менее жестоком, чем удары дубинкой. Как ты его выносишь!

— Я говорила тебе, что мои помыслы не так уж чисты. Давай лучше не будем говорить о нем! Я поклялась не ссориться с тобой сегодня.

— Ты меня удивляешь! Почему?

— Не будь таким ослом! — сказала она. — Конечно потому, что я хочу править твоими серыми!

Он сел рядом с ней в бричку и кивком велел груму, который держал лошадей под уздцы, отойти.

— Ах, вот что! Когда мы выедем за город, я отдам тебе вожжи.

— Ты, наверное, сказал это, — заметила Софи, — чтобы с самого начала вывести меня из себя. Однако ничего не выйдет.

— Я не сомневаюсь в твоем мастерстве, — сказал он.

— Откровенное признание. Вероятно, ты с трудом сделал его, и это лишь увеличивает его ценность. Но в Англия дороги настолько хороши, что никакого особого мастерства не требуется. Видел бы ты испанские дороги!

— Это намеренная провокация, Софи! — сказал мистер Ривенхол.

Она рассмеялась, отрицая, и стала спрашивать его об охоте. Когда они миновали узкие улочки, он позволил лошадям догнать и обогнать ландо. И увидел, что мисс Рекстон дружески беседует с мистером Фонхоупом, а Сесилия сильно скучает. Причину этого открыл Хьюберт, некоторое время проскакавший рядом с бричкой. Он сказал, что предметом обсуждения был «Ад» Данте.

— Это как раз для Фонхоупа! — добавил он значительно. — Он знает эту итальянскую чепуху намного лучше Эжени, Чарльз, и может цитировать часами, без остановки! Кроме того, есть еще какой-то парень, Юберти или как-то похоже, так он и того знает. Ужасная чепуха, по-моему, но Тальгарт — говорю вам, он первоклассный парень, а? — сказал, что Фонхоуп чертовски начитан. А Сесилии это не слишком нравится. Клянусь Юпитером, я посмеюсь, если Эжени выведет ее из игры с поэтом!

Не получив поощрения от брата, он перестал распространяться на эту тему и отстал, чтобы поравняться с сэром Винсентом. Мистер Ривенхол передал Софи вожжи и заметил, что она, должно быть, рада, что не едет в ландо.

Софи удержалась от комментариев, и остаток пути прошел очень приятно; никакие спорные темы не нарушили хорошие отношения между ними.

Дом, нанятый сэром Горасом для маркизы, представлял собой просторную виллу, приятно затерянную в прелестных садах. Дом был окружен лесом, полным колокольчиков, и хотя он был отделен оградой, в рощу можно было попасть через изящную металлическую калитку, привезенную из Италии бывшим владельцем особняка. С подъездной аллеи к парадной двери вели несколько низких ступеней. Когда бричка подъехала, дверь широко раскрылась, из нее вышел худой, одетый в черное человек и, поклонившись, остановился на верхней ступеньке. Софи как всегда дружелюбно приветствовала его и сразу же спросила, куда мистер Ривенхол может поставить своих лошадей. Худой человек повелительно щелкнул пальцами, как фокусник, и, казалось, ниоткуда появился грум, который бросился к лошадиным мордам.

— Я прослежу, как их поставят, Софи, и зайду в дом вместе с мамой, — сказал мистер Ривенхол.

Софи кивнула и взбежала по ступенькам, сказав:

— С нами на два человека больше, чем вы ожидали, Гастон. Полагаю, вас это не затруднит.

— Это ничего не меняет, мадмуазель, — величественно ответил он. — Мадам ожидает вас в салоне.

Маркиза полулежала на софе в гостиной, выходящей на южную лужайку. Апрельское солнце и так не было ослепительным, а шторы на окнах гасили его лучи. Шторы, как и обивка кресел, были зеленого цвета, и поэтому в комнате царил полумрак, как под водой. Софи, войдя, немедленно раздвинула шторы и воскликнула:

— Санчия, ты не должна засыпать, когда гости уже почти в дверях!

С софы послышался слабый стон.

— Софи, мой цвет лица! Ничто так не вредит ему, как солнечный свет! Сколько раз я это говорила?

Софи, пройдя через комнату, нагнулась, чтобы поцеловать ее.

— Да, дражайшая Санчия, но моя тетушка посчитает тебя очень странной, если ты будешь лежать здесь в темноте, а она пробираться к тебе наощупь. Сейчас же вставай!

— Хорошо, я встану, когда подъедет твоя тетя, — сказала маркиза с достоинством. — Когда она появится в дверях, будет самое время. Без лишних усилий.

В доказательство она выпуталась из необыкновенно красивой вышитой шали, доходящей ей до пят, бросила ее на пол и позволила Софи помочь ей подняться.

Она была пышной брюнеткой, одетой скорее по французской, чем по английской моде. На роскошные черные локоны поверх высокого гребня была наброшена мантилья. Ее платье, сделанное из газа и атласа, было завязано под полной грудью и открывало глазу значительно больше того, что леди Омберсли могла бы посчитать приличным. Однако это смягчалось многочисленными шарфами и шалями, в которые закутывалась маркиза, чтобы уберечься от вероломного сквозняка. Большая изумрудная брошь прикрепляла мантилью к низкому корсажу; в ушах висели массивные изумрудные с золотом серьги; на ней также был ее знаменитый жемчуг, дважды обвиваясь вокруг шеи, он спускался почти до пояса. Она была исключительно красива: большие, темные глаза и лицо цвета персика, вылепленное руками выдающегося скульптора. Ей было немногим больше тридцати пяти, но из-за своей полноты она казалась старше. Она ничуть не походила на вдову, эта мысль первой пришла на ум леди Омберсли, когда она вошла в комнату и пожала протянутую ей вялую руку.

— Como esta? — сказала маркиза густым, ленивым голосом.

Это обращение ужаснуло Хьюберта, которого уверили, что маркиза превосходно говорит по-английски. Он бросил горящий укором взгляд на Софи, и та мгновенно вмешалась, призвав свою будущую мачеху к порядку. Маркиза безмятежно улыбнулась и сказала:

— О Боже! Я очень хорошо говорю и по-французски, и по-английски. По-немецки я тоже говорю, но хуже, хотя и лучше многих. Я счастлива познакомиться с сестрой сэра Гораса, хотя, как я вижу, вы не похожи на него, сеньора. А это все ваши сыновья и дочери?

Леди Омберсли сделала отрицательный жест и стала представлять присутствующих. Вскоре маркиза потеряла к этому интерес, но продолжала вежливо улыбаться гостям и предложила им всем присесть. Софи напомнила ей, что сэр Винсент был ее старым знакомым, поэтому маркиза протянула ему руку и сказала, что отлично его помнит. Никто не поверил ей и меньше всех сэр Винсент, но когда ей упомянули о нескольких вечерах в Прадо, она рассмеялась и ответила: да, теперь она действительно вспомнила его, он был настоящим кавалером! Затем, подробно рассмотрев Сесилию, она поздравила леди Омберсли с такой красивой дочерью, по ее словам, в истинно английском стиле, который очень ценится на Континенте. Очевидно, поняв, что нельзя обойти вниманием и мисс Рекстон, она благожелательно улыбнулась ей и сказала, что та тоже очень похожа на англичанку. Мисс Рекстон не завидовала красоте Сесилии (ей привили мысль, что это лишь поверхностная оболочка), и поэтому она ответила, что не представляет, по ее мнению, собой ничего особенного и что в Англии ценятся брюнетки.