Такая беспрецедентная точка зрения вызвала у мистера Голдхангера неприязнь к его гостье. Он знал, что женщины непредсказуемы. Он подался на стуле вперед и стал объяснять ей, какие неприятности могут произойти с мистером Ривенхолом, если он откажется выплатить долг полностью. Он говорил очень хорошо, и эта зловещая речь редко не производила впечатления на слушателей. Сегодня она провалилась.

— Это все, — резко оборвала его Софи, — чепуха, и вы это понимаете так же хорошо, как я. Самое страшное, что может приключиться с мистером Ривенхолом, это то, что он получит сильный нагоняй и на некоторое время попадет в немилость к отцу, что же касается отзыва из Оксфорда — нет, этого не будет! Там никогда ни о чем не узнают, потому что, по моему мнению, ссужение денег молодым людям на невероятных условиях не является самым тяжким вашим грехом, и лишь только я появлюсь на Боу-Стрит, десять к одному, что вас постараются засадить в тюрьму по какому-нибудь еще обвинению! Более того, с момента, когда судейские приставы узнают, что вы ссужали деньги малолетним, вы потеряете надежду получить их назад. Поэтому, прошу вас, не надо продолжать этот нелепый разговор! Я ничуть не боюсь ни вас, ни того, что вы можете сделать.

— Вы очень храбры, — медленно произнес мистер Голдхангер. — У вас также много здравого смысла, как вы сказали. Но, миледи, здравый смысл есть и у меня, и я не думаю, что вы пришли ко мне с согласия или хотя бы после уведомления своих родителей, горничной или мистера Хьюберта Ривенхола. Возможно, что вы действительно дадите против меня показания на Боу-Стрит. Не знаю, представится ли вам такая возможность. Я бы не хотел быть грубым по отношению к такой красивой юной леди, поэтому не лучше ли нам будет согласиться на компромисс? Вы дадите мне пятьсот фунтов и эти миленькие жемчужные сережки из ушей, а я верну вам расписку мистера Ривенхола, таким образом, все решится к взаимному удовлетворению.

Софи рассмеялась.

— Полагаю, вы будете более чем удовлетворены! — сказала она. — Я дам вам пятьсот фунтов за расписку и кольцо и ничего больше.

— Но, возможно, у вас есть любящие родители, которые захотят дать мне много, много больше за то, чтобы вы вернулись к ним живой и невредимой?

Он поднялся со стула, пока говорил, но его нежелательная гостья вместо того, чтобы встревожиться, вытащила из муфты правую руку. В ней был маленький, но исключительно удобный пистолет.

— Прошу вас, сядьте, мистер Голдхангер! — сказала она. Мистер Голдхангер сел. Он полагал, что ни одна женщине сможет воспротивиться громкой команде, а тем более нажать на курок, но он уже достаточно узнал Софи, чтобы у него не возникало желания проверить это предположение. Он попросил ее не глупить.

— Вам не следует бояться, что я не умею держать оружие, — заверила его Софи. — В сущности, я очень хороший стрелок. Наверно, мне надо сказать вам, что некоторое время я прожила в Испании, где очень много неприятных людей, например, бандитов. Отец научил меня стрелять. Я, конечно, не столь искусна, как он, но с такого расстояния, я уверена, смогу всадить пулю в любую часть вашего тела.

— Вы пытаетесь запугать меня, — раздраженно сказал мистер Голдхангер, — но я не боюсь оружия в женских руках, мне хорошо известно, что оно не заряжено!

— Ну, если вы попытаетесь сдвинуться с этого стула, вы поймете, что оно все же заряжено, — сказала Софи. — Вы, наверное, будете мертвы, но, полагаю, не раньше, чем узнаете правду.

Мистер Голдхангер принужденно рассмеялся.

— А что произойдет с вами, миледи? — спросил он.

— Полагаю, ничего серьезного, — ответила она. — Не понимаю, почему это вас интересует, если вы будете мертвы. Однако, если вы хотите, я расскажу, что буду говорить полиции.

Мистер Голдхангер, забыв о своей любезности, вспыльчиво сказал, что не желает этого слушать.

— Знаете, — сказала Софи, немного нахмурившись, — я не могу избавиться от мысли, что совершу полезный поступок, пристрелив вас. Когда я только пришла, я так не думала, но потом поняла, что вы очень злой человек. Теперь мне интересно, неужели не найдется смелого человека, чтобы пристрелить вас и тем самым избавить мир от того, кто наделал в нем столько вреда.

— Уберите этот дурацкий пистолет, и давайте говорить о деле! — попросил мистер Голдхангер.

— Больше и не о чем говорить, а с пистолетом в руке чувствую себя удобнее. Вы собираетесь отдать мне то, за чем я пришла, или мне надо отправиться на Боу-Стрит и рассказать там, что вы пытались похитить меня?

— Миледи, — заныл мистер Голдхангер, — я простой бедняк! Вы…

— Вы станете гораздо богаче, когда я отдам вам ваши пятьсот фунтов, — заметила Софи.

Он вздохнул, так как какое-то время ему казалось, что он потерял и эту сумму.

— Очень хорошо, — сказал он, — я не хочу неприятностей и поэтому верну расписку. Кольцо я вернуть не могу, потому что его у меня украли.

— В таком случае, — сказала Софи, — я непременно пойду на Боу-Стрит, потому что там вряд ли поверят, как мало верю и я, что оно украдено. Если у вас его нет, значит вы его продали, а за это вас будут преследовать по закону. Не далее как сегодня утром я интересовалась у знаменитого ювелира о законах, касающихся залога.

Мистер Голдхангер, возмущенный таким неженским знанием законов, с ненавистью взглянул на нее и сказал:

— Я не продавал его!

— Нет, и его не украли. Полагаю, что оно лежит в одном из ящиков этого стола, вместе с распиской, иначе я не понимаю, зачем было покупать такой красивый предмет меблировки, если не запирать в него драгоценности. Возможно также, что вы держите в столе и свой пистолет, поэтому предупреждаю вас, если вы нажмете на курок быстрее меня: дома я оставила письмо родителям, в котором подробно описала, куда и зачем я поехала.

— Если бы у меня была дочь, похожая на вас, я бы сгорел со стыда! — с чувством сказал мистер Голдхангер.

— Чепуха! — заметила Софи. — Вы бы, вероятно, очень гордились мной и научили бы меня лазить по карнизам; если бы у вас была дочь, похожая на меня, она бы подметала для вас полы и стирала бы ваши рубашки, так что вы выглядели бы гораздо лучше, чем сейчас. Прошу, не заставляйте меня больше ждать, я очень устала от разговора с вами и, конечно, с самого начала считала вас ужасным занудой.

Мистера Голдхангера называли негодяем, кровопийцей, жуликом, дьяволом, вампиром и множеством других нелестных имен, но никто никогда не говорил ему, что он ужасный зануда, и ни одна из его жертв не смотрела на него с таким веселым пренебрежением.

Он бы хотел сжать свои длинные, костлявые пальцы на горле Софи и медленно выдавливать из нее жизнь. Но Софи держала пистолет, так что вместо этого он отпер ящик стола и дрожащей рукой стал искать в нем требуемое. Найдя, он швырнул кольцо и клочок бумаги через стол и сказал:

— Деньги! Отдайте мне мои деньги!

Софи взяла расписку и прочитала ее, затем она убрала ее вместе с кольцом в муфту, вытащила из этого вместительного хранилища пачку банкнот и положила ее на стол.

— Вот они, — сказала она.

Механически он стал пересчитывать купюры. Софи поднялась.

— А теперь будьте так добры, поверните свой стул спинкой к двери.

Мистер Голдхангер чуть не зарычал на нее, но подчинился этой просьбе, бросив через плечо:

— Вам нечего бояться! Я очень рад видеть, как вы уходите! — Затем, кипя от ярости, он добавил. — Нищенка!

Софи довольно усмехнулась. Вставив ключ в замочную скважину и поворачивая его, она сказала:

— Да, полагаю, что я предпочла бы быть нищенкой, чем пугалом, завернутым в простыню, чтобы нагонять страх на глупых мальчишек!

— Пугалом? — повторил мистер Голдхангер. — Пугалом?

Но его нежеланная гостья уже ушла.

XII

Когда этим вечером Хьюберт поднимался вверх по лестнице, он встретил Софи, спускающуюся из классной. Она сказала:

— Хьюберт! Ты-то мне и нужен! Подожди, у меня кое-что есть для тебя!

Она пошла в свою комнату и одну-две минуты спустя с озорным видом вернулась и сказала:

— Закрой глаза и протяни руку!

— Софи, это что-то страшное? — подозрительно спросил он.

— Конечно, нет!

— У тебя такой вид, будто ты собираешься разыграть меня, — сказал он, но все же послушно закрыл глаза и протянул руку. Софи положила в нее его расписку и кольцо и разрешила ему открыть глаза. Он подчинился, но увидев. что у него в руке, испытал такой сильный шок, что выронил кольцо.

— Софи!

— Какой ты неловкий! — заметила она. — Не забудь сжечь эту дурацкую бумажку! Я чуть не сделала это сама, потому что в твоем духе оставить ее в кармане на память, но потом я подумала, что ты сам захочешь увидеть ее, чтобы удостовериться.

Он нагнулся за кольцом.

— Н-но, Софи, как… кто… как это попало к тебе?

— От мистера Голдхангера, конечно же.

Он судорожно вздохнул.

— От мистера… Ты ведь не ездила к этому старому дьяволу! Ты не могла так поступить!

— Нет, ездила. Что должно было остановить меня?

— О Боже! — воскликнул он.

Он схватил ее за руку и резко сказал:

— Почему он отдал тебе это? Ты заплатила ему то, что я задолжал?

— О, не думай об этом! У меня случайно оказались с собой пятьсот фунтов; полагаю, когда-нибудь ты вернешь их мне. Глупости, не надо возмущаться!

— Софи, я не могу примириться с этим! — сказал он сдавленным голосом. — Кроме того, он ссудил мне за пятнадцать процентов ежемесячно. А я отлично знаю, что он не отдал бы мою расписку, пока не получил бы сполна все, что ему причитается! Софи, расскажи мне правду!

— Я уже рассказала тебе. Конечно, он был не в восторге, но был вынужден поступить так, как хотела я, потому что я пообещала, что в противном случае пойду на Боу-Стрит. Мне кажется, ты был прав в отношении его, Хьюберт! Он, вероятно, связан со всеми ворами в Лондоне, потому что как только я произнесла свою угрозу, я заметила, как он встревожился; было очевидно, что он совсем не хотел, чтобы судейские обратили внимание на него.

— Голдхангер позволил так запугать себя, что отдал это? Голдхангер? — недоверчиво сказал Хьюберт.

— Ну, а что он мог сделать? Я сказала ему, что нелепо полагать, будто у тебя будут какие-нибудь большие неприятности, если все станет известно; к тому же он знал, что если бы я пошла на Боу-Стрит, он бы уже не смог вернуть ни пенни своих денег.

— Ты и этот скользкий негодяй! Тебе разве не было страшно, Софи? — удивленно спросил он.

— Нет, ничуть. Знаешь, я совсем не эмоциональна! — добавила она извиняющимся голосом. — Сэр Горас говорит, что это поразительно и совсем не по-женски. По правде говоря, мне Голдхангер показался смешным. Эль Моро испугал меня гораздо сильнее! Он был разбойник и страшный негодяй! Однажды ночью, когда сэр Горас был в отъезде, он со своими людьми вломился в наш дом… впрочем, это неважно! Что может быть утомительнее, чем люди, постоянно рассказывающие о своих приключениях!

— Софи, он мог причинить тебе какой-нибудь вред!

— Да, но у меня с собой был пистолет, и он очень скоро осознал это! — пояснила она.

— Софи, Софи, что мне теперь делать? — воскликнул он.

— Ничего. Больше нечего делать. Мне надо идти, а то я опоздаю к обеду. Не забудь сжечь эту бумагу!

Она ушла в свою комнату, не слушая его сбивчивые благодарности и протесты, а так как он не видел ее одну в этот вечер, ему не удалось повторить их. После обеда он отправился на вечеринку, но друзья нашли его очень задумчивым. Его мысли были печальны, и хотя вначале чувство освобождения от гнетущего долга Голдхангеру было всеподавляющим, вскоре оно сменилось, как только он тщательно обдумал все дело, очень неудобным ощущением вины. То, что Софи — обычная женщина (к тому же младше его) — не только выплатила его долг, но из-за него побывала у такого человека, как Голдхангер, заставляло его корчиться на стуле. «Блю Руин» мало способствовало прояснению его разума, и когда ранним утром он вернулся на Беркли-Сквер, он был так же далек от решения этой новой проблемы, как и минувшим вечером. В его голове засела одна мысль, что каким-нибудь, неизвестным пока, образом он должен немедленно вернуть кузине пятьсот фунтов.

На следующее утро мистер Ривенхол вернулся из Лейчестершира и появился на Беркли-Сквер в самый неподходящий момент. Джейн Сторридж, чью бдительность не учла Софи, не только обнаружила исчезновение бриллиантовых капелек из шкатулки своей госпожи, но подняла такой шум и крик в помещении для слуг, что экономка миссис Ладсток сочла нужным пойти к леди Омберсли и заявить ей, что хотя она ничего не знает о слугах, которые были наняты во время бала, она смертью клянется, что ни одна из горничных под ее началом не трогала серьги мисс Софи. И, кроме того, заметила она, нельзя никого осуждать за замечание, что мисс Сторридж более тщательно будет следить за драгоценностями своей достойнейшей госпожи. Дассет знал о подозрениях Джейн Сторридж и всем своим видом выражал такую обиду, что леди Омберсли встревожилась, поняв, что стоит на краю домашней катастрофы. Она послала за Джейн Сторридж, и мистер Ривенхол успел как раз к концу разговора между тремя слугами; разговора столь холодно-любезного и столь полного завуалированными намеками, что бедная леди Омберсли пришла в ужас. Прежде чем мистер Ривенхол успел потребовать разъяснений, вошла Софи в платье для прогулок: они с Сили уезжают за покупками и не будет ли у тети каких-либо поручений. Леди Омберсли с облегчением приветствовала ее и немедленно поинтересовалась, почему она не рассказала о пропаже своих сережек.