Джорджетт Хейер - Великолепная Софи

– Не разговаривайте со мной! – с дрожью в голосе вскричала мисс Рекстон.

Софи только рассмеялась.

Перед домом Омберсли-хаус она заговорила вновь:

– Вы сумеете выйти без посторонней помощи? Поскольку своего грума и вашу горничную я оставила в Парке, мне придется самой загонять фаэтон на конюшню.

Мисс Рекстон, не удостоив ее ответом, кое-как спустилась на землю и зашагала к входной двери.

Через полчаса Дассет впустил в дом и Софи. В этот момент мистер Ривенхолл спускался по лестнице, и она воскликнула, завидев его:

– Ах, вы все-таки дома! Я очень рада!

Он выглядел мрачным, но ответил ровным голосом:

– Не могли бы вы пройти со мной в библиотеку на несколько минут?

Она последовала за ним и принялась слегка дрожащими руками снимать перчатки для верховой езды. Глаза ее по-прежнему сверкали, а на щеках алел слабый румянец, который очень ей шел.

– Кузина, ради всего святого, что на вас нашло? – осведомился мистер Ривенхолл.

– О, разве мисс Рекстон не рассказала вам? Я осуществила давнее желание!

– Должно быть, вы обезумели! Неужели вы не понимаете, какой неподобающий поступок совершили?

– Прекрасно понимаю, и я никогда бы не отважилась на это, если бы не имела оправдания в лице мисс Рекстон! Ну же, не сердитесь! Она заверила меня, что даже если я совершу нечто возмутительное в ее присутствии, то ее безупречная репутация позволит мне избежать неприятностей! Надеюсь, в этом вы не сомневаетесь?

– Софи, она не могла сказать ничего подобного!

Девушка пожала плечами и отвернулась.

– Не могла? Как вам будет угодно!

– Что случилось? Почему вы вдруг решили подвергнуть ее такому унижению?

– Я предоставлю право мисс Рекстон дать вам все необходимые объяснения, если она сочтет нужным. Я и без того сказала слишком много: мне не нравятся сплетницы, и я не опущусь до их уровня! Мои поступки вас не касаются, кузен Чарльз, и еще менее они должны заботить мисс Рекстон.

– То, что вы только что натворили, касается ее самым непосредственным образом!

– Правильно. Я признаю свою ошибку.

– Кроме того, я не хочу, чтобы вы как-либо пострадали, по крайней мере пока находитесь под крышей этого дома. И позвольте вам заметить, что ваше сегодняшнее поведение способно весьма существенно вам навредить!

– Дорогой мой Чарльз, обо мне уже поздно беспокоиться, коль скоро я вожу знакомство с повесами и болтунами в алых мундирах.

Он оцепенел.

– Кто это сказал?

– Вы, насколько я понимаю, хотя и оказались слишком деликатны, чтобы заявить это мне в лицо. Но вам полагалось бы быть умнее и не надеяться, что я стану смиренно выслушивать поучения мисс Рекстон!

– А вам следовало бы быть умнее и не думать, будто я способен выражать свое недовольство и недоумение через посредство мисс Рекстон или кого-либо еще!

Она поднесла ладонь к щеке, и он увидел, что она смахнула слезу.

– Помолчите, прошу вас! Неужели вы не видите, что я слишком сердита, чтобы сохранять выдержку и хладнокровие? А все мой дурацкий язык! Но несмотря на ваше нежелание, чтобы мисс Рекстон упрекала меня вместо вас, вы тем не менее обсуждали меня с нею, не так ли?

– Я рассчитывал на то, что все сказанное останется между нами. Однако признаю, что было непозволительно и невежливо с моей стороны высказывать мисс Рекстон критические замечания в ваш адрес. Прощу прощения!

Софи достала из рукава платья платок и высморкалась. Румянец с ее щек исчез, и она с горечью заметила:

– Я обезоружена. Это нечестно с вашей стороны! Почему вы не могли впасть в один из ваших знаменитых приступов ярости? Вы невыносимы! Неужели прокатиться по Сент-Джеймс-стрит – это так плохо?

– Вы прекрасно знали об этом, потому что мисс Рекстон вас предупредила. Вы причинили ей немалые страдания, Софи.

– О Боже! Стоит мне выйти из себя, и я совершаю ужасные поступки! Ладно, это было дурно с моей стороны, очень дурно! Я должна попросить прощения?

– Вы обязаны извиниться перед ней. Даже если своими словами она вызывала ваш гнев, то хотя бы сделала это не намеренно. Она просто хотела помочь вам и очень расстроена произошедшим. Это я во всем виноват, поскольку своим поведением внушил ей мысль о том, будто хочу, чтобы она предостерегла вас.

Софи улыбнулась.

– Это так мило с вашей стороны, Чарльз! Мне очень жаль: я поставила всех в неловкое положение. Где мисс Рекстон? В гостиной? Отведите меня к ней, и я сделаю все, чтобы загладить свою вину!

– Благодарю вас, – ответил он, распахивая дверь.

Мисс Рекстон уже оправилась от пережитых треволнений и сейчас перелистывала страницы мужского журнала. Холодно взглянув на Софи, она вновь опустила взгляд. Софи подошла к ней и сказала со свойственной ей прямолинейностью:

– Сможете ли вы простить меня? Я приношу искренние извинения! Мне очень жаль, что так вышло! Мое поведение заслуживает самого сурового порицания!

– Настолько сурового, мисс Стэнтон-Лейси, что я бы предпочла не обсуждать его.

– Если это означает, что вы постараетесь забыть о случившемся, я буду вам крайне признательна.

– Непременно постараюсь.

– Благодарю! – сказала Софи. – Вы очень любезны!

Она повернулась и быстро направилась к выходу. Мистер Ривенхолл придержал для нее дверь и гораздо ласковее, как никогда не обращался к ней прежде, произнес:

– Если кто-нибудь заговорит со мной об этом инциденте, я просто скажу, что вы купили своих гнедых вопреки моему совету и в результате получили хороший урок, не сумев с ними справиться!

Софи улыбнулась:

– Я бы хотела, чтобы вы постарались исправить вред, причиненный моими действиями.

– Моя дорогая девочка, не стоит так переживать! Уверяю вас, в этом нет решительно никакой необходимости!

Софи одарила его благодарным взглядом и вышла из комнаты.

– А ты была не очень-то великодушна, а, Евгения? – заметил мистер Ривенхолл.

– Я считаю ее поведение непростительным.

– Совсем необязательно снова говорить мне об этом: ты ясно выразила свое мнение с самого начала.

Она набрала полную грудь воздуха и возмущенно заявила:

– Никогда не думала, что ты встанешь на ее защиту и ополчишься против меня, Чарльз!

– Это не так, но и винить во всем ее одну тоже нельзя. Ты не имела никакого права читать ей нотации, Евгения, не говоря уже о том, чтобы повторять мои необдуманные слова! Неудивительно, что она вышла из себя: у меня тоже иногда лопается терпение!

– Похоже, тебя ничуть не волнует унижение, которому я подверглась по ее милости! Что скажет мама, когда узнает…

– Ох, довольно, довольно! – нетерпеливо прервал он ее. – Не делай из мухи слона! Ради Бога, давай забудем об этом!

Она оскорбилась, но поняла, что если станет упорствовать, то лишь уронит себя в его глазах. Она злилась из‑за того, что в разыгравшейся сцене дала возможность Софи оказаться на высоте. Евгения заставила себя улыбнуться и высокопарно проговорила:

– Ты прав: я поддалась недопустимому всплеску эмоций. Пожалуйста, передай своей кузине, что я не стану поминать случившееся!

Она тут же была вознаграждена, потому что он схватил ее за руки и воскликнул:

– Вот это больше на тебя похоже! Я знал, что не мог ошибиться в тебе!

Обе дамы не встречались вплоть до того дня, на который была назначена поездка в Мертон. Мисс Рекстон, уверив себя в том, что обрела дурную славу, решила погостить у старшей сестры, которая жила в Кенте и была известна тем, что без смущения использовала гостей в своих интересах. Евгению отнюдь не прельщала роль девочки на побегушках, которую наверняка уготовила ей леди Илинг, равно как и не вдохновляла необходимость развлекать ее многочисленных отпрысков, но она была твердо убеждена в том, что некоторое время ей лучше побыть вдали от Лондона, пока не утихнут все досужие пересуды. Таким образом, семейство Ривенхолл на целых семь дней было избавлено от ее карательных набегов, и это обстоятельство перевесило неприятности, вызванные необдуманным поступком Софи. Кстати, известия о нем так и не достигли ушей леди Омберсли, зато младшие члены семьи знали его во всех подробностях. Одни были шокированы, зато другие, в частности Хьюберт и Селина, искренне полагали, что их кузина сыграла чрезвычайно забавную шутку. Впрочем, ее проступок не повлек за собой немедленных последствий, хотя молодые родственники Софи вовсю упражнялись в остроумии на ее счет, но очень скоро нашли себе новую жертву. Куда более благодарный объект для насмешек предстал им в лице молодого лорда Бромфорда, который неожиданно вплыл в тихую гавань семьи Ривенхолл и которого они сочли манной небесной.

Лорд Бромфорд, почти неизвестный высшему обществу, совсем недавно (после смерти отца) унаследовал скромное баронство. Он был единственным выжившим сыном своих родителей, поскольку все его братья и сестры (число которых, по мнению разных источников, колебалось от семи до семнадцати) перешли в мир иной еще в младенчестве. Быть может, именно по этой причине мать с самого рождения не выпускала его из-под своего любящего крылышка. Собственно, других видимых причин для этого не наблюдалось; как справедливо заметила Софи своим двоюродным братьям и сестрам, румяный цвет лица и выраженная упитанность свидетельствовали о цветущем здоровье молодого лорда. Он получил домашнее образование, а когда пришло время отправлять его в Оксфорд, ниспосланная самим провидением простуда уберегла его от тягот и лишений университетской жизни. Лорду Бромфорду было прекрасно известно, что у его наследника слабые легкие, так что леди Бромфорд достаточно было каждый день напоминать ему о несчастьях, кои непременно обрушатся на сына, если он станет студентом, чтобы убедить супруга дать согласие на альтернативный план. Генри, в сопровождении одного человека духовного звания, к которому леди Бромфорд питала безграничное доверие, отбыл на Ямайку с визитом к своему дяде губернатору. Считалось, что тамошний климат весьма благотворен для страдальцев с больными легкими, и только когда Генри уже четвертый день болтался в море, его мать выяснила, что на остров время от времени обрушиваются тропические ураганы. Но отзывать сына было уже слишком поздно, и он продолжил свой вояж, жестоко страдая от морской болезни. Зато в Порт-Рояль Генри прибыл без малейших следов кашля, который внушал его матушке поистине лихорадочное беспокойство. Во время его визита ураганов, которые могли бы унести его в море, на острове не случилось, и когда за несколько месяцев до достижения им совершеннолетия он вернулся в Англию, то выглядел настолько здоровым и крепким, что его мать поздравила себя с успешным претворением в жизнь своего замысла. Она не сразу заметила, что за время восемнадцатимесячного пребывания вдали от нее он обзавелся привычкой поступать вопреки ее материнской воле. Следуя ее советам, он менял носки, повязывал горло шарфом, кутал ноги в теплые пледы и старательно избегал нездоровой пищи. Но когда она порекомендовала ему отказаться от шума и гама разгульной жизни Лондона, он, поразмыслив, заявил, что предпочел бы жить в столице; когда же она предложила ему выгодную и достойную партию, сын ответил, что весьма ей признателен, но пока еще не решил, на женщине какого склада хочет жениться. Он предпочел не спорить, а отказаться от выгодной партии и поселиться в Лондоне. После этого его мать говорила подругам, что ее Генри можно увлечь, но нельзя заставить, в то время как его камердинер, человек прямой и откровенный, заявлял, что его светлость упрям как осел.

Он пробыл в городе уже некоторое время, прежде чем семейство Ривенхолл обратило внимание на его существование. Его знакомые (коих Хьюберт презрительно окрестил бандой дураков) не принадлежали к числу их друзей, и только познакомившись в «Олмаксе» с Софи и станцевав с нею контрданс[51], он предстал перед ними во всем блеске своей личности. Дело в том, что лорд Бромфорд, оказавшись нечувствительным как к красоте Сесилии, так и к достойному выбору своей матушки, решил, что именно Софи станет ему подходящей женой. Он явился с визитом на Беркли-сквер, причем в тот самый момент, когда Хьюберт и Селина находились у леди Омберсли. Он пробыл у них полчаса, успев за это время поразить хозяев сведениями о растительном мире Ямайки и влиянии камфарной настойки опия на человеческий организм, и они внимали ему в ошеломленном негодовании до тех пор, пока в комнату не вошла Софи. И только тогда пелена спала с их глаз: они наконец осознали, с какой стати его светлость вдруг решил почтить их дом утренним визитом, и их скука сменилась нечестивым злорадством. В мгновение ока неудачливый кавалер Софи стал тем прочным фундаментом, на котором наделенные живым воображением молодые люди принялись строить самые несуразные измышления. Стоило какому-нибудь уличному певцу громко запеть на площади, как Хьюберт или Селина провозглашали, что это лорд Бромфорд дарит Софи серенаду. Когда же он целых три дня вынужден был провести взаперти в своей квартире, страдая желудочным расстройством, они заявили, что он дрался на дуэли из‑за ее прекрасных глаз. А бесконечный роман о его похождениях в Вест-Индии, творчески дополненный и живописно разукрашенный бойким воображением трех молодых людей, превратился в нечто настолько возмутительное, что вызвал протесты даже у леди Омберсли и мисс Аддербери. Впрочем, леди Омберсли, хотя и осуждала подобные игривые и насмешливые излишества, сама изрядно изумлялась настойчивости, с какой лорд Бромфорд преследовал ее племянницу. Он взял за правило появляться на Беркли-сквер под самыми смехотворными предлогами; каждый день он прогуливался по парку в надежде подстеречь Софи и добиться приглашения сесть в ее фаэтон; он даже приобрел какую-то породистую клячу и каждое утро разъезжал на ней взад и вперед по Главной аллее, мечтая встретить Софи, когда она будет выгуливать Саламанку. Удивительным образом ему удалось убедить свою матушку свести знакомство с леди Омберсли и даже пригласить Софи на концерт античной музыки. Он не обращал внимания на насмешки и пренебрежительное отношение, а когда его родительница намекнула ему, что из Софи едва ли получится подходящая для серьезного мужчины супруга вследствие исключительной фривольности ее нрава, он заявил, что ничуть не сомневается в своей способности направить ее мысли в более благоразумное русло.