— Молчать! — в гневе закричал Сулейман.

Эмиссар упал на колени и заскулил от страха; лицо его почти сливалось с мраморным полом.

— Габсбурги и этот мальчишка никогда не раздвинут свои границы на восток. Полумесяц покраснеет от их крови, о чем им прекрасно известно! Сейчас мои войска вторглись в их земли и освобождают захваченные ими народы из-под ига Габсбургов!

В гневе Сулейман расхаживал по возвышению туда-сюда.

— Да… да, господин, — хныкал эмиссар. Из носа у него потекло на мраморный пол.

Сулейман посмотрел на распростертого у его ног человека и после недолгого молчания еще больше напугал эмиссара, сказав:

— Передай своему королю, что союз между Лилией и Полумесяцем еще возможен. Но не забудь сказать ему вот что: если он попытается мешать мне каким бы то ни было способом, наш западный поход не ограничится берегами Рейна…

В зале воцарилось молчание.

Французский эмиссар не смел встать. Он прижался носом к полу и как можно скорее пополз к выходу.

Сулейман наблюдал за ним, а затем с улыбкой повернулся к великому визирю.

— Тень Бога, то, что он сказал, — правда, — негромко заметил Ферхат-паша. — Много крови льется на севере, но там льется не только кровь венгров и Габсбургов.

— Знаю, мой великий визирь. Наш союз с Францией избавит Европу от непримиримых противоречий, раздирающих ее изнутри. И позволит теперешнему западному Возрождению расцвести во всей полноте и непогрешимой славе.

Ферхат-паша поклонился законодателю, молча наблюдая, как султан Сулейман встает и покидает зал.

Глава 54

— Мне будет недоставать твоих ласк и сладкого аромата твоей нежности, друг мой.

Ибрагима явно порадовали слова Сулеймана; он склонился к его руке. Они вдвоем сидели в роскошном Чиниликешк — Изразцовом дворце. Парк, раскинувшийся перед ними, снова запестрел зеленью листвы и разноцветными тюльпанами.

— Корабли готовы к отплытию; мы только что получили сообщения о том, что караваны с необходимыми припасами достигли южных берегов Анатолии. Я выбрал безопасный материковый залив, откуда мы и начнем атаку.

— Превосходно. Значит, сегодня будем радоваться и праздновать твою будущую победу и скорое возвращение.

Султан хлопнул в ладоши, и в павильон вошли несколько ичогланов. Они несли подносы с мясом и другими изысканными яствами. Перед Сулейманом поставили большое блюдо, доверху наполненное олениной, фазанами, перепелами, ягнятиной, курятиной и другими деликатесами. Еды здесь хватило бы и на двадцать человек.

— Иди, отведай мяса с моего блюда.

Ибрагим подсел к Сулейману так, что их бедра соприкасались, и оба накинулись на еду.

Сулейман оторвал ножку жареной перепелки и поднес к губам Ибрагима; он пытливо смотрел, как друг откусывает угощение. Ибрагим прожевал мясо и запил его несколькими глотками вина из своего кубка.

— Господин, чем закончилась твоя сегодняшняя аудиенция с эмиссаром французского двора? — спросил он.

Сулейман, жевавший оленину, ответил с набитым ртом:

— Безусловно, нам есть о чем подумать. Франциск — союзник, который нам пригодится. Его войска в Рейнской области сдерживают Габсбургов на Западе. Союз между Лилией и Полумесяцем в самом деле сокрушит этих ублюдков австрийцев и венгерского выскочку.

Ибрагим кивнул и вытер пальцы о полотенце, поднесенное пажом.

— Как только ты освободишь Родос, мы снова отправим янычар в Венгрию. Пусть подергают Лайоша за штаны. Через Венгрию мы проложим себе путь к Вене. Мы захватим золотое яблоко и вырежем из его сердцевины червя — Габсбургов.

Ибрагим кивнул, пробуя сладкую пахлаву с другого стоящего перед ними подноса. После того как они насытились, еду унесли. Друзья, откинувшись на подушки, приготовились развлекаться дальше.

На пол перед ними поставили большой кальян — наргиле. Паж набил чашку кальяна гашишем и разжег тлеющие угли. Султану и Ибрагиму-паше предложили мундштуки из слоновой кости; оба одновременно сильно затянулись. Дым в стеклянной трубке пузырился, проходя сквозь полупрозрачную жидкость. Обоим вдруг стало ужасно весело; в кровь как будто проник солнечный свет, краски стали во много раз ярче. Они продолжали жадно затягиваться, и стены вокруг них словно растворились. Их окутала атмосфера тепла и непобедимости, которая согревала им души.

Началось представление.

Перед ними на мраморном полу резвились шуты и карлики. Они валялись, кувыркались и потешно дрались, размахивая прутьями вместо сабель. Сулейман широко улыбнулся, когда один карлик поскользнулся и полетел по гладкому полу, сбив нескольких других. Они скакали по перилам и прыгали по диванам. Потом выбежал еще один карлик, одетый в женское платье с оборками, с густо напудренным лицом.

— Ха, Лайош! — завопил Ибрагим, громко хохоча.

Карлик закачался и задрожал в притворном ужасе, увидев развернувшуюся перед ним битву. Он побежал, а остальные стали гоняться за ним. Они перескакивали через диваны и оттоманки. Карлик в женском платье прятался за занавесками. Сулейман хлопнул Ибрагима по колену и, расхохотавшись, упал рядом с ним, не вынимая изо рта мундштука.

Потом за занавесками скрылись все карлики; оттуда послышались глухие удары и тонкие вскрики. Занавес качался и вскоре упал на пол. Из-под груды тел выполз карлик, изображавший Лайоша. Когда остальные окружили его, он потянулся было к своему «мечу», но тот переломился пополам. Карлик выронил обломок и, задрав платье, подставил преследователям ягодицы, предлагая им себя. Но другие карлики с отвращением наморщили носы и принялись хлестать «Лайоша» прутьями по голому заду.

Сулейман и Ибрагим хохотали так, что чуть не задохнулись. Гашиш по-прежнему бурлил в крови, туманя мозг. Наконец «Лайош» перескочил через перила и умчался в парк, а остальные погнались за ним. Тонкий визг еще долго слышался где-то вдалеке.

Сулейман и Ибрагим продолжали кататься по дивану, лаская друг друга. Сулейман достал мундштук изо рта и предложил его Ибрагиму. Его друг улыбнулся и, взяв в рот оба мундштука слоновой кости, сильно затянулся. Он задержал дым в легких и, выпустив его, сильно закашлялся. Сулейман хлопнул его по спине и крепко прижал к себе. Глаза его сверкали; он испытывал величайшую нежность к другу.

К ним плавно вошла Хатидже; она опустилась на колени перед двумя мужчинами. Женщина была закутана в несколько слоев мерцающей материи; нижнюю часть ее лица закрывали вуали красного, зеленого и золотого цвета. Когда вошедшие следом молодые девушки заиграли на лютнях, Хатидже встала и закружилась в танце.

Ибрагим отпустил Сулеймана и, затаив дыхание, стал следить за танцующей перед ними женщиной.

— Во имя Аллаха, я не встречал женщины красивее ее, — сказал он, жадно провожая Хатидже взглядом.

Ибрагим ласкал мундштук губами; каждое ее движение завораживало его. Он покосился на Сулеймана, но тут же обернулся к красавице.

Сулейман с изумлением следил за другом, заметив растущую выпуклость у него под кафтаном.

— Ее глаза завораживают, — прошептал Ибрагим, опуская руку и гладя свое растущее достоинство. — В них глубина, которую я до сих пор видел только в твоих глазах, мой любимый Сулейман.

Сулейман лукаво подмигнул Хатидже, когда та, кружась, проплыла мимо. Она хихикнула и, словно поддразнивая, провела рукой по выпуклости на шароварах Ибрагима. Затем она выплыла из беседки.

— У меня дыхание остановилось, господин, — еле слышно прошептал Ибрагим.

Он продолжал ласкать себя сквозь шелк кафтана, а затем, обернувшись, попытался вызвать такое же возбуждение у друга. Он явно удивился, не найдя отклика у Сулеймана.

— Она тебя не возбудила? Во имя Аллаха, она красивее и изящнее самого красивого и величественного тополя!

— Это моя сестра, Хатидже.

Ибрагим смущенно убрал руку.

— Прости меня, господин. Я не знал…

Сулейман отпил вина, а затем снова засунул в рот мундштук кальяна и расслабленно откинулся на подушки. Выпуская дым изо рта и ноздрей, он наконец прошептал:

— Хатидже в самом деле очень красива. Она также выразила желание узнать тебя так же хорошо, как знаю тебя я. Когда ты вернешься с победой, Ибрагим, она будет твоей, а ты будешь… нашим, — добавил он, печально улыбаясь.

Ибрагим смотрел туда, где скрылась сестра Сулеймана.

— Хатидже… — произнес он наконец, как будто до сих пор видел перед глазами вихрь ее танца. Затем он обернулся к Сулейману и прильнул губами к его губам. — Спасибо, господин. Остров Родос в самом деле скоро окажется под нашей мантией. Ничто не помешает мне получить приз, который ты так великодушно предложил, — ее прикосновение будет означать для меня столько же, сколько и возможность служить тебе, став великим визирем.

Оба откровенно, с любовью, улыбались друг другу. Затем, снова затянувшись, они расхохотались. Их смех эхом отражался от стен беседки и на тропинках дворцового парка.

Глава 55

Сулейман лежал среди роскошных подушек на своем диване; его обнаженное тело сплелось с телом Хюррем. Она крепко спала, прижавшись к нему. Он слушал ее тихое дыхание, любуясь изгибами ее плеч и груди. Тихонько коснулся пальцем соска и, проведя линию вниз, пощекотал ей пупок. Подавшись вперед, он поцеловал Хюррем в плечо и поднялся с дивана.

Не одеваясь, он вышел в свой личный двор, чтобы посмотреть на тюльпаны и послушать, как журчит вода в фонтанах. Наконец он сел на край фонтана спиной к воде. Нежась на утреннем солнце, он краем глаза заметил движение на верхней галерее.

Валиде-султан сначала посмотрела сквозь перила, а затем легко спустилась к сыну по деревянной лестнице.

Сулейман, не обращая на нее внимания, продолжал нежиться на солнце, которое проникало сквозь густую листву больших буков, растущих во дворе.

— Доброе утро, матушка, — сказал он, заметив, как близко она подсела к нему на край фонтана.

— Сулейман, неужели ты до сих пор не простил меня?

Он поднес ее руку к губам:

— Что ты, мама… для этого мы с тобой слишком хорошо друг друга знаем.

Положив руку ему на плечо, валиде-султан сказала:

— Да, ты прав.

Хотя Сулейман и не поворачивался к ней, он знал, что мать ласкает взглядом его нагое тело, которое он и не подумал прикрыть. Он лениво нежился на солнце, и его смуглая кожа лоснилась в утренних ласковых лучах.

— Ты достиг зрелости, и я вижу, что ты явно превзошел мужской статью своего отца. Наверное, ты пошел не в своего отца, а в моего.

— Не сомневаюсь, твой отец жил гораздо привольнее, чем я. Он, крымский хан, был свободен, как ветер, дувший ему в спину, и скакал куда хотел по обширным степям.

— Да, свобода у него была. Зато ты, сын мой, несешь свободу народам Европы и Азии.

Сулейман сел у ног Хафсы и закрыл глаза. Она провела руками по его гладкому плечу и замурлыкала его любимую песню. Не открывая глаз, он глубоко вздохнул, вспоминая беззаботное детство, когда ничто не имело для него значения, кроме материнской любви.

— Вчера я получил известия от Ибрагима, — негромко произнес он спустя какое-то время.

Хафса делано удивилась и спросила:

— Как его дела? Удается ли ему побеждать пиратов и тех, кто называет себя иоаннитами?

— Он неплохо справляется; остров Родос осажден нашим превосходящим противника флотом. Многие пираты пытались бежать, но их галеонам не сравниться с нашими. Их либо уничтожили в бою, либо захватили в плен.

— Значит, Ибрагим пока оправдывает оказанное ему доверие?

— Матушка, у меня еще ни разу не было повода усомниться в нем. Ибрагим верен мне во времена войны и мира и многое сделает для упрочения власти Алой мантии.

Сулейман поднялся с земли и сел рядом с валиде-султан. Она положила руку ему на бедро и погладила шрам — память о диком кабане в Эдирне.

— Твоя рана неплохо затянулась.

— Да, — ответил он, накрывая ее руку своей, чтобы мать перестала гладить его по внутренней стороне бедра.

— Ты тяготишься моей… материнской нежностью, Сулейман?

Сулейман снова закрыл глаза и выпустил ее руку. Хафса провела пальцами по шраму, а затем взъерошила растущие выше волосы; когда же драгоценные камни на ее кольцах коснулись его детородного органа, он снова оттолкнул ее руку.

— Не надо, мама! Было время, когда я ничего так не желал, как твоей ласки или твоих сладких поцелуев, но то время прошло. Твои заигрывания с самого детства смущают меня и не дают понять, чего же я хочу на самом деле.

— Да, тебе больше по душе грубые ласки мужлана-грека… Хотя сейчас всеми твоими помыслами владеет та, кто спит на твоем диване! — гневно вскричала валиде-султан.