Давуд глубоко вздохнул.

Ударили в тарелки, и в основной зал вошла валиде-султан, закутанная в многослойные одежды алого цвета. Хотя ее фигура была совершенно скрыта многими слоями ткани, украшенной драгоценностями, изящество и красота угадывались в каждом ее движении. Она села рядом с сыном, решительно положив руку ему на колено.

Новый великий визирь обернулся посмотреть на Хафсу. Та теперь сидела между ним и султаном. Даже с противоположной стороны зала Давуд заметил, как валиде-султан смотрит на Ибрагима — казалось, она готова проникнуть ему во внутренности и съесть его печень.

— Поздравляю с победой, Ибрагим! — сказала она, едва заметно улыбнувшись.

Ибрагим почтительно кивнул в ответ.

Давуд продолжал наблюдать за валиде-султан; он решил, что и Александра тоже где-то здесь, за ширмой — она ведь наверняка сопровождает свою хозяйку. Он с тоской смотрел на тени за ширмой и навострил уши, стараясь расслышать даже самый тихий голос оттуда. Впрочем, скоро ему пришлось исполнять свои обязанности: обносить султана и гостей подносами с едой.

Сулейман подал знак главному белому евнуху. Тот подошел к нему и низко опустил голову, готовый прочесть в его жестах любое желание. Затем ага встал, подошел к Давуду и знаками сказал ему:

«Давуд, ты не будешь сегодня служить вместе с другими ичогланами. Тень Бога велит тебе сесть у его ног и есть из его тарелки в знак уважения к твоим достижениям и к тому, что ты отныне поступаешь к нему на службу».

Давуд почтительно кивнул и переместился к ногам султана. Он ловил на себе изумленные взгляды Ибрагима-паши и валиде-султан. Он заметил, как сверкнули глаза Хафсы. Глядя на Ибрагима, она не скрывала злорадства.

Перед султаном поставили огромное блюдо с мясом, хлебом и жареными овощами. Все гости молча ждали, пока султан насытится. Сулейман жестом пригласил Ибрагима и Хафсу присоединиться к нему; когда те тоже наелись, султан хлопнул Давуда по плечу и сказал:

— Отведай еды с моего блюда, мой ичоглан. Ты построил ворота на века! Возможно, они просуществуют так же долго, как и сама Османская империя.

Давуд ел с тарелки султана. Сулейман подкладывал ему самые вкусные куски. Молодой ичоглан съел почти целого фазана и острого барашка с чесноком. И Ибрагим, и Хафса пристально наблюдали за Сулейманом; тот не сводил взгляда с молодого ичоглана, который осторожно пробовал мясо и облизывал пальцы, отведав оливок из Италии. Нога султана, скрытая тяжелой материей кафтана, покоилась на бедре Давуда, отчего ичоглану было тепло и уютно. Тепло дополнялось ощущением сытости.

Ибрагим-паша запивал еду шербетом. Исподтишка посмотрев на него, Давуд заметил, как тот поморщился, когда валиде-султан положила руку ему на колено. Когда убрали поднос с едой и отнесли его к другим гостям, Сулейман поднял кубок с вином и провозгласил тост в честь победы на Родосе.

— За Ибрагима, нашего величайшего флотоводца и нового великого визиря! — громко сказал он.

Ибрагим величественно кивнул.

— Ибрагим, расскажи нам о своих подвигах. Расскажи нашим придворным, как ты освободил остров Родос и передал его под покровительство Алой мантии! — радостно закричал Сулейман.

Ибрагим начал рассказ. Он долго рассказывал о битве за Родос. Все внимательно слушали. Давуд восхищался храбростью Ибрагима-паши, однако не забывал и о тенях за ширмой и свежем аромате жасмина.

Наконец, Ибрагим рассказал о том, какую испытал радость, вернувшись в свой любимый Стамбул, и обещал и дальше укреплять могущество империи — ведь султан оказал ему большую честь, назначив великим визирем. Сулейман положил руку на плечи Хафсы и дотянулся пальцами до плеча Ибрагима. С явной нежностью он ласкал обнаженную шею друга, дергал за черную прядь, выбившуюся из-под положенного тому по должности зеленого тюрбана.

— Друг мой, у нас, в стенах дворца, тоже были приключения. Я расскажу тебе о них в свой срок — но ты наверняка заметил величественные новые ворота, которые соорудили в твое отсутствие.

Ибрагим кивнул, явно радуясь, но Давуд, по-прежнему сидевший у ног Сулеймана, заметил, как перекосилось лицо великого визиря, когда взгляд султана устремился на него.

— Давуд, расскажи о наших новых воротах и о том, что символизируют созданные тобой башни и шпили.

Ичоглан ненадолго замялся, но затем пылко заговорил о своей работе, занимавшей его последние несколько месяцев.


Хатидже и Хюррем за ширмой внимательно вслушивались в голос молодого ичоглана. Хотя он производил впечатление человека вполне зрелого и бегло говорил на арабском — языке, принятом при османском дворе, Хюррем встрепенулась, вспоминая знакомый голос, который она слышала давным-давно. Она наслаждалась звучностью и напевностью речи неизвестного. Когда ичоглан рассказывал о шпилях и о том, с какими трудностями он столкнулся при сооружении ворот, она с нежностью думала о тех зданиях и храмах, которые видела в детстве. В голове у нее зазвучал голос давно умершего возлюбленного: «Ты знаешь, что я люблю тебя, что я всегда тебя любил и никогда не буду любить никого, кроме тебя».

В ее глазах блеснули слезинки, одна из них выкатилась и побежала по щеке.

Хюррем смахнула ее, но мыслями по-прежнему оставалась со своим потерянным любимым.

Глава 59

Торжества по случаю одержанной Ибрагимом победы на Родосе длились несколько недель и завершились его женитьбой на сестре Сулеймана, Хатидже. В подарок новому великому визирю и своей сестре Сулейман преподнес старинный византийский дворец напротив Ипподрома.

Хюррем крепко обняла Хатидже. Ей не хотелось разлучаться с подругой.

— Прошу, милая моя, навещай меня как можно чаще, — взмолилась она. — Мне будет одиноко без твоего общества и без твоей поддержки.

Хатидже тоже обняла ее:

— Не бойся. Я буду совсем рядом, на расстоянии воробьиного полета.

— Но ведь я не могу покидать пределов Топкапы! Пожалуйста, обещай, что будешь навещать меня хотя бы два… или нет, лучше три раза в неделю! А когда Сулейман и Ибрагим отправятся в очередной поход, переезжай сюда и живи в моих покоях!

Хатидже улыбнулась и, нежно коснувшись губами щеки Хюррем, прошептала:

— Хорошо, милая. Обещаю!

Сев в карету, она радостно помахала подруге рукой:

— Сегодня я доставлю своему мужу наслаждение, подарить которое способна только женщина!

Хюррем долго махала вслед Хатидже даже после того, как ее карета выехала из ворот и скрылась из виду. Хюррем смотрела, как евнухи закрывалют ворота. Глухой стук болью отдался в ее сердце.

Возвращаясь к себе, она прошла мимо Двора наложниц. Молодые девушки, занимавшие двор и общую спальню, нежились на солнце, старательно вышивали или перебирали пальцами струны музыкальных инструментов.

«Почему Сулейман непременно должен содержать столько девиц в своем гареме, если у него есть я и он любит только меня? Я родила ему двоих сыновей и красавицу дочь. Если Хатидже может выйти замуж за Ибрагима, почему Сулейман не может жениться на мне?»

Хюррем рассматривала нежную кожу одной из девиц, которая играла на лютне и что-то пела нежным голоском. Она порывисто поднесла пальцы к своему лицу и ощупала его — не уходит ли ее молодость? Затем она провела руками по животу и улыбнулась: какой он еще упругий, несмотря на то что она произвела на свет нескольких детей!

Проходя по лабиринту коридоров, ведущих во Двор фавориток, Хюррем издали заметила Махидевран, которая куда-то вела за руку Мустафу. Их взгляды встретились.

Хюррем сжалась от неприкрытой ненависти во взгляде Махидевран, но не отвела глаз в сторону. Не сказав друг другу ни слова, фаворитки продолжили свой путь. Когда они встретились в коридоре, обе отодвинулись как можно дальше, чтобы не коснуться друг друга.

Снова оставшись одна, Хюррем оглянулась на мрачный коридор, освещенный факелами, и пробормотала себе под нос:

— Хатидже, как ты научишь своего мужчину удовольствиям, которые способна подарить лишь женщина, я докажу Сулейману, что дарить ему истинную радость способна только я. И когда я прочно поймаю его в мою сочную ловушку, он избавится от всех этих девиц во Дворе девственниц, а остальных фавориток, и особенно ту, с дурным глазом, отправит в Старый дворец, а на мне женится. Я стану его женой! На меньшее я не согласна.

Глава 60

Сулейман нежился в тепле хамама. Его день начался, как обычно, с шумного пробуждения под лязг и грохот военного оркестра. Затем он провел несколько часов в своей мечети, стоя лицом к Мекке. Он молился не только за своих наследников, фавориток и подданных, но и за своих врагов: пусть на них снизойдет разум и они сдадутся на его милость, под власть Полумесяца.

Успокоившись, он плыл по волнам удовольствия.

Султан лежал на мраморной плите. Над ним склонились несколько ичогланов. Один подстригал ему ногти на ногах, второй — ногти на руках. Третий с помощью острого клинка ловко подбривал ему подбородок. Султан был совершенно обнажен; ичогланы оставались в свободных шароварах, залоснившихся от жары и пота. Торсы ичогланов покрывала испарина.

Услышав шлепанье босых ног по мокрому каменному полу, Сулейман обернулся и увидел Давуда, который вошел в главный зал хамама. Молодого ичоглана назначили хамам-пашой — «тем, кто омывает плоть султана». Султан внимательно следил за вновь вошедшим; он подошел к противоположной стене и наполнил ведро подогретой водой из фонтана. Затем Давуд низко опустил голову и скромно прислонился к стене, дожидаясь, когда другие закончат свою работу.

После того как султана постригли и побрили, ичогланы с поклонами вышли, а Давуд направился к своему господину.

Султан перевернулся на живот и подложил под подбородок кисти рук. Давуд опустился сбоку от него на колени. Окатив его подогретой водой, он начал массировать царственные спину и плечи.

Сулейман застонал от удовольствия; все тревоги и заботы растаяли, как только его тела коснулись сильные и ловкие руки.

— Давуд, как хорошо!

Не останавливаясь, ичоглан улыбнулся. Размяв широкие плечи Сулеймана, он двинулся ниже вдоль позвоночника. Особое внимание он уделил пояснице султана. Его чуткие пальцы, казалось, знали, где находятся все больные места. Покончив с поясницей, Давуд слегка раздвинул султану ноги и принялся за его мускулистые ягодицы.

Сулейман глубоко вздохнул, слегка повернув голову.

— Знаешь, Давуд…

Молодой ичоглан почтительно ждал, когда повелитель докончит фразу.

— Твои шаровары липнут к моей коже.

Давуд тут же встал и спустил с себя шаровары. Тонкая многослойная материя промокла насквозь. Отпихнув упавшие шаровары ногой, он снова присел над султаном и продолжил массировать его ягодицы и бедра.

Сулейман закрыл глаза, целиком погрузившись в чувственное наслаждение. Он радовался тому, что крепкие ноги Давуда прижимаются к его ногам. И хотя султан совершенно расслабился, сердце у него билось учащенно всякий раз, как детородный орган Давуда ненароком касался его икр. Кровь у него забурлила, прилила к низу живота, и он испытал великую радость.

Давуд пересел к ногам султана и принялся нежно разминать ему ступни и пальцы ног. Сулейман перевернулся на спину, и Давуд продолжил работу. Сулейман закинул руки за голову и, прищурившись, посмотрел на Давуда. Руки ичоглана медленно шли снизу вверх — от икр к бедрам. Сулейман внимательно разглядывал руки, которые так искусно разминали его мышцы. Казалось, Давуд не знает усталости. Когда он наклонялся, под кожей бугрились мускулы. Когда взгляд Сулеймана упал на мужскую плоть ичоглана, глаза его расширились от удивления.

Сулейман приподнялся на локтях, и Давуд бросил на него вопросительный взгляд.

— Давуд, ты настоящий красавец. Рядом с тобой любой мужчина начнет сомневаться в своей мужественности.

Давуд покраснел и вздохнул:

— Спасибо, господин, но твое мужское превосходство совершенно очевидно! Оно сказывается не только в размерах твоей империи, но и в твоем безупречном сложении.

Сулейман улыбнулся и, потянувшись, погладил прядь волос, свисавшую с виска ичоглана. Тыльной стороной ладони он провел по щеке, шее и груди Давуда. Кончики его пальцев коснулись старых шрамов.

— Следы татарских стрел! Наверное, ты в самом деле очень крепок, раз выжил.

Давуд начал было что-то говорить знаками, но Сулейман схватил его за обе руки:

— Со мной можешь говорить свободно. Ты красноречив; твои речи доставляют мне столько же удовольствия, сколько прикосновение твоих пальцев.

— Благодарю тебя, господин. То, что ты говоришь, совершенно верно. Я очень крепок, и не без причины.