— Давуд, — прошептал он, не скрывая нежности.

Давуд снова широко улыбнулся и посмотрел на закат, осветивший небо. Его сияние по силе равнялось его страсти. Сулейман тоже полюбовался красотами природы и, ткнувшись носом в шею Давуда, прошептал:

— Приходи сегодня вечером в мои покои.

Крепко держа руль, Давуд повернул судно в сторону небольшой дворцовой гавани Топкапы. Радостная улыбка заиграла на его губах, когда он представил себе бессонную ночь.


Покинув своего господина, Давуд вернулся в небольшую общую спальню, которую он делил с несколькими ичогланами. Час он провел в хамаме, а затем боковыми коридорами прошел на дворцовую кухню, чтобы наесться перед ночными утехами.

На кухне работало более двух сотен поваров. В огромных котлах кипели отвары трав и готовился пилав. На крюках висели бараньи туши, которых вскоре изжарят для нескольких тысяч обитателей дворца. Сто кондитеров готовили сладости, которые так любили все в Топкапы. Их высокие колпаки, похожие на сахарные головы, поблескивали безупречной белизной. Давуд бродил между скамьями, пробуя угощения, уже побывавшие сегодня на столе у его господина. Задумчиво жуя крылышко перепелки, он продолжал ходить среди поваров и поварят. Он тихо заговаривал с теми, кого знал лично и чьим искусством восхищался. Несколько минут он беседовал со своим другом Хамедом, наблюдая, как тот ловко отрезает ножки ягненка.

— Все вон! — послышался чей-то властный голос с противоположного конца кухни.

Повара забегали в замешательстве. Некоторые принялись возмущаться: пропали их приготовления к ужину и завтраку на следующий день.

— Вон! — громко повторил голос.

На кухне замелькал зеленый кафтан великого визиря. Он размахивал пистолью, продолжая громко требовать, чтобы все повара немедленно покинули кухню.

Давуд застыл в нерешительности; Ибрагим подошел к нему. От ненависти лицо великого визиря перекосилось; его трясло от гнева. Давуд продолжал стоять на месте, наблюдая, как повара покидают чадные пределы кухни. Они оставили кипящие котлы. Только что зарезанные бараны валялись на мраморных разделочных досках.

Ибрагим резко остановился перед ним и развернулся проверить, остались ли они одни. Когда его взгляд снова упал на любимца султана, губы его искривила улыбка. Он потер сломанный нос и, опустив руку, погладил за поясом рукоять кинжала.

— Ты, верблюд, слишком часто переходишь мне дорогу, — хрипло, с ненавистью произнес он.

Давуд продолжал молча смотреть в упор на великого визиря.

Наконец он осмелился спросить:

— Чего ты хочешь, во имя Аллаха? — Собственную ненависть он пока не смел обнаруживать.

— Молчать! — завопил великий визирь, с размаху ударяя Давуда по лицу тыльной стороной ладони. — Как ты посмел говорить в моем присутствии без моего позволения?

Давуд снова выпрямился и вытер окровавленную губу.

— Всем надлежит молчать лишь в присутствии Тени Бога на Земле, нашего господина Сулеймана.

Ибрагим снова со всей силы ударил Давуда по лицу.

— Я могу сейчас же приказать казнить тебя за дерзость, верблюд!

Давуд прикусил язык, понимая, что великий визирь не лукавит. Он с ужасом наблюдал, как Ибрагим извлекает из ножен кинжал. Обвел глазами кухню, но вокруг никого не было. «Убить мне врага нашего господина сейчас или выждать и постараться узнать, каковы его истинные намерения?» Он заметил лежащий невдалеке колун.

Ибрагим грубо схватил Давуда и швырнул его на мраморную разделочную доску, где только что зарезали барана; Давуд очутился в луже крови.

— Ты не больше чем прихоть, мимолетный каприз нашего господина, — сквозь зубы процедил Ибрагим. — Ты просто кусок мяса — не лучше чем тот баран, что сейчас лежит на твоей башке. Ты тоже служишь для его удовольствия. Я пришел убедиться, что ты все правильно понимаешь, верблюд! Мое место тебе не занять! Ты никогда не будешь обладать моей силой и властью. Ты примешь меня, Давуд, так же как Сулейман в своей власти принял тебя.

Ибрагим сдернул с Давуда рубаху и швырнул ее на пол. Давуд лежал не шевелясь; Ибрагим замахнулся кинжалом, ловко, точно между ягодиц, распорол его шаровары. И разодрал их. Обрывки полетели на пол. С силой подняв Давуда с плиты, он уложил его лицом вниз. Давуд ударился подбородком о мрамор. Рот наполнился кровью, которую он поспешил выплюнуть. Он по-прежнему не смел шевелиться и еще больше распалять великого визиря. Он понял, что сегодня не умрет. Сегодня великий визирь попробует одержать над ним верх, овладев им.

* * *

В тот вечер Давуд не явился на свидание к Сулейману. Он сидел в нижнем парке Топкапы, стараясь умерить боль в нижней части живота, и тихо плакал. Он скорчился в темноте, глядя, как на востоке медленно встает солнце. Поглаживая себя, он не переставал плакать.

Глава 95

Сулейман широким шагом направлялся в дворцовую конюшню. Они с Ибрагимом полюбовались великолепными лошадьми, нежно похлопав каждую по шее и проверив их ноги. Конюхи низко кланялись, когда они переходили из одной конюшни в другую. Они горделиво улыбались, когда султан осматривал их труды и хвалил за то, что содержат лошадей в превосходном состоянии.

— Этот жеребец великолепен, — с довольным видом проговорил Сулейман.

— Да, — ответил Ибрагим, — он почти не уступает Тугре.

Сулейман провел ладонью по шее коня и заглянул в его светло-карие глаза.

— Да, — сказал он наконец, и в его голосе послышались печальные нотки.

Ибрагим положил руку на плечо Сулейману и повел его в следующую конюшню. Еще час они осматривали кобыл и беседовали с конюхами и их помощниками.

Выйдя, довольный султан достал из карманов несколько сот золотых дукатов и отдал конюхам, приказав разделить их между всеми. После короткой прогулки по боковому парку они вернулись в Изразцовый дворец.

Ичогланы поднесли им кубки с шербетом и поднос с летними ягодами. Затем Ибрагим наклонился к другу:

— Сулейман, я уже несколько недель не видел твоего Давуда. Надеюсь, он здоров?

Сулейман взял Ибрагима за руку.

— Я тоже давно не видел своего друга и беспокоюсь за него. Я приказал пажам обыскать город, но его так и не нашли, — мрачно ответил он.

Ибрагим также изобразил тревогу:

— Не сомневаюсь, господин, он жив и здоров. Он доблестный лев, которым я давно восхищаюсь и которого уважаю не только как янычара и ичоглана, но и как твоего близкого друга. — Он мягко коснулся щеки Сулеймана.

— Наверное, ты прав. Догадываюсь, зачем ему понадобилось ненадолго остаться одному. — Сулейман осушил свой кубок и, попрощавшись с другом, отправился в свой уединенный парк.

Ибрагим смотрел вслед Сулейману, задумчиво поглаживая нижнюю губу. Затем он презрительно хмыкнул и проговорил:

— Скатертью дорога этому мерзкому верблюду — пусть гниет в аду!

Глава 96

Давуд лежал на выступе в огромной подземной пещере. Рассеянно прислушиваясь к капанью воды, он любовался тенями многочисленных колонн и гадал о том, что готовит ему будущее. Огромная голова Медузы смотрела на него, но не отвечала на его вопросы. У самых ее каменных губ плескалась черная вода. Вдруг по дощатому настилу пробежала большая крыса и взлетела на резную колонну. Давуд проводил крысу взглядом. Он услышал, как ее коготки царапают по камню — должно быть, зверек нашел наверху какую-то площадку. Продолжая вглядываться в темноту, Давуд провел пальцами по своим густым волосам, которые отросли до самых плеч. Он посмотрел на свою нарядную одежду, ощупал мягкую материю. Осторожно положил руку на свое мужское достоинство.

— Верблюд, — с горечью проговорил он, закатывая глаза. — В хамаме мне доводилось видеть многих янычар, которые значительно превосходили меня статью… Наверное, Ибрагим простодушнее, чем хочет казаться. Он предпочитает властвовать только над теми, с кем сам чувствует себя больше мужчиной, чем он есть на самом деле. Правда, он каким-то образом очаровал моего господина… Сулейман не желает слышать о нем ничего дурного.

Он снова всмотрелся во мрак, пытаясь понять, что несет ему будущее — и есть ли оно у него вообще.

— Ты сдохнешь, Ибрагим! — гулко прозвучал в пещере голос Давуда. — Либо от моей руки, либо от руки Сулеймана, ибо теперь наши руки — одно целое. Мы едины и в нежных ласках, которые дарим Хюррем, и на войне, и в мести.

Он встал и ловко спрыгнул с выступа. Пробежав по доскам, он отправился сеять добро и зло. Добро — для тех, кого он любил; зло — для тех, кто хотел их уничтожить.

Глава 97

Ичоглан старательно массировал спину султана, время от времени поливая его водой и разминая напряженные, скованные мышцы. Сулейман дремал, но даже в полудреме думал о своем друге. Где сейчас Давуд? Он слегка поморщился, когда неопытные пальцы задели особенно больное место. Ичоглан поспешно вскочил и отошел к двери. Сулейман продолжал лежать ничком на мраморной плите. Его терзали невеселые мысли. То и дело он смахивал непрошеную слезу.

Ичоглан вернулся и сел рядом; его сильные руки снова принялись ласкать и ублажать тело султана. Их тепло утешало; они спускались все ниже, по спине к ягодицам. Он касался его нежно и бесцеремонно, так, как мог лишь один человек в целом свете…

— Давуд! — не веря себе, вскричал Сулейман, переворачиваясь и глядя другу в глаза. Он сел и обвил его руками.

Давуд ответил ему тем же. Они покатились по мрамору, сплетясь в объятиях. Страстно целуясь, они пытливо заглядывали друг другу в глаза.

— Друг мой, я очень беспокоился за тебя, — прошептал наконец Сулейман.

— Ш-ш-ш, — ответил Давуд. — Я вернулся, любимый, и больше никогда тебя не покину.

Они снова поцеловались и рассмеялись.

— Давуд, с тобой мне сразу стало легко, как будто у меня выросли крылья.

— А я, Сулейман, рядом с тобой счастлив, как павлин среди кур.

Они продолжали кататься по мрамору и ласкать друг друга. Рука Давуда скользнула по мускулистой груди и нежно коснулась завитков волос внизу живота Сулеймана. Коснувшись губами губ своего любимого, он почувствовал, как твердеет плоть Сулеймана, и обхватил ее пальцами, чувствуя, как она наливается кровью и растет. Он прекратил ласки, когда Сулейман перехватил его руку и оттолкнул от себя. Давуд смущенно поднял голову. Он увидел на губах султана улыбку, в которой сквозила серьезность.

— Нет, друг мой, мы оба знаем, что любим друг друга. Пока тебя не было, я долго размышлял и понял, что по-другому и не может быть. Я твой, Давуд, но есть и еще одна часть нашей любви, которая должна объединить нас.

Давуд вопросительно смотрел на султана.

— Сейчас я прикажу моим ичогланам как следует помассировать нас, вымыть и принести самые роскошные одежды. Тебе я подарю новый кафтан, который недавно сшили для меня; по-моему, он тебе очень пойдет. Затем мы перейдем в Прибрежный павильон, где будем пировать, пока не насытимся и не напьемся. Когда мы поймем, что больше не сможем съесть ни одного перепелиного яйца и выпить ни одного кубка превосходного красного вина, которое делают здесь, в Топкапы, нам подадут кальян. Мы как следует воспламенимся, а затем отправимся в мои покои и насытим наше величайшее желание. Ты, Давуд, — султан моего сердца. Отныне я так и буду с тобой обращаться. Мы с тобой одно целое.

Давуд наклонился к любимому и поцеловал его.

Остаток дня они провели в хамаме; несколько ичогланов трудились над ними и исполняли все их желания. Их долго массировали и мыли. Им постригли ногти на руках и на ногах. Затем помыли им головы и остригли волосы. Глядя, как цирюльник осторожно подстригает холеную бородку Сулеймана, Давуд жмурился от удовольствия. Он заулыбался, когда и его начисто побрили остро заточенным кинжалом. Пока ловкие руки ичогланов разминали все их мышцы, они переговаривались шепотом, сплетя пальцы на мраморной белой плите. Наконец, их, безупречно чистых и нагих, вывели из хамама и препроводили в султанскую гардеробную. Еще несколько ичогланов помогли им облачиться в тончайший шелк и парчу. На их босые ноги надели туфли, расшитые изумрудами и рубинами. Затем из внутренних покоев султана вышел ичоглан с маленькой резной шкатулкой в руках. Сулейман откинул крышку. На алой бархатной подушечке лежала тонкая золотая цепочка. Сулейман осторожно вынул цепочку и надел ее на шею Давуду.

— Друг мой, я сделал ее для тебя собственными руками. Каждое звено символизирует любовь и доверие, какие я испытываю к тебе всей душой и всем сердцем. Точно такую же цепочку я подарил Хюррем перед тем, как отправился в последний поход.