П. Паркер - «Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан

Хафса нежилась на мягком диване в своих покоях. Она пила шербет, а евнух, сидевший перед ней на коленях, ублажал ее губами и языком. Сегодня она тоже хотела быть счастливой… Взяв в рот мундштук слоновой кости и глубоко затянувшись, она провела рукой по курчавой голове, приникшей к ее лону.

Она снова потянулась за шербетом, но ее отвлекло движение, которое она заметила сквозь резную решетку балкона. «Значит, змей желает еще одной аудиенции!» — подумала она, взволнованно улыбаясь. Ибрагим терпеливо ждал. Хафса пила шербет, а евнух продолжал ублажать ее. Валиде-султан не сводила взгляда с взволнованной черной тени даже в то мгновение, когда острая волна наслаждения накрыла ее с головой. Не удержавшись, она застонала от удовольствия.

Не переставая улыбаться, валиде-султан поставила кубок и бросила евнуху пригоршню дукатов, а затем велела оставить ее. Она проводила его взглядом и покосилась в сторону галереи, где спрятался великий визирь.

— Итак, Ибрагим, ты снова хочешь проникнуть в то место, откуда появился на свет наш дорогой султан?

Ибрагим встал рядом с мерцающим факелом, и его тень заполнила всю комнату.

— Я уже подчинился твоему владычеству, валиде-султан. Хотя ты обладаешь властью и я почитаю тебя, сейчас мне куда больше хочется не проникнуть в твое лоно, а очутиться между ягодиц твоего мертвого сына.

— Как ты смеешь! — гневно воскликнула Хафса, вскакивая на ноги и запахивая халат.

— Нет, Хафса, — заорал в ответ Ибрагим, — как ты смеешь! Мы с тобой о чем-то договаривались, но ты нарушила наш договор! Ты позволила Хюррем одержать надо мной верх! Не сомневаюсь, она подчинит себе волю султана, заберет власть над ним в свои руки и будет управлять империей по своему желанию!

Хафса немного успокоилась и подумала: «Значит, змей ревнует».

Она откинулась на подушки и, глядя на дрожащего от гнева Ибрагима, снова глубоко затянулась. Она ничего не могла с собой поделать и рассмеялась вслух.

— Ибрагим, а ты-то что волнуешься? Конечно, Хюррем обладает властью, но она просто женщина, которая до конца жизни не покинет пределов гарема. Ты мужчина; ты ведешь сражения едва ли не на всех континентах… Ты командуешь войском. А янычары обожают Мустафу, который однажды станет султаном.

— Это не свобода! Если Хюррем захочет оклеветать меня, он прикажет меня задушить. Султан забудет, сколько я для него сделал; мою отрубленную голову насадят на пику у Имперских ворот.

Хафса пристально смотрела на великого визиря. Он сжал кулаки; лицо его перекосилось. Глаза блестели от ярости и досады.

— Ибрагим, тебя ждет великая слава. Европа почти свободна от тирании Габсбургов, но тебя ждет война с багдадским шайтаном, который поднял свою уродливую голову. Благодаря тебе расширяются пределы Османской империи. Все знают, что ты сосредоточил в своих руках почти такую же власть, как и сам султан Сулейман.

Ибрагим ударил кулаком в стену.

— Мне плевать! — заорал он, отворачиваясь от нее и закрывая лицо руками. Он вздрогнул, горе накрыло его.

Валиде-султан задумалась над его чувствами. Когда мысли ее прояснились, она прошептала:

— Ты по-прежнему влюблен в Сулеймана, да? Империя у твоих ног, тебя считают величайшим визирем в истории, но все это ничто, раз ты не в состоянии слиться с Тенью Бога на Земле…

Великий визирь снова повернулся к ней; глаза его покраснели от горя.

— Да, я люблю его, но только так, как любят его все наши подданные и все наши янычары. Он наш султан.

Хафса встала с дивана и подошла к охваченному горем Ибрагиму. Она положила руку ему на плечо и заглянула в глаза. Она всматривалась в их черноту и разглядела в них еще горящее пламя желания и власти. В их глубинах Хафса увидела любовь и ужас, которым они были свидетелями; увидела радость и тревогу. Но она заметила и кое-что другое…

— Нет, — прошептала она наконец, качая головой. — Ты не любишь Сулеймана. Ты желаешь лишь пользоваться плодами его власти. А еще больше ты хочешь стать им. Ты не лучше портовой шлюхи — хочешь лаской высосать из него силу и жизнь. Ты, Ибрагим, живешь только затем, чтобы властвовать, и думаешь, что твои замыслы тебе поможет осуществить твоя мужская плоть. Ты считаешь себя неотразимым, непобедимым… Но я вижу: на большее ты не способен. Ты не любишь Сулеймана по-настоящему; сомневаюсь, что ты когда-либо любил его.

Горе и досада Ибрагима сменились вспышкой гнева. Отпрянув от валиде-султан, он замахнулся и с силой ударил ее по лицу.

— Да проклянет тебя Аллах, предательница! — взревел он.

Хафса упала на землю. Поднесла руку к разбитым губам. Между пальцами потекла кровь. Она в ужасе посмотрела на человека, ударившего ее; ее пронзила острая боль, когда он с силой лягнул ее в живот, а потом еще раз — в грудь. Хрустнули сломанные ребра. Задыхаясь, Хафса пошевелилась, пытаясь отодвинуться, уползти, но Ибрагим упал на нее, придавив своей тяжестью к ковру. Он бил ее по лицу кулаками. Хафса хотела позвать на помощь, но с ее губ не слетало ни звука. Мощные руки великого визиря стиснули ее горло. Он душил ее, отнимал у нее жизнь. Хафса сопротивлялась, но силы были слишком неравны… Когда глаза ее уже подернулись пеленой, рука сама потянулась к драгоценному амулету, висящему на шее. Слабые пальцы гладили огромный сапфир…

Хрипло выругавшись, Ибрагим сорвал медальон с ее шеи. Хафса услышала цокот копыт: то приближались к ней кони Аллаха. Она нежилась в ослепительном блеске приближающихся коней и радовалась их теплу. Кони ласково тыкались носами ей в шею. Их фырканье утешало ее. Затем кони встали на дыбы, и ее ослепило сияние Всевышнего…

Ибрагим, тяжело дыша, лежал на теле валиде-султан в полумраке ее покоев. Его мощные руки по-прежнему крепко сдавливали сломанную шею. Он заглянул в невидящие глаза и в последний раз поцеловал губы, которые даже после смерти могли свидетельствовать против него.

Внезапный порыв ветра раздул занавески. Факелы погасли, и покои погрузились во мрак.

Ибрагим с усилием разжал хватку. Встал и принялся расхаживать по комнате. Покосился на дверь, на окно, а затем еще раз окинул взглядом изувеченный, окровавленный труп, лежащий на полу у дивана. Покружив на месте, он быстро вышел на галерею и, приложив ухо к двери, стал слушать, чем заняты евнухи, караулящие покои валиде-султан. Снаружи царила тишина. Ибрагим осторожно приоткрыл дверь и выглянул в проход. Там никого не было. Открыл дверь пошире — чтобы только можно было проскользнуть. Затем выхватил из скобы горящий факел и вернулся в покои валиде-султан. Размахивая факелом, он зашагал по комнате, поднося факел к занавескам, гобеленам, а затем к роскошным одеялам и мехам на диванах. После того как материя занялась и комната наполнилась едким дымом, он подошел к трупу и бросил факел в складки халата. Дрожа от страха и ненависти, он наблюдал, как пламя пожирает мертвую плоть. С треском лопались жемчужины, украшавшие халат валиде-султан. Бриллианты сверкали в блеске огня. Жаркое пламя поглотило тело и распространилось по всем покоям. До ушей Ибрагима донеслись тревожные крики евнухов. Они бежали по двору. Услышав шаги на лестнице, Ибрагим направился к выходу.

К тому времени, как первый евнух высадил плечом запертую дверь, Ибрагима уже не было.

Ибрагим обвил султана руками, утешая друга в его горе. Он почувствовал тепло тела, содрогавшегося в рыданиях. Слезы Сулеймана падали ему на плечо. Он нежно гладил длинные черные волосы султана.

— Сулейман, сладкий мой, — прошептал он.

Сулейман еще раз вздрогнул и затих, уткнувшись лицом в шею друга.

Ибрагим нежно поцеловал его в лоб.

— Друг мой, на все, что случилось, воля Аллаха. Только Он обладает властью забирать к себе тех, кого мы любим и почитаем. Но не волнуйся, господин, я всегда буду рядом с тобой. Мы нашли евнуха, который должен был охранять покой валиде-султан; я лично позаботился о том, чтобы он умер в таких же мучениях, как и твоя дорогая матушка. — Ибрагим еще раз прижался губами ко лбу Сулеймана и прошептал, вытирая слезы: — Бедная, бедная Хафса!

Сулейман продолжал прижиматься к другу, слушать слова утешения. Вдруг он с горечью воскликнул:

— Но как после того, что случилось, я могу доверять евнухам, которые остаются в гареме? Как я могу доверить им мою Хюррем? Кроме Гиацинта, которого мы с тобой знаем с детства и которому полностью доверяем, любой из них способен стать причиной такой же страшной смерти моих близких!

Ибрагим довольно долго думал, гладя Сулеймана по голове, а затем, просветлев, с блеском в глазах прошептал:

— Господин, разве я не умею разрешать все недоразумения? Вот что я придумал. Позволь мне во всем разобраться. Я прикажу немедленно казнить всех евнухов, кроме Гиацинта, и заменю их самыми доверенными евнухами из моего собственного гарема. Я лично выбирал каждого мавра, который служит моей жене и наложницам. Мне доставит огромное удовольствие отправить их на службу к моему господину и его супруге во дворец Топкапы.

Сулейман прижался щекой к щеке Ибрагима и шепнул:

— Спасибо тебе, друг мой. Ты умеешь развеять мои заботы и облегчить мне душу.

Ибрагим крепко прижал его к себе.

— Скажи, Сулейман, зачем тебе нужно покидать меня сейчас, когда наши сердца наполнены горечью? — задумчиво спросила Хюррем.

— Милая моя, я утолю свое неизбывное горе, лишь выполняя свой долг. Я больше не хочу сидеть за стенами дворца и плакать. Мой долг — защищать свободу моих подданных. Только так сумею я сохранить здравый рассудок, — утешал любимую Сулейман, гладя ее по щеке.

Хюррем понимала, что супруг прав.

— Да, — ответила она, помолчав. — Шииты на востоке становятся все опаснее… Мне даже кажется, что тебе предстоит сразиться с гораздо более жестоким и страшным врагом, чем Габсбурги.

— Ты права, любимая. Сефевиды[9] извратили слова пророка и лживыми утверждениями смущают тех, кто охотно следовал бы за истинным духом и любовью писаний нашего пророка.

Хюррем обняла мужа:

— Обещай, что будешь писать мне обо всем, что случится. Если уж мне суждено быть вдали от губ и ласк твоих и Давуда, мне понадобится хотя бы утешение в виде твоих слов.

— Обещаю, мой тюльпан, — ответил Сулейман, нежно целуя ее. — Но тебе не придется скучать в наше отсутствие. Союз Лилии и Полумесяца теперь скреплен официальными подписями. В Стамбул скоро прибудет французский посол. Прошу тебя вести с ним переговоры. Тебе помогут мои придворные. Союзники на западе помогут нам удержать наши европейские завоевания. Наши янычары тем временем принесут мир в Персию и избавят ее народ от багдадского еретика Тахмаспа Первого, который называет себя шахиншахом. Кроме того, в Стамбуле нашли убежище несколько крымских ханов и властители африканских и персидских княжеств. Прошу тебя, обласкай их и убедись, что они поддерживают нас и, если понадобится, предоставят в наше распоряжение свое войско.

Хюррем кивнула.

Они помолчали, а затем Хюррем спросила:

— Придут ли оба моих любимых сегодня ночью в мои покои перед тем, как отправятся в поход?

— В последнем, о мой тюльпан, — ответил Сулейман, — ты можешь не сомневаться.

Наступила и прошла суровая зима; весной Стамбул снова расцвел и радовался ослепительно яркому солнцу.

Прошел год с тех пор, как Сулейман вместе с великим визирем, Давудом и янычарами отправился в поход на Багдад. Прошел год с тех пор, как в покоях валиде-султан бушевал опустошительный пожар. Двери в ее покои забили наглухо. Через год Хюррем приказала открыть их. Нахмурившись, она наблюдала за тем, как два евнуха отдирают доски и затем изо всех сил дергают двери на заржавевших петлях. Когда в каменном коридоре гулко лязгнули ржавые петли, по спине у Хюррем пробежал холодок.

Новым евнухам Хюррем не доверяла с самого первого дня, как только те прибыли в гарем. Почему — она и сама не могла сказать. Один из них, распахнув двери, посмел прямо взглянуть ей в глаза. Ей захотелось влепить ему пощечину за наглость, но она не стала этого делать, а лишь приказала обоим караулить у входа, пока она будет осматривать необитаемые покои.

Печально вздыхая, она шла вдоль колоннады, а затем повернула во двор. Огромный бук, росший в его центре, умер, как и кустарники, когда-то высаженные между мраморными колоннами. Фонтан высох; клумбы с тюльпанами превратились в грязное месиво. Глянув наверх, на деревянную галерею, она ахнула от горя и прижала руку к груди. Все три яруса галереи почернели; одна сторона частично обрушилась и слегка поскрипывала на ветру, опасно раскачиваясь над мраморной нижней лоджией. Хюррем осторожно перешагнула кучи обломков и начала взбираться по заваленной мусором лестнице. Она провела рукой по стене. Когда-то красивейшую изникскую плитку покрывал толстый слой сажи. Поднявшись на самый верхний ярус, она зашагала по настилу сандалового дерева, который больше не источал свойственный сандалу сладкий аромат. Чтобы добраться до комнаты, в которой погибла валиде-султан, ей пришлось несколько раз перешагивать через зияющие дыры. Левой рукой она хваталась за выступы в стенах и за ставни.