Где-то поодаль за спиной Меррика неожиданно звякнул металл и послышался приглушенный влажной землей топот копыт. Меррик бросил взгляд через плечо, потом повернулся всем телом, вслушиваясь в эти звуки, но за деревьями никого не было видно. Поскольку ему не хотелось ни с кем встречаться, он дал коню шпоры и помчался во весь опор, низко пригибаясь к гриве лошади. Его черные волосы развевались, а тяжелый, напитанный влагой плащ бился сзади на ветру, словно крылья огромной птицы. Ноздри Меррика раздувались – он с жадностью вдыхал в себя запах этой земли. Более всего в Палестине ему недоставало прохладного влажного воздуха родины.

Меррик любил и умел ездить верхом и испытывал наслаждение, пуская лошадь в карьер. Ему нравилось, когда во время бешеной скачки ветер свистел у него в ушах, а под седлом размеренно сокращались мышцы могучего животного, чьи копыта отбивали ритм, сходный с ритмом его собственного сердца.

При всем том, однако, он не забывал об осторожности и с досадой различал конский топот у себя за спиной. Это была погоня, не иначе.

Прислушавшись, Меррик определил, что его преследует только один всадник. Едва заметным движением поводьев и шпор он повернул своего коня в сторону и еще добавил ему прыти. Конь перескочил через низенькую каменную стену и стал, одерживая влево, спускаться галопом вниз по склону холма и дальше – в поросшую травой долину. Они промчались как молния по деревянному мосту через ручей, а потом взлетели вверх по другой стороне холма с такой легкостью, что можно было подумать, будто их подгонял дувший в спину ветер-суховей.

Меррик скакал в направлении небольшой рощи. Теперь, оборачиваясь, он видел вдалеке преследователя, который не отставал ни на шаг, хотя расстояние между ними и не уменьшалось. Однако разглядеть его как следует было невозможно.

Добравшись до рощи, Меррик в мгновение ока соскочил с коня, вытащил из ножен меч и, сжав его рукоятку двумя руками, чуть согнул ноги в коленях. Он был готов к бою, но топота копыт больше не слышал. Можно было подумать, что преследователь вдруг решил внести изменения в свои планы и оставить де Бокура в покое.

Меррик, однако, продолжал оставаться настороже, вслушиваясь в окружающие звуки и втягивая в себя воздух, будто охотничья собака, которую отправили на розыски дичи. В роще было тихо – только едва слышно капала с листьев вода да шуршал в ветвях ветерок, который приносил с собой запах прели и влажной травы.

Внезапно Меррик ощутил аромат женских благовоний – душистого масла, а за его спиной раздался подозрительный хруст, и он уловил хриплое дыхание человека, возбужденного скачкой. Рыцарь выпрямился и резко повернулся в ту сторону, откуда доносился шум.

– Ну-ка, Роджер, покажись! Я тебя сразу учуял – от тебя все еще разит сладкими ароматическими маслами Элизабет де Клер.

Меррик воткнул меч в землю и вальяжно оперся ладонью о его рукоять. Выставив вперед ногу в кожаном сапоге и утвердив левую руку на бедре, он дожидался ответа приятеля, которому удалось так удачно подшутить над ним.

Роджер Фитцалан появился из-за ствола огромного вяза и расплылся в широкой ухмылке.

– А какая она сама сладкая, мой друг! Запах притираний Элизабет ничто по сравнению с ее собственной сладостью.

Меррик вложил меч в ножны и вздохнул.

– До сих пор мне не приходилось встречать женщины, о которой я мог бы сказать то же самое.

– Только потому, мой друг, что ты слишком мало времени уделяешь прекрасному полу.

– Не в этом дело. Просто самые красивые женщины всегда достаются тебе.

– Я готов поделиться. – Роджер щелчком сбил с плаща невидимую пылинку. – В отличие от тебя, мой друг, я всегда любил женщин больше, чем войну.

– Ты полагаешь, что я так уж люблю войну?

– Я преотлично тебя изучил, Меррик, потому что давно тебя знаю. Ты просто обожаешь сражаться на бранном поле. Я же, наоборот, предпочитаю баталии иного рода – в постели у женщины.

Меррик пожал плечами и, отвернувшись от приятеля, пронзительно свистнул. Его арабский конь мигом перестал щипать траву и поспешил на зов хозяина.

Роджер протянул руку и погладил животное по гладкой, лоснящейся морде.

– Трудно поверить, что в том раскаленном аду, который зовется Землей Обетованной, водятся такие великолепные лошади.

Меррик и сам знал, какое сокровище ему досталось, – с той самой минуты, как только увидел Ареса. Это небольшое, по сравнению с европейскими породами, и очень красивое животное было подарено ему вождем маронитов. Меррик вообще любил своих лошадей, относился к ним, как к разумным существам, и ценил их превыше всего на свете.

Рыцарь взглянул на солнце, нахмурился и вскочил в седло.

– Мы потеряли из-за тебя массу драгоценного времени. Нам уже давно пора ехать.

Роджер направился к своему коню, который был привязан к ветке дерева, и вывел его на поляну.

– А мне казалось, что ты не больно-то и торопишься.

– Ты же знаешь, я должен скрепить брачным обетом давнее сватовство и принять во владение замок в графстве Марч. По-моему, тамошнему населению просто не терпится встретить своего нового господина.

– Мой бог! Неужели великий Красный Лев действительно собирается обзавестись семейством, превратиться со временем в жирного сельского лорда и вместо солдат дрессировать своих слуг? Что-то мне все это не слишком нравится!

– Хватит болтать. Нам нужно поспешить.

– Ясное дело, – многозначительно хмыкнул Роджер. – Невеста заждалась!

Меррик промолчал.

– Заждалась! Заждалась! – как маленький, дразнился его приятель.

– Садись на коня, Роджер!

Но Роджер продолжал веселиться от души: видно было, что собственная шутка чрезвычайно пришлась ему по вкусу. Меррик некоторое время молча сидел в седле, изо всех сил пытаясь сохранить хладнокровие, но, наконец, не выдержал и послал своего коня вперед. Эта мера подействовала – когда Меррик выехал из рощицы, Роджер уже скакал с ним бок о бок. Некоторое время они правили лошадьми в полном молчании. Потом Меррик сказал:

– Что ж, такова участь женщины. Ждать мужчину.

Роджер фыркнул, как конь, а потом расхохотался в голос.

– Интересно будет понаблюдать за вашей первой встречей. Я бы не променял это зрелище даже на свидание со сладчайшей Элизабет!

Меррик любил Роджера как брата, но временами ему хотелось наградить его парочкой увесистых оплеух. Братских, разумеется. И теперь как раз такой момент наставал...

К счастью для Роджера, Меррик услышал, как его солдаты спускаются вниз по склону – топот копыт, звяканье сбруи и снаряжения, скрип седельной кожи и раскаты оглушительного хохота отвлекли его внимание. Чтобы солдаты его увидели, Меррик выехал на открытое место, после чего взмахом руки направил их движение на запад.

Роджер и Меррик ехали рядом, но теперь говорили уже на другие темы – обсуждали лошадей и былые сражения, в которых они оба участвовали. Вот так же они вместе странствовали по свету в течение многих лет, и каждый из них был не раз обязан другому спасением своей жизни. Несмотря на различия в характерах, они были ближайшими друзьями.

Погоняя своего коня рядом с Аресом Меррика, Роджер поглядывал вокруг с таким довольным видом, что у Меррика не было сомнений: его приятель отлично провел время с сиятельной госпожой по имени Элизабет де Клер.

Иногда Меррик завидовал своему другу. Роджер везде чувствовал себя как дома и был готов во всякое время затеять дружеский разговор с любым, даже незнакомым человеком. Меррик же всегда испытывал с этим затруднения. Зато он привык брать на себя бремя ответственности, поскольку был прирожденным вождем и воином. Таким образом, Роджер побеждал врага любезностью и учтивостью, а Меррик – своим добрым мечом и отвагой.

Еще некоторое время они ехали в молчании, после чего Меррик, глубоко вздохнув, произнес:

– Знаешь, мне, признаться, надоели все эти крестовые походы и бесконечные странствия по Востоку. Король Эдуард сказал как-то, что главное – охранять границы здесь, в Англии. Что же касается меня лично, то и мне, наконец, захотелось покоя.

Роджер облокотился о высокую луку седла и снова улыбнулся, но теперь это была улыбка умудренного опытом человека. Роджер считал, что знает светскую жизнь как никто – уж по крайней мере куда лучше Меррика.

– Стало быть, ты захотел покоя – оттого и женишься? И по этой же самой причине берешь за женой в приданое замок на границе с Уэльсом?

Меррик пробурчал в ответ нечто невразумительное. Роджер смерил его проницательным взглядом – на этот раз в нем не было и намека на улыбку.

– Попомни мои слова – ни то ни другое не принесет тебе мира.

Меррик пожал плечами.

– Я думаю, леди Клио окажется покладистой. Боюсь, мне придется силой выпроваживать ее из молельной, чтобы уложить в постель рядом с собой – как-никак она провела в монастыре целых шесть лет.

– Точно. На два года дольше, чем ей было обещано...

Еще несколько минут они правили лошадьми в полном молчании. Наконец Роджер не выдержал и снова обратился к приятелю:

– Ты хоть что-нибудь о ней слышал? Как она, по крайней мере, выглядит?

– Мне лично наплевать, как она выглядит, – заявил Меррик.

Глаза Роджера округлились от удивления.

– А если окажется, что у нее лицо похоже на лошадиную морду, или что она здорова, как бык, и может без малейших усилий таскать на себе твои же собственные латы? – Роджер устремил взгляд вперед, изо всех сил стараясь сдержать улыбку. – Слушай, а может, у нее растет борода?

Меррик повернулся к приятелю всем телом.

– В таком случае, я научу ее пользоваться бритвой, – невозмутимо произнес он.

Роджер не выдержал и расхохотался.

– Нет, серьезно, что ты о ней слышал? Знаешь хотя бы – блондинка она или брюнетка?

Меррик не имел ни малейшего представления, как выглядит его невеста. Знал только, что все эти годы она находилась под опекой Генриха – отца нынешнего короля Эдуарда.

– Я никогда об этом не спрашивал. Мне известно лишь, что она родом из замка Камроуз и дочь благородного человека. По-моему, этого вполне достаточно.

Роджер удивленно присвистнул и покачал головой.

– Не скажи. Цвет волос женщины очень важен. У Элизабет, к примеру, черные волосы. Они темны, как безлунная ночь, как полированный оникс, как мрачные глубины океана, как...

– Как мой гнев, который я на тебя обрушу, если ты не прекратишь молоть этот романтический вздор!

Роджер в ответ снова обнажил в улыбке белоснежные зубы. Эта его привычка – вечно над всем насмехаться – временами доводила Меррика до белого каления. Вот и сейчас он испытывал приступ сильнейшего раздражения при виде ухмыляющегося приятеля, но Роджер, казалось, ничего не замечал.

– Ты и представить себе не можешь, какие сюрпризы иногда преподносит семейная жизнь, – сказал он.

– Постараюсь их избежать. От брака мне нужно немного – душевного покоя и упорядоченной, размеренной жизни. Что же касается цвета волос моей будущей жены... – Меррик приподнялся на стременах и, высмотрев на обочине дороги заросли вереска с начинавшими уже наливаться алыми головками, добавил: – Будь они хоть красного цвета – мне все равно.

– Чрезвычайно любопытное заявление. Красные волосы... Интересно, что сказали бы по этому поводу ученые отцы церкви.

– С какой стати ученых отцов церкви должен занимать цвет волос моей жены?

– А разве ты ничего не знаешь о последнем эдикте папы римского? Я слышал о нем кое-что, когда был в Риме.

– Уверен, что ты слышал немного, потому что целыми днями обхаживал местных красоток.

– Ну, нет, я занимался этим исключительно в ночное время.

– Да, конечно. Но уж несколько дней ты наверняка был очень занят – пытался отделаться от мужей-рогоносцев, которые горели желанием вызвать тебя на поединок, чтобы отомстить за свою поруганную честь.

– Несколько дней? Ты, наверное, смеешься? – Роджер с удивлением воззрился на приятеля. – Ты что – забыл, сколько времени я находился в отъезде?

– Как я мог такое забыть? – усмехнулся Меррик. – Просто время твоего отсутствия пролетело незаметно, и было отмечено ничем не замутненным покоем. По крайней мере, никто не приставал ко мне с вопросами по поводу моей будущей жены.

– Неужели тебе без меня не было скучно?! – театрально возмутился Роджер, и Меррик снова усмехнулся.

– Ладно, хватит об этом. Расскажи лучше, что тебе удалось узнать о новом папском эдикте.

– Церковь предложила новый ученый подход к вопросу, как трактовать цвет волос у женщин!

Меррик пренебрежительно скривил рот. Попытки церкви руководить поступками людей всегда вызывали у него острое чувство недовольства. Ему казалось, что отцам церкви больше пристало молиться за грешную человеческую душу, нежели лезть в частную жизнь человека.

– Что, святым отцам делать больше нечего?