Да, ей достаточно было поманить его пальцем.

* * *

Время летело как стрела. Мэри-Ли никогда бы не подумала, что ее жизнь может сделать такой крутой поворот. Воодушевленная беседой с Говардом Бойкином, она, оказавшись в Нью-Йорке, первым делом позвонила Леоне Харди, редактору отдела искусства и досуга «Нью-Йорк дейли ньюс».

Харди дала согласие на встречу и попросила принести вырезки из «Покипси джорнэл», а также первые две главы «Леди Кобры».

– Очень выразительно, – изрекла она, ознакомившись с публикациями Мэри-Ли. – Я бы сказала, весьма неожиданный ракурс. Думаю, мы найдем для вас вакансию. Загвоздка только в одном: сможете ли вы продолжать работу, когда «Леди Кобра» выйдет из печати?

– Я возьму отпуск за свой счет, – пообещала Мэри-Ли. – Мне сказали, что рекламные разъезды займут примерно месяц. После этого буду целиком и полностью в распоряжении редакции. От очередного отпуска я откажусь. Отпуск мне вообще не нужен.

– М-м-м... А как же Вассар? Собираетесь отчисляться?

– Я переведусь в Нью-йоркский университет и здесь буду писать диплом, – мгновенно нашлась Мэри-Ли. – По ночам.

– Ну-ну. Чтобы только не во вред делу. Кстати, должна предупредить: для начала вам предложат самую низкую ставку и самую неблагодарную работу.

– Я согласна, – с готовностью выпалила Мэри-Ли. Леона Харди улыбнулась:

– Не радуйтесь раньше времени, голубушка. Мы вас так загрузим, что вы взвоете.

Она получила работу. Не где-нибудь, а в «Нью-Йорк дейли ньюс» – в газете с полуторамиллионным тиражом!

Выходя из здания редакции, Мэри-Ли все еще дрожала от волнения. Ноги сами собой понесли ее в бар. Злачные места приобрели для нее особый тайный смысл.

Покорение высот. Покорение мужчин. Теперь для нее одно неразрывно связывалось с другим.

И снова это был бар, где собирались газетчики. Невыспавшиеся, без пиджаков, они неизменно заказывали двойные порции спиртного и краем глаза следили за большим телевизионным экраном, на котором беспрерывно мелькали спортивные программы. Мэри-Ли устроилась за стойкой, как можно дальше от телевизора.

Молодой человек, сидевший на некотором расстоянии от нее, рассеянно обводил глазами зал. Он задержал взгляд на Мэри-Ли. Она одарила его лукавой улыбкой. Тогда он схватил свой стакан и быстро пересел на свободный высокий стул рядом с ней.

– Вы манекенщица? – спросил он.

* * *

Мариетта Уайлд ворвалась как ураган в тесную квартирку Мэри-Ли, размахивая новеньким экземпляром «Леди Кобры». На суперобложке поблескивала золотистая змеиная кожа, а на ее фоне красовалась фотография Мариетты.

– Я до последнего момента не верила! – визжала она. – Когда Эл Цукерман прислал мне эту книжонку, я не поверила своим глазам! Я до сих пор не могу поверить!

На Мариетте был дорогой костюм цвета спелой сливы и темно-бордовый шарф. Эти оттенки вполне соответствовали цвету ее лица, налившегося яростью.

Мэри-Ли давно знала, что этой встречи не миновать. Она умирала от страха. По ночам ее прошибал холодный пот. Но почему-то сейчас, когда настало, казалось бы, самое страшное, она почувствовала прилив непонятного куража.

– Но я это написала, мама!

– Конечно, ты, идиотка паршивая, кто же еще! Мерзавка, тупица, бездарь! – Мариетта выбросила вперед руку и сшибла две вазы. По комнате разлетелись осколки стекла.

Мэри-Ли отступила на шаг назад.

– Я даже рада, что написала эту книгу, – твердо сказала она.

– Ты рада? – прошипела Мариетта. – Да ты соображаешь, что ты наделала? Ты рылась в моем архиве, ты читала чужие письма. Ты даже не побрезговала сунуть нос в мои дневники!

– Допустим.

Кровь отхлынула от лица Мариетты.

– И это все, что ты можешь мне сказать? «Допустим»? Это неслыханно! Ты запустила свои грязные руки в мои документы, да еще сняла копии! А тебе известно, что на это есть закон?

– Я советовалась с...

– Ты у меня пойдешь под суд! Я с тебя шкуру спущу! Оставлю без гроша и тебя, и твоего жулика-издателя. Вас затаскают по судам! Вы у меня света белого не взвидите!

– Если материалы подлинные, никакой суд тебе не поможет, – ответила Мэри-Ли. – Поскольку ты развратничала и скандалила на глазах у всего света, тебе лучше не заикаться о вторжении в личную жизнь. Я знаю, что говорю, – меня консультировали юристы в издательстве.

– Что-о-о?

– Книга-то вывела тебя на чистую воду, не так ли, дорогая мамочка? Я проверила каждый факт, каждое словечко. Открою тебе маленький секрет. Я опубликовала далеко не все. Кое-что осталось в запасе. Например, тот случай, когда ты загнала меня в электросушилку – мне было тогда восемь лет – и продержала там три часа, захлопнув дверцу. Я чудом не задохнулась.

– Ах ты...

– Вот на это действительно есть закон: статья называется «жестокое обращение с детьми». Вот о чем тебе следует задуматься, мамочка. Если тебе взбредет в голову обратиться в суд, я тут же подам встречный иск – и, не сомневайся, выиграю. Тебе всю жизнь будет не расплатиться. Славы тебе это не прибавит, сама понимаешь.

У Мариетты вырвался сдавленный стон. Мэри-Ли продолжала:

– Помнишь горничную-мексиканку, которая тогда у тебя служила? Ее звали Мария Торрес. Она свидетельница. Ей все известно. Она готова дать против тебя показания.

– Ах ты негодяйка! – задохнулась Мариетта в бессильном гневе. – Уродина, свинья! Да-да, настоящая свинья... Я даже хотела сделать тебе пластическую операцию, но хирург сказал, что такую морду только могила исправит.

Мэри-Ли торжествующе смотрела на мать. В каком-то смысле эта безобразная сцена показала, что книга достигла своей цели. Мариетта за все получила сполна, а Мэри-Ли обрела свободу – свободу от этой страшной женщины, которая по необъяснимой прихоти судьбы произвела ее на свет.

Мариетта продолжала бушевать, поливая грязью свою дочь буквально за все: от внешности до скрытного характера, от вероломства до детских прегрешений, вроде ночного недержания в возрасте семи лет.

– Думаешь, ты докопалась до всего, да? Все гадости выставила напоказ?

– По мере своих способностей, мамочка.

– Да откуда у тебя способности?! Тебе, милашка, неведомо самое главное: то, что связано с твоим родным отцом.

– Ты сама не знаешь, кто мой отец. Им мог быть любой из преподавателей Калифорнийского университета, но кто именно – ты понятия не имеешь.

– Напрасно ты так думаешь. – В глазах Мариетты блеснул злобный огонек. – Я нарочно скрыла истину. Посмотрим, что ты теперь запоешь. Его звали Уолтер Юрген, он читал нам философию. А знаешь, от чего он умер? От болезни Хантингтона.

– Ну и что?

– Ты, видно, не понимаешь, дорогуша, что такое болезнь Хантингтона. Она делает из человека развалину, а передается исключительно наследственным путем. Ты, как пить дать, носишь ее в себе, и она ждет своего часа. Вот так-то. – Мариетта мстительно улыбалась, не скрывая своего торжества. – Поэтому ты мне всегда была противна, я тебя никогда не любила. Я знала, что в тебе сидит гадкая зараза, с которой ты протянешь от силы годков до тридцати. Так что ждать осталось – сколько там? – лет десять, не более.

Болезнь Хантингтона. Мэри-Ли застыла, словно пораженная громом, а Мариетта презрительно швырнула книгу на пол, гордо прошествовала к выходу и хлопнула дверью.

Силы покинули Мэри-Ли. Она рухнула на кушетку, сотрясаясь от рыданий. Можно было ожидать чего угодно, но когда мать призналась, что всю жизнь ее ненавидела, Мэри-Ли не выдержала.

Она совершила ошибку, чудовищную ошибку. Зачем было издавать «Леди Кобру»? Мэри-Ли не освободилась от пут. Наоборот, Мариетта получила над ней новую власть: ей как никому другому было известно, куда надо бить, чтобы сделать побольнее, и теперь она не остановится ни перед чем.

Мать ее не любит.

Не любила и никогда не будет любить.

Да еще эта болезнь, которая калечит и убивает.

От слабости держась за стену, Мэри-Ли с трудом поднялась и побрела в ванную. Ноги подогнулись, и она упала на колени, горько плача, как плачут заброшенные дети.

* * *

Мэри-Ли открыла глаза и огляделась. За окном уже было темно. В квартире горела одна-единственная тусклая лампа. Посреди комнаты поблескивали осколки стекла, а поверх них валялся экземпляр «Леди Кобры».

Протянув руку, Мэри-Ли подняла книгу и бережно разгладила порванную суперобложку, с которой смотрело эффектное, запоминающееся, хищное лицо Мариетты.

Она начала перелистывать страницы, выхватывая глазами отдельные фразы. Первые две главы были посвящены юности Мариетты. Мэри-Ли перечла их полностью. Она не включила в книгу имена соблазненных Мариеттой университетских преподавателей, чтобы грехи молодости не сломали их нынешнюю жизнь и карьеру. Но черновые записи хранили каждую мелочь.

Мэри-Ли поднялась на ноги, достала старую шкатулку, в которой держала черновики, и принялась лихорадочно перерывать бумаги. Наконец она нашла то, что искала: имена трех преподавателей Калифорнийского университета, с которыми Мариетта (тогда ее звали Марикита Гуайярдо) вступала в интимные отношения.

Мэри-Ли сняла трубку и набрала номер справочной службы.

* * *

Из динамиков неслась заводная и страстная песня Майкла Джексона.

Бар, прокуренный и тесный, был похож на сотни таких же недорогих баров в деловом квартале Нью-Йорка. Толпы посетителей, забегающих сюда поодиночке, с трудом умещались на небольшом пятачке.

Мэри-Ли протиснулась к стойке и заказала коктейль. Чтобы скрыть следы слез, она перед выходом из дому сделала себе холодный компресс с травяным экстрактом. Затем она заплела волосы в две косы и уложила их венком вокруг головы. На ней был модный комбинезон изумрудного цвета и подходящий по тону пиджак. Казалось, она сошла с обложки журнала «Вог».

Она чувствовала себя измочаленной, но последние новости придали ей сил. Телефонный разговор с Калифорнией принес неожиданные результаты. Уолтер Юрген вовсе не умер от болезни Хантингтона. Он в добром здравии работал в университете до самой пенсии, а с прошлого года целиком посвятил себя работе над учебником. Отцовство – не исключено. Но маловероятно, иначе его вряд ли оставили бы в неведении.

Мариетта солгала. Болезнь Хантингтона оказалась чистейшей выдумкой, но материнская ненависть удручала Мэри-Ли. Наверно, у Мариетты просто отсутствовал родительский инстинкт – так сказать, врожденный порок душевного развития.

Эта мысль не то чтобы успокоила Мэри-Ли, но как-то примирила ее с действительностью. Отныне надо считать Мариетту неизбежным злом, стихийным бедствием... как смерч или ураган, который обрушивается на всех сразу и не направлен против одного человека. Буря есть буря.

Сбоку от нее возник незнакомый молодой человек.

– Терпеть не могу толчею, а вы? Я сюда зашел только для того, чтобы передать приятелю документы, а его до сих пор нет.

Мэри-Ли взглянула на него с интересом. Ему на лоб спадала прядь темно-русых волос. Крепкое телосложение говорило о регулярных занятиях спортом. Костюм-тройка безукоризненного покроя сидел как влитой.

– Понимаю, – иронично заметила Мэри-Ли. – Бар – самое удобное место для передачи документов, особенно если в непосредственной близости находятся хорошенькие женщины.

– Должен признаться, здешняя обстановка начинает мне нравиться, и больше всего то, что находится в непосредственной близости.

Они перебросились несколькими шутливыми фразами, и Мэри-Ли почувствовала знакомое возбуждение. Но собеседник, похоже, зарабатывал больше, чем она, и это охлаждало ее пыл. Однако от него исходило редкостное обаяние. Когда он улыбался, на левой щеке появлялась трогательная ямочка, и Мэри-Ли поймала себя на том, что хочет до нее дотронуться.

– Меня зовут Джейк Скотт, – представился он. – Полностью – Джон Эллисон Скотт. Я работаю в рекламном агентстве «Уолтер Томпсон» – это здесь, за углом. А вы? Ваше лицо мне знакомо. Могу поклясться, где-то я вас видел. Причем совсем недавно.

Мэри-Ли вспыхнула. Обычно ее случайные знакомые предпочитали сохранять анонимность.

– Вряд ли вы меня раньше видели.

– Нет, я уверен. – Он внимательно изучал ее лицо. – Вас можно принять за манекенщицу, но это обманчивое впечатление: вы лишены самолюбования. Значит, что-то другое... Странно, что я не могу вспомнить: у меня хорошая память на лица... А, вот оно: телевизор! – воскликнул он, щелкнув пальцами. – Я вас видел на телеэкране.

– Нет.

– Точно! В программе «Доброе утро, Америка». Теперь я уверен. Вас зовут Мэри-Ли Уайлд, вы написали книгу о своей матери.

Мэри-Ли сникла. Она оттолкнула от себя стакан и извинилась, поднимаясь со стула, но не смогла протиснуться к выходу сквозь плотную толпу.