– Я рад, – машинально ответил Никита, вставая и кланяясь. – Прошу со мной отужинать, Дмитрий Захарович. Не угодно ли наливки с дороги?

При виде наливки Остужин ещё более оживился и охотно принял рюмочку, а за ней и другую. Феоктиста повторно принесла жаркое. Никита с тоской подумал, что спать лечь, вероятно, удастся не скоро, вздохнул и приготовился к мучительному времяпрепровождению. Ему всегда тяжело давались разговоры с чужими людьми. Даже с Мишкой, ближе которого у него не было человека, Никита предпочитал молчать и слушать болтовню друга: их обоих это ничуть не тяготило. А сейчас надежда была лишь на то, что сосед по-быстренькому упьётся и уедет.

Увы, не тут-то было. Воздав должное ужину и наливке, майор Остужин сразу же поинтересовался:

– А что, отец мой, в преферанс вы не играете ли?

– Отродясь не играл, Дмитрий Захарыч, – на голубом глазу заявил Закатов. – Батюшка покойный заказал до двадцати лет не садиться. Я и не садился, а потом оказалось, что учиться поздно, да и…

– Хорошему занятью выучиться никогда не поздно, вот что я вам скажу, сударь мой! – сердито заметил старичок. – Здесь у нас, конечно, не столицы, а самая глушь, так что токмо преферансом да вистиком от скуки осенней и спасаемся. Ну, да вы из Москвы, вам виднее… Верно, книжки читаете?

Закатов сознался, что читает, чем, кажется, окончательно уронил себя в глазах соседа.

– Вы ведь, Никита Владимирыч, корпус кончали? Да-с, в наше время вредных книг юношеству в руки не давали! Оттого и жизнь была не в пример правильнее! Служили государю и никаких вредных умствований в себя не принимали! А сейчас… – Дмитрий Захарович тяжело вздохнул, видимо, всерьёз опечаленный Никитиным нравственным падением. Совсем уж уныло он спросил:

– Разбойники-то ваши, кои Амалию Казимировну убили, так и не сыскались?

– Пока ещё ловят, – осторожно ответил Никита.

– О-о, у нас все так о ней сожалели! Анна Порфирьевна Агарина просто плакала: «Единственное достойное хозяйство, говорила, в нашем паршивом уездишке, – это у Закатовых! Он за свою управляющую должен бога молить!»

Никите показалось, что он ослышался.

– Позвольте, но… Хозяйство ведь в полном разорении! Госпожа Агарина, вероятно, не знает, что у меня сорок две души в бегах числятся? А прочие умирают с голоду?

– Это вам ваши мужики наговорили? – Старичок рассмеялся мелким, тихим смехом. – Смею заметить, вы напрасно их слушаете! Врали и подлецы, каких поискать! Амалия Казимировна не позволяла им лес рубить, так они, мерзавцы, ночами рубили по соседям! У Волнухина почти целую рощу извели! И ни одного вора не поймали!

– С чего же вы тогда взяли, что это мои? – сухо спросил Закатов.

– А кому же ещё, помилуйте?!. Им одним во всём уезде отопляться нечем было! Да-а, великая это потеря для вас, Амалия Казимировна, будь ей земля пухом… великая!

Закатов промолчал, не желая ссориться. Но отставной майор не унимался:

– А как они у неё развёрнутым фрунтом на барщину ходили! Любо-дорого было взглянуть! А у той же Агариной, паршивцы, более чем на четыре дня и не соглашались! И то Анна Порфирьевна ежечасно бунта боялась и лишь на то уповала, что у неё в погребе замки крепкие! Мол, отсидеться можно, покуда из уезда казаки не прибудут! А у Веневицкой-то и пискнуть боялись, потому что расправа коротка была! Да-с, сударь мой, нынче таких управляющих и за тысячное жалованье не сыщешь, тяжеленько вам без неё будет! Уж и не знаю, как управляться станете…

– Как-нибудь управлюсь, – сквозь зубы сказал Закатов, более не пытаясь казаться вежливым. – Может, ещё рюмочку наливки, господин майор… на дорожку?

Но Остужин или не понял, или не захотел понять прямого намёка: рюмочку откушал с удовольствием и вольготно откинулся на спинку кресла.

– Поверьте, мы, соседи, желали бы искренне принять в вас участие! Вы – человек ещё молодой и неопытный… Вот зачем вы, к примеру, скотину собственную по дворам раздали? Этак же вам прямые убытки, а мужикам всё равно с этого проку не станет. Они, подлецы, уже и со скотиной обходиться разучились, всё равно она у них подохнет, и с чем вы останетесь? Опять же – сегодня все деревни галдят, что болотеевский барин своим мужикам задаром хлеб раздаёт. Правда это? – сурово спросил Остужин.

Закатов подтвердил, что да, истинная правда.

– Крайне легкомысленно! – сердито сказал отставной майор. – Коли у вас причуда такова – чужой труд на ветер выбросить, то…

– Чужой – это чей, позвольте вас спросить? – осведомился Никита. – Не иначе, моей грозной управляющей?

– Именно её! – не понял сарказма Остужин. – Ведь Амалия Казимировна, благословенна будь память её, ночей не спала ради вашего блага, смерть мученическую приняла! А тут, извольте видеть, в один день все её старания – по ветру! К тому же это крайне вредно для других мужиков! Уже сегодня вечером по всем деревням сходки, болтают о вашей вредной благотворительности, с часу на час того же возжелают, – этак и до прямого бунта недалеко!

Терпение Закатова было на пределе. Едва справляясь с желанием выкинуть старого поганца из дома, он налил ему ещё одну рюмку.

– Право, не кипятитесь, Дмитрий Захарыч, мужики у нас терпеливые. Даже мою Веневицкую зарубили аккуратно, без всякого бунта… Не угодно ли ещё наливочки? Вы-то сами, надо полагать, со своими мужиками справляетесь блестяще?

И снова его насмешка пропала втуне: Остужин горделиво выпрямился в кресле, и впалые, поросшие седым пушком щёки его порозовели.

– Все двадцать две души на месте, сударь мой! – отрапортовал он, одним духом опрокидывая в себя наливку. – И ни разу за все годы возроптать не осмелились! О-о, попробовали бы они у меня, дармоеды! За сорок лет одного всего и поймал, когда в моём пруду карасей ловил! Я его, мерзавца, в ту же весну в солдаты сдал, остальным в острастку! И убытков посему не терплю!

– «Свиньин, хозяин превосходный, владелец нищих мужиков»… – не особенно тихо процитировал Закатов, но Остужин этого не услышал:

– Им, сударь мой, потачки давать никак-с нельзя, на страхе весь порядок держится, вот-с! У кобеля дворового стоит на миг цепь ослабить – сразу же сорвётся и хозяина сожрёт, который его всю жизнь кормил! И хорошо бы вам к советам опытных людей прислушаться, поскольку… Так вы, говорите, в преферанс не играете?

– По маленькой, – медленно сказал Никита, глядя прямо в блёклые глазки отставного майора. – И не больше одной партии.

– Вот! Я сразу же понял, что вы подлинный дворянин! – Язык Дмитрия Захаровича уже заплетался. – По большой играть воистину грех, а по маленькой отчего ж не позабавиться? С полтинничка начнём?

Через четверть часа Закатов уже понял, что напрасно поддался порыву. Старик играть не умел совершенно, мгновенно впадал в азарт, горячился, начинал кричать и хлопать обтрёпанными картами об стол – и проигрывал партию за партией. К счастью, денег у него было при себе немного, и Закатов не чувствовал особенных угрызений совести, обыгрывая старика майора. Во всяком случае, это было лучше, чем выслушивать его нравоучения. «Вот бы Мишке поглядеть! – с отвращением думал он. – Как есть подтверждение его словам о дикости российской непролазной… Ни разу в жизни меня этот майор не видел – а вмиг явился со своими опасениями, что я всех окрестных мужиков до бунта доведу! Да им тут Бога надо благодарить, что этого бунта до сей поры не случилось! И как его теперь выставить – уму непостижимо! Лучше бы, право, отец Никодим на огонёк заглянул…»

Избавиться от незваного гостя в самом деле оказалось трудной задачей. Осторожных намёков о позднем часе и усиливающейся метели Остужин понимать не желал. С каждой минутой он расходился всё больше и на напоминания о том, что они намеревались сыграть лишь одну партию, реагировать не хотел.

– П-пустошь у меня ещё есть, сударь мой! – брызгал он слюной через стол. – Пустошь у самого леса! Как раз в ваше поле за рекой клином вдаётся, так куда как выгодно бы вам было её получить! Ставлю пустошь оную в четыре партии!

– Да оставьте же, Дмитрий Захарыч, мне вовсе не нужна ваша пустошь! Она ещё вам самому сгодится! Время уже позднее… – пытался урезонить его Закатов, но какое там…

– Попрошу меня не учить-с! – кипятился отставной майор. – Я в своём дому хозяин и владениям своим тоже! Ставлю пустошь, говорю я вам! А всяким мокроносым соплякам учить себя не позволю!

Тут у Закатова лопнуло терпение – и через четверть часа пустошь, которой он в глаза не видел, оказалась в его владении, после чего он решительно объявил конец игры. Но не тут-то было! Совершенно опьяневший от наливки и проигрыша Остужин воздвигся над столом и, тараща, как филин, мутные глаза, принялся кричать, что он ещё, слава богу, не нищий и ему есть на что играть, а посему… Конца сей пафосной речи Закатов уже не услышал, потому что в кабинет вошёл Кузьма и бесстрастным голосом доложил, что «за господином Остужиным дочь прибыть изволили».

«Слава тебе, Господи…» – подумал Никита.

– Проси, Кузьма, скорей.

За окном уже совсем смерклось, мутные полосы снега пестрили тьму, сквозь них проглядывало размытое пятно луны. Взглянув на ходики, Никита удивился тому, как быстро прошло время: было уже около полуночи. Он успел только наспех смахнуть под стол карты и задвинуть за бювар графин с наливкой, – а в комнату, шурша платьем, уже быстро вошла высокая девушка. Пламя свечей в шандале забилось, бросая на её лицо рыжие отблески.

– Добрый вечер, мосье Закатов, – отрывисто сказала она. – Я приехала за папенькой.

– Добрый вечер, мадемуазель, – в замешательстве ответил Никита, показывая на стул. – Может быть, присядете?

– Багодарю, уже ночь на дворе, и… тьфу ты! – Тут девица Остужина завернула такое словцо, что Закатов вздрогнул и с изумлением взглянул на гостью. – Опять нарезался хуже свиньи! Стоит на минуту отвернуться – и извольте видеть, пьян в стельку! Что ж, поскольку папенька познакомить нас не способен, придётся самой рекомендоваться: Анастасия Дмитриевна Остужина.

– Я… счастлив. Штабс-капитан Никита Владимирович Закатов, к вашим услугам.

Майор тем временем благоразумно сник в кресле и прикинулся спящим. Остужина поморщилась, подошла к отцу и заметила лежащий на ковре туз червей.

– Что ж… этого следовало ожидать, – мрачно сообщила она. – Я вас, господин штабс-капитан, не осуждаю, вы здесь человек новый… но никто из соседей с папенькой давно уже играть не садится! Свою несчастную пустошь, надо полагать, он вам уже проиграл?

– Не успел, – соврал Никита, глядя через стол на резкое, чётко очерченное, почти некрасивое лицо нежданной гостьи. Мадемуазель Остужина ни капли не была похожа на отца. В её тёмных, чуть раскосых глазах, выступающих скулах, грубоватом подбородке отчётливо проступало что-то татарское. Волосы тёмно-пепельные, гладкие, были стянуты в узел на затылке, возле губ пролегла короткая, неожиданная для молодой девушки морщинка. «Ногайская принцесса» – почему-то пришло в голову Закатову, и он чудом удержался от улыбки. Простое чёрное платье Остужиной, очевидно, было пошито в девичьей или собственными руками и ничем не украшено. На руках её не было перчаток, и Закатов увидел, что руки эти – тоже некрасивы, слишком широки в запястье, а на тыльной стороне левой ладони красуется длинное красное пятно.

Как ни старался Никита рассматривать гостью осторожно, Остужина заметила его взгляд.

– Это я давеча приложилась утюгом, – без капли смущения пояснила она, приближая пятно к свету свечи. – Наша Власьевна уже еле видит. Если бы я не выхватила у неё этот несчастный утюг, она бы и скатерть прожгла, и пол-имения бы спалила.

– Помилуйте, мадемуазель Остужина, вы вовсе не обязаны…

– Да знаю, знаю, что не обязана, – голос её был таким же резким, как весь облик ногайской княжны. – Я и к вам в дом совершенно по-хамски вломилась среди ночи… но тут уж ничего не поделать. Папенька, кроме меня, всё равно никого не послушает, а мучить вас его обществом до утра…

Закатов невольно содрогнулся, представив себе такую перспективу. Смущённо поглядел на Остужину – и, увидев на её лице кривую улыбку, понял, что она догадалась о его мыслях.

– Не беспокойтесь, я сейчас его заберу и постараюсь сделать так, чтобы он более вас не отягощал.

– Поверьте, я ничуть не…

– Да оставьте вы, ради бога! – отмахнулась Остужина. Подошла к столу (на Закатова пахнуло сушёной мятой и кислыми щами), решительно встряхнула за плечи обмякшего отца и сквозь зубы сказала несколько тихих слов. Сказанного Закатов не услышал, но по татарскому лицу Остужиной скользнула такая неприкрытая ненависть, что у него по спине пробежали мурашки. Отставной майор, не поднимая глаз, поднялся и, как кукла, позволил завернуть себя в потёртый заячий тулупчик. После чего дочь решительно вывела его в сени и приказала Кузьме:

– Любезный, грузи папеньку в дрожки! Там мой Ермолай примет…

– Вы поедете одна, в такой час? – осторожно спросил Закатов, поглядывая в открытую дверь на занесённый снегом двор.