– Женщина моего положения должна принимать участие в общественной жизни, – защищалась Ромелия.

– Общественная жизнь – это нечто совсем другое. Ты можешь молиться в храме, гулять в укрытых аллеях или расслабиться в бане. Ты можешь пойти в цирк, в театр, на бои гладиаторов. Ты можешь посетить библиотеку или свою соседку Флавию, но зачем тебе мотаться по этому грязному рынку?

Ромелия нетерпеливо отмахнулась.

– Флавия тоже здесь и покупает себе мавра.

– Нет, Флавия велела привести мавра к себе в дом, как и требуют обычаи. Тебе-то для чего быть здесь?

– Только чтобы посмотреть, что здесь есть.

– Нам не нужны рабы, по крайней мере в доме. За рабов в поместье отвечает управитель, на покупку новых рабов я даю ему средства. Он сам ищет подходящих для работы в имении рабов.

– Тут должны быть германцы, как сказала Флавия. – Ромелия вытянула шею. Понтикус, подобно императору, сидел, как на троне, на богато украшенном стуле, стоящем на подиуме, и рабы обмахивали его опахалами. В стороне толпились жалкие, одетые в лохмотья и закованные в цепи создания, они душераздирающе стонали и жаловались. Но были среди них и мрачно молчавшие, крепкие телом великаны.

– Неплохая идея, – задумчиво признал Валериус. – Я, так и так, планировал в следующем месяце проведение игр. Пикантно было бы использовать германцев в качестве гладиаторов. Только посмотри на этих высокорослых. Они превосходят наших гладиаторов на целую голову. Это сделает борьбу напряженной. Итак, я поговорю с Понтикусом, интересно, что он сможет мне предложить.

Валериус протиснулся сквозь толпу любопытных. Понтикус тотчас узнал его, спустился с помоста и побежал навстречу сенатору. Он предвидел хорошую сделку.

– Приветствую тебя, благородный сенатор. Чего желает твое сердце? Что я могу для тебя сделать? Прекрасная нубийка? Галл, сильный, как медведь? Маленький мавр? Приищи себе что-либо, у меня большое предложение.

– Пощади меня с твоим предложением, старый мошенник, – возразил Валериус и без всякого интереса покачал головой. В прошлый раз ты меня обвел вокруг пальца своими пятью хилыми даками и двумя евреями. Львы на арене, и те ими не насытились, и я здорово опозорился перед плебеями. Нет, благодарю, ты меня уже обслужил. – Валериус резко отвернулся.

Несмотря на полноту, Понтикус живо обежал вокруг Валериуса и загородил ему дорогу.

– Ты несправедлив ко мне, Валериус. Только посмотри на мой товар. Первоклассный! Разве эти глаза могут лгать?

Он неловко повернулся к Валериусу и с силой оттянул свои нижние веки так, что его лицо превратилось в подобие маски.

Валериус застонал и позволил подвести себя явно против собственной воли к подиуму, построенному для показа рабов. Он кивнул надсмотрщику, который, махая своей громадной плетью из кожи бегемота, вытолкнул пятерых прикованных друг к другу рабов.

– Это варвары, германцы. Посмотри, какие они большие и сильные. Ты можешь использовать их для полевых работ. Для боев гладиаторов они тоже подойдут. У них есть мускулы и мужество.

Валериус выдвинул вперед нижнюю губу, как будто должен был срочно подумать.

– Нет, – после паузы медленно проговорил он. – Ты просто хочешь задурить мне голову.

– Только три тысячи сестерциев за штуку, – предложил Понтикус.

Валериус громко рассмеялся.

– Нравится же тебе шутить! Три тысячи!

Он снова отвернулся. Понтикус схватил его за руки.

– Две тысячи пятьсот!

Один из рабов, сопровождавших сенатора, протиснулся между Понтикусом и Валериусом, чтобы защитить своего господина от дальнейших атак торговца.

– Немного дороговато для пяти порций мяса для львов, – проворчал Валериус. – Они не стоят более одной тысячи пятисот.

– Ты сделаешь меня бедняком! – пожаловался работорговец. – Две тысячи! Мое последнее предложение!

Пока Валериус торговался с ловким продавцом, Ромелия осматривала рабов, ждавших у подиума. Она обнаружила девушку, сидевшую на корточках прямо на земле, грязную, в жалких лохмотьях. Однако ни грязь, ни лохмотья не могли скрыть природную белизну ее кожи и чудесный светлый цвет волос.

Ромелия дернула своего супруга за тогу и указала на рабыню.

– Я хотела бы на нее посмотреть.

– Что? Зачем она тебе?

– Ну, просто так, я хочу на нее посмотреть. Пусть ее выведут на помост.

– Понтикус, а кто это у тебя там? – спросил Валериус.

Понтикус растерянно посмотрел в том направлении, куда указывал сенатор.

– Но… но… это же женщина! Ах, я понимаю! Женские бои на арене. – От предвкушения удовольствия он облизнулся.

Валериус не удостоил его ответом. Надсмотрщик махнул плетью и вывел девушку на помост. Только сейчас Валериус заметил, что речь шла о высокой германке с длинными ногами, светлой кожей и чудесными белокурыми косами. Если ее отмыть и надеть на нее короткую тунику…

Он не осмелился думать дальше. Понтикус, который заметил, что упорство сенатора тает, предвкушал еще одну сделку.

– Ах, эта, – сказал он, растягивая слова и глядя сквозь полуприкрытые ресницы. – Это нечто особенное. Собственно говоря, я не хотел бы сам с ней расставаться.

– Не лги, мошенник. Ты хочешь только набить цену.

– Но она ее стоит, она ведь девственница.

– Не рассказывай сказки, ей наверняка восемнадцать или девятнадцать лет.

– Безусловно, и она девственница, потому что у дикарей на севере все незамужние женщины девственницы. У меня есть гарантия того, что ни один из солдат до нее не дотронулся.

– Ага, у тебя есть даже гарантия. А я от тебя таковую получу?

– Конечно, я велел врачу осмотреть ее.

Ромелия, задержав дыхание, смотрела на длинные светлые волосы. Какой бы прекрасный парик она могла велеть из них изготовить!

– Я хочу ее, – сказала она своему супругу.

– Что? Извини. Для чего тебе нужна эта дикарка?

– В качестве служанки.

Валериус со смехом покачал головой.

– Варвары даже не знают, что можно мыться. Ромелия, выброси эту чепуху из головы.

– Я ничего не выброшу из головы. Я хочу ее. Друзилла уже не молоденькая, ей нужна помощница.

Валериус был в гневе. Если женщины что-либо вобьют себе в голову, они больше не прислушаются ни к одному разумному аргументу.

– Ты знаешь, сколько она стоит? Она ведь девственница!

– Меня это не интересует!

Валериус так и не понял, что не интересует Ромелию – высокая цена или то, что германка – девственница. Вдобавок ко всему, Понтикус с хитрым выражением лица прислушивался к их перебранке.

– Пятьдесят тысяч, – прошептал он.

У Валериуса перехватило дыхание.

– Что такое? Ты хочешь меня разорить?

Теперь рассмеялся Понтикус.

– Даже тысяча таких рабынь не разорила бы тебя, почтенный Валериус. Посмотри только на эти белые ноги, на круглые ягодицы, полную грудь. Она создана для того, чтобы доставлять мужчине высшее удовольствие.

– Ба! Да такую я могу иметь в любом лупанарии, – отмахнулся Валериус. – Более десяти тысяч она не стоит, даже если она девственница.

– Двадцать тысяч, – услышал он голос позади себя.

Понтикус и Валериус удивленно обернулись. Пренебрежительно улыбаясь и скрестив руки на груди, рядом с ними стоял Хортулус.

Руки у Ромелии задрожали. Только ей удалось уговорить мужа против его воли приобрести эту светловолосую дикарку, как тут же вмешался другой.

– Двадцать пять тысяч, – воскликнула она.

– Ромелия, – одернул ее Валериус.

– Тридцать тысяч. – У Хортулуса не дрогнул ни один мускул, и он глядел перед собой так, как будто это его совсем не касалось.

– Ты знаешь, кто это? Это Хортулус, владелец самого большого лупанария в Риме. – Лицо Валериуса побагровело.

– Откуда мне его знать? – возразила Ромелия насмешливо и опустила уголки рта. – Тридцать пять тысяч! Мое последнее слово!

Валериус сердито нахмурил брови.

– Ну, хватит, женщина твоего положения не торгуется с владельцем борделя. Немедленно возвращайся к своим носилкам.

Ромелия вырвалась у него из рук.

– Я… хочу… эту рабыню!

Нараспев произнося каждое слово, она указывала вытянутым указательным пальцем на помост.

Взволнованный Валериус отвернулся.

– Сорок тысяч! – Хортулус все еще не признавал себя побежденным.

Валериус в гневе переводил свой взгляд с Понтикуса на Хортулуса.

– Итак, хорошо, мое последнее слово. Пятьдесят тысяч, и к ней еще тех пятерых. Ты можешь их тут же отослать в цирк.

Понтикус посмотрел на Хортулуса, но тот сделал отрицательный жест рукой.

– Согласен, высокий господин, ты определенно не пожалеешь. Понтикус предлагает лучший товар, я тебе это гарантирую…

– Прикрой рот, – сердито проворчал Валериус, опускаясь в свои носилки. Охотнее всего он поколотил бы Ромелию – не из-за высокой цены, которую должен был заплатить за какую-то рабыню, а за то, что жена его опозорила. На глазах у всех она устроила сцену, и завтра об этом будут рассказывать на всех площадях Рима, а ему дорога была репутация его семьи. Однако дома, на вилле, он ей выскажет свое мнение, и, возможно, далее поколотит ее за упрямство и высокомерие.

Когда они прибыли домой, Ромелия сказала Друзилле:

– Искупай ее и одень, она будет жить в твоей комнатке, ты научишь ее нашему языку и обучишь всему, что ей надо делать. Сначала на кухне, потом она будет прислуживать в доме.

Ромелия нетерпеливо махнула рукой, пока Друзилла с ужасом смотрела на грязную великаншу, которую ввели в атриум два раба. Цепи Понтикус с нее снял, но до этого указал Валериусу на то, что рабыня может очень быстро бегать и в любое время готова к побегу. Она, кажется, предпочитает смерть рабству.


Мысли Зигрун как будто увязли в болоте. Она едва чувствовала в себе жизнь. После того как римские солдаты помешали ей покончить жизнь самоубийством, ее душа погрузилась в глубокую черную яму. Она отделилась от нее. Душевные и телесные силы покинули девушку. Норны, богини судьбы, которые пряли и ткали человеческие судьбы, набросили свою ткань на Зигрун, и ее судьба оказалась мрачной и ужасной. Это был приговор, которого не могли избежать люди. Если Норны решили судьбу человека, то изменить ее было невозможно. Одним они предлагали жизнь в счастье и уважении, а другим пророчили несчастье и беду. Гневные враждебные Норны выткали судьбу Зигрун.

С Зигрун обращались жестоко, ее унижали. Римляне отняли самое ценное, что она имела, – ее свободу. Однако должны же существовать Норны, которые помогают человеку в беде. Где они? Зигрун каждую ночь глядела в небо, чтобы высмотреть Урдамани – призрачный полумесяц, который указывал на смерть людей. Однако луна казалась круглой и дружелюбной. Ночи были мягкими и спокойными.


Вереница пленных апатично продвигалась мучительным маршем вперед через горы, в царство римлян. Цепи тяжело давили, жара и жажда мучили больше, чем холод и голод. Надсмотрщики подгоняли плетьми жалкие создания, чтобы они двигались быстрее, а если кто-либо без сил оставался лежать на дороге, его пронзали мечом и оставляли как добычу волкам и воронам.

Было сделано много тысяч шагов, пока они, грязные, избитые, униженные, добрались до города всех городов. Они все умрут. Тот, кто еще жив сейчас, лишь продлевает свою муку до мгновения смерти.

В конце их пути они оказались на площади, полной народа, на площади перед громадными зданиями из камня, которые Зигрун никогда еще в жизни не видела. Кто их построил? Были ли это великаны или боги? Кто поставил хижины одну на другую? Кто вымостил камнями дороги? Кто создал громадные стволы деревьев из камня? Ни одному человеку была не под силу эта гигантская работа. Тем не менее вокруг стояло много людей, они смеялись, рассказывали что-то друг другу и показывали пальцами на вереницу осужденных на смерть. Неужели это и была хваленая южная страна, страна под солнцем? Или же это был порог Валгаллы, где земные ценности больше не имеют значения? Зигрун завела руки за голову и рухнула на землю. Девушка почувствовала удар плети, которым надсмотрщик заставлял ее снова подняться, но сжала губы и опустила глаза, чтобы не смотреть в лицо крикливому, яростно жестикулировавшему человеку. Она не понимала, зачем ей нужно подниматься на этот деревянный помост. Потом мужчины сняли с нее цепи. Она теперь свободна? Сила медленно возвращалась в ее тело, сила, данная отчаянием. Она огляделась в поисках пути на свободу, пути, который приведет ее назад, на родину. Однако Зигрун увидела только смеющихся и кричащих людей, а также пленников, закованных в цепи, жизнь которых уже заканчивалась. Что хотел этот богато одетый мужчина, громко споривший с работорговцем? Ведь она была Зигрун, единственная дочь мужественного воина Зигмунда Наякса! Никто не мог заставить ее стать рабыней.

Зигрун быстро поняла, что она только поменяла владельца. Им, должно быть, стал очень важный и состоятельный мужчина, которого несли перед ней молодые люди, одетые в красное. Она должна была следовать за этим мужчиной, он был теперь ее судьбой.