Что это он говорит такое невразумительное? А она еще, дурочка, его в оптинские старцы записала.

– Я не могу забыть о нем. Я мать.

– Понятное дело. Но ваш Ким должен прожить собственную жизнь. Понимаете – свою, а не ту, которую вы для него сочинили.

– Своя жизнь – это жизнь алкоголика.

– Может быть. Но выпрыгнуть из этого состояния он может только сам.

– И я ничем не смогу ему помочь?

– Можете. Молитвой. И еще… доверяйте жизни. Она подскажет.

Вот такие дела. Наверное, Петр Петрович не вкладывал в слово «молитва» прямой смысл. Наверное, он имел в виду – стоять на расстоянии и верить, что сын найдет силы, чтобы начать трезвую жизнь. Но где взять эту веру?

А на горизонте уже прорисовывалась очередная подсказка судьбы. Соседка зашла отдать старый долг и, как благодарный человек, принесла кусок свежего пирога, а Юлия Сергеевна, тоже как вежливый человек, должна была предложить ей чаю. Соседка была очень не ко времени, хозяйка прямо-таки извертелась от напряжения, но ведь не выгонишь. И вдруг в разговоре соседка сообщает, что дочка ее ездила в прошлом году в Высоцкий монастырь отмаливать мужа-пьяницу.

– Отмолила?

– А как же! Не до конца, конечно, но безобразить перестал. В Серпухове очень сильная икона. Всем помогает. Только надо верить. Без веры ничего не получится.

Опять – вера! Ее не обретешь силовым усилием, не свяжешь на спицах, как шарф. Говорят, что веру можно заработать чистой жизнью. Но кто знает, что раньше – курица или яйцо. И какая она, эта чистая жизнь?

Юлия Сергеевна не была атеисткой в советском понимании этого слова, но и православной ее нельзя было назвать. Крещеная, да, куличи пекла на Пасху и сама делала творог из кефира. Любила читать про иконы, помнится, Солоухинские «Черные доски» конспектировала. Запрещала Киму ругать церковь. Вот и весь ее камень веры.

Ее раздражала новая волна верующих, которая нахлынула с приходом демократии. Нельзя всех огульно подводить под один знаменатель. Юлии Сергеевне казалось, что приход людей в храмы не связан с верой, а является естественной тягой к объединению в стада. Церковь для многих стала чем-то вроде клуба по интересам, и началась там у бывших атеистов новая интересная жизнь со своими байками и интригами. И все это под музыку и красивые слова. А где, скажите, усадьба и где вода?

Но, с другой стороны, в глубине души признавала наличие неких таинственных высших сил: высший разум или сгусток энергии. Трудно жить без этих сил один на один с мирозданием. А великие религии были всего лишь уважаемым и важным разделом культуры, вечно действующим сюжетом для художественных и музыкальных полотен. В молитве она видела нравственное начало – они для того, чтобы человек стал лучше.

Но как бы то ни было, в церковь ходить ей было неловко, словно ее заставляли играть в игру с чужими правилами, поэтому ей и в голову не пришло, что она поедет в Серпухов. Но в памяти рассказ соседки задержался, и время от времени Юлия Сергеевна мысленно к нему возвращалась. Церковь плохому не научит. И уж кому-кому, а матери алкоголика там самое место.

А дальше все пошло развиваться стремительно. Мудрая жизнь, цепко ухватив ее за руку, повлекла совсем уж в непросматриваемые дали. Семен, который столько лет играл роль верного, нужного, но как бы бесполого друга, вдруг сделал предложение. Он уже набивался в мужья, давно, сразу, после ухода Павла. Тогда она сказала «нет», и Семен Львович, не выказывая никаких эмоций, словно волна в прилив, откатился, вернувшись в плоскость старых отношений. Семен был свой. Он был умницей. Они редко виделись, но встречи были истинным праздником, говорили и не могли наговориться. Семен умел таким образом назвать и обозначить мир, что он становился приемлемым для существования. С ним было легко. За пятнадцать лет он успел жениться, развестись, поменять специальность и обзавестись некими знаками отличия, по которым мы угадываем зажиточного человека.

А ее предприятие с кормом для собак терпело крах. Уже и бухгалтер Нинка сбежала, взвалив на плечи Юлии Сергеевны непонятную цифровую науку, и за аренду помещения платить было нечем, и налоговая инспекция стала слишком пристально коситься в сторону ее лавчонки.

Она не дала себе и минуты на размышление, сразу сказала: «Да, согласна». Более того, ночью, наедине с собой, когда можно было схватить себя за руку – одумайся! – или хотя бы мысленно представить, как следует строить храмину позднего брака, она не стала «приводить в порядок мысли». Сказано – будет сделано. И всё!

Семен Львович, видимо, придерживался такого же мнения. Ведь немолодые уже люди. Они быстро договорились, что свадьбу отметят в купе поезда, который повлечет их по длинному туристскому маршруту. Называлось все это свадебным путешествием, а на самом деле оба решили, что начать совместную жизнь лучше в безликих гостиничных номерах. Безбытность лучше скорректирует их взаимный договор, чем особняк Семена за окружной дорогой, в котором Юлия Сергеевна и была-то всего один раз.

Она поднялась на плоскую вершину холма и огляделась: перед глазами все та же пойма Нары, за спиной высился старый собор и остатки древней стены. Мудрая жизнь сделала еще один виток, протащив ее по кругу.

Силы небесные, что она делает? Какое, к шутам собачьим, новое счастье? В ванной с импортной сантехникой не словишь радугу. Разве возможна ее благополучная жизнь с Семеном? Она давно живет одна и любит свое одиночество. Одиночество ее беспорядочно, но она в нем хозяйка. Сыновей не выбирают, она обязана сосуществовать с сыном и терпеть его заморочки. А с Семеном… не только закрепленные в паспорте права его, но и сама его забота могут показаться невыносимыми.

Она всматривалась в туманную пойму реки, а на самом деле пробиралась с фонарем по темным углам сознания высвечивать старый слежавшийся хлам. Вдруг вспомнились руки Семена. Многие годы они были только подспорьем в разговорах, а сейчас она отметила, что ей неприятны утолщения на фалангах его пальцев. Семен очень печется о собственном здоровье, и хоть стесняется говорить об этом подробно и часто, она знает, что он был увлечен сыроедением, раздельным питанием и лечил что-то там мочой. Он переносит табачный дым в ее доме, а в своем, пожалуй, назначит ей определенное место для курения.

О любви говорить не будем. Это вообще заповедная тема. Семен – бабник со стажем, и в свои шестьдесят с хвостиком вряд ли изменил своей привычке. При его деньгах он мог найти молодую, упругую, большеглазую… Зачем он вспомнил о ней – неупругой, толстой и в очках. Делая предложение, он не ограничился короткой формальной фразой, а излил водопад прочувствованных слов, в которых рефреном звучало: мы проверили друг друга (да уж!), мы достойны «покоя и воли» (тоже мне Пушкин фигов!).

Но не об этом сейчас, главное – выявить суть поступка. Суть, конечно, студениста, расплывчата и илиста. И не надо делать вид, что она непонятна. Всю эту храмину она выстроила только ради Кима, а значит, Семен только статист, загипнотизированный мудростью жизни. Задача Семена Львовича – подать ей топор, которым она разрубит пресловутую пуповину, соединяющую ее с Кимом.

Но это грех… новое слово в ее обиходе, это подлый оскал в обманной игре. Но себе-то сознайся, ты устала быть небогатой, тебе надоело бояться завтрашнего дня. Это тоже грех, но это грех понятный, человеческий. Что же делать-то, Господи?

Через неделю в субботу Юлия Сергеевна пошла в храм Георгия Неокесарийского, отстояла службу, исповедалась, причастилась, а на следующий день, препоручив сына Богородице и «Неупиваемой чаше», отбыла в Лиссабон.

Часть вторая

1

Утром, после встречи с Софьей Палеолог, Киму было не просто плохо, а непереносимо. Еще доставало сил фасонить, помру, мол, туда и дорога, но знал при этом твердо, что не помрет, а будет дальше с трудом и брезгливостью таскать на себе отравленную плоть. То есть как – на себе? На позвоночнике, что ли? Позвоночник тоже гниль, кости распухли, суставы ломит. Мозг, рождающий страшные образы, тоже полон сивушного яда. А душа? Душа пьянеет? Она подвластна алкоголю? Душа суть понятие философическое, во всяком случае, нематериальное. Какой-то чудак пытался доказать отсутствие души при вскрытии трупа. Вот мы разрезаем человека и ищем специальный мешочек из мышц или кожи, в котором упакована душа. Нет мешочка! Но если бы этот тип нашел мешочек, то стал бы утверждать, что душа материальна, а поэтому ее тем более нет. У Кима этот виртуальный мешок в наличии? Нет ответа.

Надо собрать с полу проклятые рукописи. Главное – не смотреть в текст. Собрать и отнести в мусорку. Но может быть, матери эта рукопись зачем-то нужна? Если нужна, то зачем прятать старые листы на антресолях? Сколько вопросов! Вот у Канта было всего два главных вопрос: он не мог постичь смысла звездного неба и наличие нравственных установок у человека. А у него, Кима Паулинова, есть нравственные установки? Надо прекратить этот поток сознания. Боже мой, как тошнит, мутит, томит и стонет его несчастное тело!

Необходим человеческий голос. Где его взять? Мать вне пределов досягаемости. По его подсчетам, она где-то в Швейцарии. Когда она уезжала, Ким спросил: «Это свадебное путешествие?» Ничего не ответила, только рассмеялась. Семена Львовича Ким не то чтоб не любил, много чести, он ему не доверял. Семен Львович знал все – эдакая ходячая энциклопедия. Понятно, что ему хотелось поделиться с человечеством своими знаниями. Он мог разговаривать десять часов подряд: о политике, об искусствах, о химии, каббале, правилах морского боя, тайнах звездного неба и нравственных устоях. Трепалась с ним мать с удовольствием, а замуж не шла. И как ей, бедной, должен был осточертеть собачий корм, если она все-таки решилась отдать руку (за сердце Ким не ручается) этому плешивому умнику. И ведь вот что удивительно. При таком интеллектуальном, возвышенном взгляде на мир у Семена Львовича везде был блат. Даже если ему нужно было купить ниппель для велосипеда, батарейку в часы, муфту для унитаза – он покупал эти вещицы у «своих людей». Может, они ему дарили всю эту мелочовку?

Кима вдруг обуяла злоба. Правда, на настоящую, сильную злобу не было сил. Так только – обидушка трепыхалась: мать его бросила, бросила одного. Если бы она была дома, никакая Софья Палеолог не посмела бы вломиться в комнату. Однако не будем повторять имя царицы всуе, потому что она где-то рядом.

Ким принялся судорожно листать записную книжку. Ленчику Захарченко звонить нельзя, жаловаться ему бесполезно, а если рассказать про ночные видения, он начнет ржать, как конь. Колька Танеев трудится, зелень зарабатывает, до него не достучаться. Никита… Никитон, вот кому надо позвонить. Он всегда дома и согласен слушать любую глупость. Дальше на «Н» шел нарколог. Ким продолжал обдумывать, как бы половчее задать Никитону вопрос, а рука уже сама набирала номер поликлиники. Иван Макарович оказался на месте.

Удивительной способностью обладал этот человек – он сразу узнавал по телефону голос клиента.

– Развязал? Плохо? Глюки? А ведь я тебя предупреждал. Нет, мой драгоценный, сам к тебе я приехать не могу. У меня прием. Раньше трех я не освобожусь. И потом ты сам вполне транспортабелен. По голосу слышу, да, да. Бери такси и приезжай. Деньги есть? Дуй. Тебе бы хорошо сейчас под капельницей полежать.

Ехать на Автозаводскую на такси было глупо. Такси сейчас заказывают по телефону, да и дорого это. Надо ловить «левака». Но с «леваком» надо разговаривать, а у Кима на это не было сил. Выйдя на улицу и глотнув воздуха, он с облегчением почувствовал, что ноги отравлены куда меньше, чем мозг и желудок. Ноги двигались вполне прилично и благополучно доставили его к метро.

Когда Любочка везла Кима кодироваться, она успела сообщить по дороге массу полезных сведений.

– Врач очень симпатичный. Излечимость у его пациентов девяносто девять процентов. Ты только не бойся, – повторяла она через фразу.

– А чего мне бояться?

– Ну, хотя бы того, что попадешь в один процент неизлечимых.

– Этого я не боюсь. Я на это надеюсь. Он меня не вылечит, но вы с матерью отстанете от меня на веки вечные.

– Все балагуришь, а у самого поджилки трясутся. Тебе сделают укол. Ну, разумеется, еще психотерапия. Он тебе все сам расскажет. Алкоголизм, грубо говоря, сродни сахарному диабету. Понимаешь?

Любочка трещала, как сорока, боялась, что он в последний момент из машины выскочит на полном ходу. Честное слово, просто водопад слов, но главное Ким запомнил: «Диабетикам не хватает инсулина, и человек становится инвалидом по сахару. А у пьяниц организм не вырабатывает какие-то важные ферменты, которые участвуют в разложении алкоголя». Это бодрило. Но если черпануть со дна, то и унижало. Алкоголики – отбросы общества, а диабетики – страдальцы. По нравственным оценкам страдальцы идут по высшей категории.

– А если эти ферменты вводить искусственно, как инсулин? – заинтересовался Ким.