– Забудь.

– Как же я могу забыть? Горлица нежная… Я сейчас опять все так живо представил… ее взгляд… под ним замираешь!

– Бестолков, но памятлив, – продолжал насмешничать Мефодий. – Это девица не для нашего брата. Ты опомниться не успеешь, как ее обвенчают. И не с тобой. А если тебе так нужны взгляды, чтоб под ними замирать, так их полна Москва. Купеческие дочки тоже в теремах живут, но лица не прячут, щеки у них яркие, смех озорной. И дорожка у меня не в один сад протоптана. А летом там яблоки, вишенье всякое.

Паоло с негодованием отверг предложение приятеля. Мефодий обеими ногами стоял на земле, а Паоло жаждал отношений высоких, рыцарских. Ему нужна была дама для воздыхания, для трепетной молитвы, дама, недоступная, как мечта. Он готов был всю жизнь мостить к ней дорогу. Когда пишешь канцону, не думаешь о деньгах, которые можешь за нее получить, а думаешь о горнем и о качестве слога. Для пилигрима, а таковым он считал себя в душе, смысл жизни не в конечном пункте, а в самой дороге.

Но чтобы поддержать костер в душе, надо хоть изредка, хоть издали видеть предмет. А на долю Паоло выпало только ловить обрывки разговоров с именем Стромилова или задавать с невинным видом вопросы, не надеясь получить на них ответ. У него хватало ума не спрашивать напрямую о Ксении, но о самом дьяке, который сейчас ведает дворцовым приказом, можно и поспрошать. Неоценимые сведения получил он не в окружении Софьи, там у всех был рот на замке, а в ватаге молодого князя, когда шлялись они по узким кремлевским улочкам или охотились, или ходили в поле для молодеческих кулачных боев.

Паоло узнал, что Стромилов – человек дельный, хитрый и благочестивый, что в прошлом году умерла у него жена, которая долго хворала, а как минет год, дьяк непременно подыщет мачеху красавице дочери. Ксения – единственное его дитя, а поскольку он жаждет продолжения рода, то для рождения сына подыщет жену здоровую, богатую и знатную.

– Что удивляешься? Дьяку Стромилову все по плечу. И не смотри, что виски снегом запорошило, он еще первостатейный петух. Государь Стромилова весьма уважает и десять лет назад поручил вести ему бумаги и отчетность при самом Антоне Фрязине, потом он и с Марко Руфом работал. Стромилов строил Тайницкую башню, что стоит теперь на месте старых Чизовских ворот.

Рассказчик, а им был княжич Шевья-Стравин, посмотрел на Паоло многозначительно.

– А это большая честь?

– Это большая тайна. Недаром башня прозывается Тайницкой. Из нее можно выйти на кремлевские стены. Но не в этом дело. Из всех башен можно выйти на стены, иные еще имеют выход в слухи и застенки. А Тайницкая башня – особая, – княжич перешел на шепот, – в ней есть колодец и тайный ход.

– Я слышал про этот ход. В случае нападения татар или другого врага через этот ход можно делать вылазки в посад. Опять же за водой…

– Я не про другой ход говорю. Про тот, что под Москвой-рекой идет. Представляешь, переходишь Москву-реку насухо и попадаешь в слободы… или в сады царские. Говорят, что этот ход тянется на несколько верст.

– Не может быть!

– Я в это тоже не верю, – с готовностью согласился княжич Стравин. – А в то, что есть подземный ход через Неглиную на Остожье, – верю. Неглинка куда как уже, чем Москва-река. И еще говорят люди, что под Кремлем есть много старых подземных рукотворных ходов. Может, при Калите продолбили, а может, при великом князе Дмитрии Донском. Кремль-то из белого камня строили. А где белый камень? Да вот тут, под нами, – он потопал ногами. – Чтоб далеко не ездить, тут же штольни и вырабатывали. Это мне еще дед покойный говорил.

Паоло мало интересовали подземные ходы, по ним к дому Стромилова не проберешься. Он осторожно перевел разговор на дьяка, а с него как бы ненароком на Ксению.

– Девка справная, только, говорят, зело пресная. Благочестивая, как просфора! Очень любит ездить в Алексеевский монастырь наведываться в Зачатьевский храм. Иные говорят, что она к постригу себя готовит.

– Да не может быть! – опять воскликнул Паоло. Он давно поставил себе за правило удивляться больше меры, этим он ловко подталкивал собеседника к продолжению разговора.

– Очень даже может. Она жаждет жизни постной и высокомудрой, понеже обучена не токмо читать, но и писать.

Последние сведения пришлись Паоло по нраву. Грамотность была большой редкостью среди русских дев. А здесь он, можно сказать, воспрял духом. Теперь канцона имела не просто безымянного адресата, но конкретного читателя. Знать бы только, как передать стихи.

Так прошла зима и звонкая весна. А он все вздыхал, любовь не ослабевала. И тут судьба как бы начерно торопливо улыбнулась флорентийцу. Царица послала Паоло в стромиловский дом, чтоб упредить дьяка, что полученные из Хамов-ной слободы скатерти и полотенца сделаны отменно, но на пядь длиннее, чем нужно. Эти пусть останутся, переделывать не будем, но Софья Фоминишна хочет получить набор нужного размера, а потому вдругорядь заказывает и полотенца, и скатерти. В те времена не было обычая посылать записки. Если дело государственной важности, то грамоты писались по всем правилам, а на безделицы кто же позволит, хоть и царице, переводить дорогую немецкую бумагу? Софья повторила приказ два раза – один по-итальянски, другой по-русски, а потом вдруг усомнилась в умственных способностях Паоло.

– Все ведь перепутаешь. Скажи лучше дьяку, чтоб сам пришел.

Паоло полетел на крыльях. Дом Стромилова состоял из великого множества высоких изб на подклетях, соединенных между собой переходами и украшенных крыльцами и башенками. На улицу торцом выходила вделанная в забор повалуша с голубями, сразу за воротами росли деревья кленовые, справа виднелись конюшни и амбары. Хорошо бы еще сообразить, где находится женская половина. Но где бы она ни находилась, окна ее наверняка выходят во двор или в сад.

Старый слуга окинул Паоло насмешливым взглядом и, явно презирая за молодость, осведомился: по какому поводу, от кого, к кому, но, услышав имя государыни, присмирел и торопливо повел гонца к хозяину. Паоло следовал за ним, озираясь и старательно запоминая дорогу. К сожалению, дорога эта была коротка.

Стромилов внимательно выслушал Паоло и вместе с ним пошел во дворец. Когда выходили из дому, в сенях столкнулись с рыжей девкой, несущей в одной руке прялку, а в другой ведро. Несовместимость реквизита явно намекала на то, что девка выскочила не с делом, а из чистого любопытства, схватив первое, что подвернулось под руку. Она замерла с открытым ртом, поедая глазами Паоло, но Стромилов крикнул: «Брысь!», и она немедленно исчезла.

Дал Бог случай, да не помог им воспользоваться. В самом ее дому был и не увидел обожаемой. Ах, эти русские обычаи! Во Флоренции на этот счет все куда проще. Дочь хозяина вполне может присутствовать на общей трапезе. Правда, он говорит о дочерях художников, жестянщиков, врачей и юристов. Наверное, если бы ему приглянулась дева из графского рода, у него и во Флоренции были трудности. Но, главное, не терять надежды. Прошла неделя, и царица опять направила его с поручением. На этот раз дело касалось челобитной некой кляузной вдовы. Царица хотела знать подробности этого дела и просила дьяка прийти к вечеру.

Далее посылки в Стромиловский дом пошли косяком. Недели не проходило, чтобы Паоло не спешил к дьяку с поручениями. Слуга уже не задавал никаких вопросов и тут же вел гонца к хозяину. Иные поручения выглядели совсем нелепо. Царица, явно забыв, что обвинила Паоло в скудоумии, заставляла запоминать ее поручение слово в слово и далеко не всегда призывала дьяка за объяснениями. «Передай Стромилову, что шандалы медные стоячие хороши, а железные стенные – грубые и плохой работы» или «Скажи на словах, что нужна чарка серебряная, да Кутафья при ней». Что за бред? Башню, что ли, привести? Но, с другой стороны, Кутафья башня только прозвище, а в обиходе кутафьей называют толстую, нерасторопную бабу. И вообще может быть, что все эти слова – шифр, и за странными фразами кроется совсем другой смысл. Тем более что Стромилов с серьезным лицом сказал:

– Передай, мол, завтра.

– Что завтра? Башня, что ли, придет?

– Не твоего ума дела, не умничай. Одно слово – завтра.

Да плевать он хотел на их тайны, достойному не к лицу пустое любопытство. На выходе из дома он опять столкнулся с знакомой уже рыжей девкой. На этот раз она несла в руках охапку укропа. Воду, снедь, овощи и траву носили в дом через черный ход, и Паоло предположил, что девка выбрала красные двери из желания встретиться с ним.

– Ты Ксении служишь?

– Нет, – девка засмеялась, показав великолепные зубы. – Кухонная я…

На улице Паоло задержался, окинул взглядом женскую половину. Показалось ли ему, или узкое смотровое окошко, закрытое внутренней ставенькой, вдруг ожило. Ставенька приоткрылась вначале в щелку, потом пошире… Он готов поклясться, отдать голову на отрубление, что там мелькнул, а потом исчез чей-то глаз. Паоло приосанился, оперся с видом безразличия на стойку, к которой привязывают лошадей. Стоял, словно ждал кого-то, и изредка косился в сторону женской половины. Ставенька так и не захлопнулась.

После этой неожиданной встречи… Вам кажется странным назвать быстрый перегляд свиданием? Не свидание это было, а сведение двух душ. Это был невидимый и безмолвный приказ: ты видишь, я в тереме живу и не могу выйти к тебе навстречу. Так придумай сам что-нибудь!

Вечером в своей каморе Паоло перечитал изящную канцону. От долгого пребывания в потайном кармане сложенный вчетверо листок поизносился, обмахрился на сгибах. Да и стихи как-то разом потеряли изначальный смысл. Он прочитал раз, другой, вслушиваясь в собственную речь, пробуя ее на вкус, затем оторвал от листка четвертушку и задумался. Канцона его рассыпалась на слова, потом на буквы. Он собрал кириллицу в горсть и написал короткую фразу: «Я люблю тебя».

3

Теперь только ждать, когда опять появится у царицы надобность в Стромилове. А у деспины Софии вдруг словно изменился характер. Она, кажется, забыла, что есть на свете означенный дьяк, без которого она раньше прямо-таки жить не могла.

Паоло уже овладела безумная мысль. Она сам пойдет в стромиловский дом. Во время частых посещений он хорошо изучил его топографию. Он знает, где живет хозяин, где челядь размещается, где баня и конюшни. Он изучил до половицы не только красное крыльцо, но приметил в сенях дверь о двух полотнах в домашнюю божницу. Черный ход в доме до ночи не закрывается. Значит, он должен будет пробраться сюда в сумерки. Собаки его знают. Он уже приметил часть забора, которая опускается в низинку, там рядом растет очень сподручное дерево.

Что с ним будет, если его поймают ночью на стромиловском дворе, он старался не думать. В мыслях он тешил себя только последней сценой. Он уже отсидел всю ночь в домашней божнице. И вот Ксения входит туда… одна. Или с мамками-няньками… Но их он не будет бояться. Ксению они любят, как не любить эту голубицу чистую, а значит, не захотят осрамить ее криками и воплями. Да и что ему надо-то? Только заглянуть еще раз в любимые глаза, только чтоб перекочевала из его дрожащих пальцев, прижавшись к нежной девичей ладони, свернутая в жгутик записочка с заветными словами. Он передаст и уйдет в тень, уйдет, как привидение. А на свободу его кто-нибудь выведет через сад. И так все хорошо придумалось, что он уже и день, вернее, ночь назначил, когда предпримет опасный вояж. Назначил категорически, но вдруг и отодвинул срок. Он боялся сознаться себе, что просто трусит. Мечты мечтами, но ведь надо понимать правду жизни. Он ведь не Геркулес. В наше время геркулесов вообще не бывает. Вот если бы он вовремя тренировал мышцы! Про великого Альберти, архитектора и ученого человека, рассказывали, что он занимался всеми видами физических упражнений. Горожане шутили, что он может подкинуть яблоко выше флорентийского собора. А куда докинет яблоко Паоло? Да он им в воробья не попадет. Если слуги стромиловские его поймают, то просто переломят дрокольем пополам, как гнилой сук.

Дело решил случай. Недаром говорят, что святой Валентин присматривает за влюбленными: если видит, что чувство истинное, беспохотливое, то и перекинет мост. На торгу Паоло вдруг повстречал рыжую девку из Стромиловского дома. Увидев Паоло, она встала как вкопанная.

– Ты меня помнишь?

– Пожалуй.

– Как звать тебя?

– Арина.

– Исполни мою просьбу.

– …?

– Снеси боярышне Ксении грамотку.

– Нет.

– Почему?

– Узнают – прибьют.

– Так она маленькая – писулька-то, – Паоло раскрыл ладонь, показывая туго свернутый листок. – За щекой можно пронести, – и улыбнулся, показывая, что шутит, а то ведь и впрямь, дурища, сунет письмо в рот.

– А грех?

– Я отмолю. И еще заплачу. Что хочешь? Бусы, сережки, изюма в меду. Так снесешь?

– Нет.

Паоло стал уговаривать еще настойчивее. Девка сама не знает, почему упирается. И ведь не глупа, все с полуслова понимает. Но, как говорится, меж бабьим «да» и «нет» иголки не проденешь. Уговорил-таки. Правда, при этом он совсем не был уверен, что Арина передаст записочку по назначению. Иногда она нарочито делала такое глупое лицо и так насмешливо косила глазом, что Паоло казалось, что девка его просто дурит.