6

В августе 1497 года в Москву приехала в гости любимая сестра государя – великая княгиня Рязанская Анна. Царь Иван встречал ее на Всполье за Болвановьем с большой свитой. Были здесь и царица с детками, и невестка с внуком Дмитрием. Княгине Анне очень понравилась московская жизнь. Пожила она во многих домах, со всеми была приветлива и не делила любви между Софьей и Еленой Волошанкой, но почувствовала их раздор и общее напряжение, присутствующее при дворе. Нашлось время и для откровенного разговора с братом. Вот тут на правах любимой сестры умная женщина и завела разговор о престолонаследии.

– Годы наши, брат дорогой, уже немолодые. Но мне легче. Мне только о душе своей думать, а тебе еще и о государстве. Иль забыл батюшкины распри с Шемякой да Василием Косым? На кого оставишь Русь? Объяви наследника, не тяни, не сей смуту… – наверное, так она говорила.

И государь на то ответствовал, что должен посоветоваться с боярами, понеже, как пращур Симеон учил, почитать надо митрополита да старых бояр, кто отцу служил и кто хотел отцу нашему добра и нам также. Заповедь великого князя Симеона Гордого всегда жива была в сердце Рюриковичей.

А про Дмитрия Шемяку сестра вспомнила ко времени. Если б человек мог, он бы навсегда стер бы из памяти бедственные, трагические дни, особенно если прожиты они в раннем детстве. Зачем ворошить старое, переживать заново унижение за родителя своего и страх? Да что там, страх – ужас! По счастью, человек не волен вырвать страницы их той книги, которая зовется – жизнь, потому что страхи эти и унижения суть инстинкт самосохранения. Забыть их так же невозможно и не нужно, как забыть боль от ожога и не отдернуть вовремя руку от пылающего костра.

Иван многое помнил из того, что пережил в шесть лет. Например, как случилось тогда по осени в Москве невиданное чудо – землетрясение. Поколебался ночью и Кремль, и посад, и церкви святые с монастырями. Перепуганные горожане высыпали на улицы. Боялись, что разверзнутся недра и поглотят всех с чадами и домочадцами. Землетрясение было слабым, нашлись счастливцы, которые вовсе его не заметили во сне и по утру все удивлялись панике. А умные мужи и праведники говорили, что неспроста эта тряска, что сулит она новые бедствия народу.

Помнил Иван и возвращение батюшки из татарского плена. Горестным было это возвращение. Царский дворец пожрал огонь, поэтому великокняжеская семья нашла пристанище в доме князя литовского Юрия Патрикеева – верного батюшкиного слуги. Двор Патрикеевых размещался в Кремле у Спаса на Бору. Из этого дома батюшка и поехал по обычаю предков в Троице-Сергиев монастырь поклониться святым мощам Сергия Радонежского и возблагодарить Господа за избавление от плена. С собой великий князь Василий (пока еще не Темный – зрячий) взял на молебен двух малолетних сыновей – Ивана да Юрия.

Зима, февраль, долгая дорога… Заснеженный лес плотен, как боярский дом – изба прилепилась к поволуше, поволуша к сеннику, сенник к горнице. Так и зимний еловый лес – не протолкнешься меж косматых стволов, не пропустят. Монастырь стоял на взгорке, прятался за высоким деревянным тыном. Людей там много и все благостные. Площадь перед Троицким каменным собором расчищена от снега, келейки все чистые, трапезная пахнет дымом и вкусной едой.

Все произошло на третий день. Батюшка молился в церкви, а Иван с младшим братом затеяли на горке строить снежную крепость. Кондрат – их слуга и пестун – помогал катать обширные кругляки-валуны. Смеялись, барахтались в снегу, вымокли. Пора и в дом идти. Вдруг на соседней горке появились воины – человек десять, а может, и более – из тех, кто сопровождал их обоз из Москвы. И были те воины как бы встревожены, и все смотрели вдаль. И Иван смотрел, и дядька Кондрат. А виден был с той горы длинный обоз, везли в нем сено ли дрова, мирно шествовали рядом с обозом возницы в длинных тулупах.

Помнил Иван, что стало ему в этот миг как-то не по себе. И ведь не поймешь – отчего? Каждая деталь в памяти как отпечаталась: обдуваемый ветрами бок холма… на нем одинокая, с искривленным стволом сосна… снег блестит словно слюда на оконцах, а в снегу сухие былья, колючие, как венец Создателя. А вокруг, куда достанет взгляд, леса и небо, и изгибистая дорога, по которой неторопливым ужом ползет обоз. Господи, как много места на земле, как просторно и грустно!

Обоз исчез из глаз, скрылся за холмом, пропал, а потом вдруг появился совсем рядом. С каждых саней полетели в сторону рогожи, а из-под них повыскакивали воины в полном вооружении. И все молча! Крик возник только тогда, когда приехавшие накинулись на батюшкиных воинов. Но не долго несчастные взывали о помощи – кому кляп в рот, а кому и кинжал в бок.

Дядька сразу понял неладное. Воины еще прыгали с саней, а он уже спихнул княжичей в овраг, провалились в снег по самую шею, а потом узкой тропкой бегом к деревянному тыну, к боковой калитке. Хорошо, что успел разведать старый короткую дорогу. Как не слабы были детские ноги, успели под прикрытие монастырских стен раньше супостатов.

Объяснение происшедшему Иван узнал много позднее. Дмитрий Шемяка и переметнувшийся к нему изменник князь Иоанн Можайский находились в те поры в Рузе. Там они и получили известие через лазутчиков, что великий князь Василий с малым отрядом отбыл в Троице-Сергиев на богомолье. Шемяка с отрядом воинов тут же поскакал в Москву. Ночью изменники без шума отворили им ворота. Шемяка вступил в Кремль, захватил великую княгиню, казну, верных бояр и объявил себя великим князем. А в это время другой отряд с Иоанном Можайским на пятидесяти возах отправился в монастырь. На подходе к Троицкой обители Иоанн Можайский приказал воинам лечь в санях и прикрыться рогожами.

И вот еще какая подробность. Оказалось, что в то время, как служили обедню, в монастырь прискакал некий дворянин именем Бунко. С криком «Измена, великий князь!» он ворвался в церковь и принялся рассказывать о том, что в Троицу едет отряд с намерением пленить государя. Василий не поверил. Этот Бунко уже перебежал один раз к Дмитрию Шемяке. С чего бы ему теперь говорить правду? Василий верил своим боярам и потому счел Бунко обычным смутьяном. Бунко прогнали, однако Василий приказал (для очистки совести, так, на всякий случай) отряду воинов выехать за стены монастыря и глянуть окрест. Воины глянули и увидели только мирный обоз.

Когда пестун с княжичами прибежали на монастырский двор, там уже была полная сумятица. Вопили слуги, монахи в черных клобуках тут же на снегу падали ниц, вознося к Богу молитвы, великий князь с боярами метались от конюшни к собору. «Затворяй ворота! Коней! Немедленно! Так не седланы кони-то! Поздно! Поздно! Они разобьют ворота!» И действительно – поздно. Из Троицкой обители уже не ускакать, не скрыться. Слуги подхватили детей, повлекли их в собор, туда же побежал и государь, и свита его. Пономарь закрыл дверь на засов. Будь что будет, все во власти Господа!

Монахи не посмели препятствовать воинам Иоанна Можайского проникнуть в Троицкую обитель. Сами открыли ворота. Всадники заполнили монастырский двор.

– Где великий князь Василий? Открывайте собор. Иначе всех перебьем!

Мальчиков спрятали в алтаре. Они не могли видеть происходящего, но слышали всё.

– Брат любезный! Помилуй! Не лишай меня святого места! Никогда не выйду отсюда, здесь постригусь, здесь умру! – так причитал батюшка, раболепствуя по-бабьи, в голосе его были слезы, тоска и страх.

Так унижаться – и перед кем? Перед своим прежним холопом. Откричал последние слова и, не выдержав напряжения, взял икону Богоматери и отпер супостатам южные двери. Супостат вошел в собор. Разговор тут же продолжился.

– Брат и друг мой! – всхлипывал батюшка. – Животворящим крестом и сей иконой, в сей церкви клянусь над этим гробом преподобного Сергия клялися мы в любви и верности взаимной. А что теперь? Объясни, брат!

Князь Можайский Иоанн был строг, имел вид справедливого и громогласно, эхо так и плескалось в сводах, стал корить батюшку, де, привел тот с собой из плена Махметовых слуг, а те слуги требуют с Москвы немыслимый по богатству откуп. И еще кричал Можайский князь, что пришел он с отрядом в Троице-Сергиеву обитель, исключительно желая добра всему христианскому миру. Вот так всегда! Какое бы зло ни творилось в поднебесном мире, оно всегда облачается в слова красивые, разумные и добрые.

Оказывается, из любви к христианству захватили великого князя Василия, бросили в голые сани, прикрыли ветошкой и повезли в Москву, а потом со словами «разумными и справедливыми» ослепили от имени самозванца Дмитрия Шемяки! А вины несчастному батюшке прокричали вопросами? «Для чего любишь татар и даешь им русские города в кормление? Для чего сребром и золотом христианским осыпаешь неверных? Для чего ослепил ты брата нашего, Василия Косого?»

Что Василия Косого ослепили по батюшкиному приказу – это и правда – грех, это не по-христиански, а прочее касаемое татар – напраслина! Что глотки драть, если двести лет так живем? Ведал ли тогда вероломный гонитель и плут Шемяка, что ему – государю Ивану III Великому, а тогда слабому и малому мальчику, видевшему из алтаря позор отца, предстоит нарушить древний порядок и прекратить многовековое русское рабство?

До сих пор Иван не может понять, почему в тот февральский роковой день не покидал Иоанн Можайский в сани к отцу детей его Ивана и Юрия – по приказу или недомыслию? Очевидно, оба эти фактора сыграли свою роль. Как ни выпячивал грудь колесом князь Можайский, как ни грамогласничал в соборе, сам-то он понимал – отнимать трон у законного владетеля – дело неправое. Оттого и возбуждал себя сверх меры, и орал на слуг своих, и торопился с арестом – скорей бы все обтяпать. А насчет детей точного приказа не было. Да и чем опасны малолетки? Зачем рвать сердце видом детского горя, если и так душа – юдоль плачевная – полна всклеть?

Увезли из монастыря плененного великого князя, вслед повезли в Москву окованных в железо бояр, слугам же, кто в живых остался, и саней не дали: ограбили донага и бросили – добирайся, как знаешь.

Ночью из Троицкой обители поспешил на север неприметный возок. В нем везли двух перепуганных детей, укутанных в тулупы птенцов. Везли Ивана и Юрия в сельцо Боярово под Юрьев к князю Ивану Ряполовскому. В Боярове детей накормили, попарили в бане, успокоили. Видя сумятицу вокруг русского трона, князь Ряполовский счел свой дом недостаточно надежным вместилищем для княжат. Ряполовский вооружил отряд, призвал в помощь братьев Симеона и Димитрия и увез детей – надежду Руси – в дальний, укрепленный город Муром. Потом как-то все обошлось, Шемяка был повержен, батюшка вернул великокняжеский стол и уже под именем Василия Темного правил долго.

Напоминание сестры Анны не прошло даром. Иван знал, что во всем должен быть порядок, и люди вокруг должны принимать этот порядок как должный и блюсти его. А каков порядок в стране важнее, чем своевременно названное имя будущего правителя?

Иван собрал малый тайный совет, на котором присутствовали метрополит Симон, воевода Иван Патрикеев, боярин Иван Голова-Ховрин и боярин Семен Ряполовский. Дьяк Курицын ввиду особой важности совета призван не был. Да и зачем дразнить народ, призывая в важное собрание худородного. На том совете и постановили – быть наследником внуку Дмитрию. Постановили также иных бояр, а также самих наследников и матерей их до срока в известность не ставить. Время тревожное, идет война со Швецией. Вот ужо кончится, тогда…

Дьяк Курицын узнал о важном событии от верного человека и друга Симеона Ряполовского. Тайну доверили ему под клятву молчать до времени и никому, никому… ты понял, Федор? Курицын клятву сдержал. А вот как проведала обо всем царица Софья – Бог весть. Эта мудрая женщина везде имела уши, не гнушалась при этом ушей самого последнего слуги, поломойки, истопника, зажигателя свечей. А может, дело здесь и не в высокой мудрости, а в обычной женской хитрости и еще в воспитании? Крестилась Софья в вере истинной, но воспитывали ее латыняне, которые, как известно, есть народ хитрый, коварный и вездесущий. Словом, деспина Софья знала, что ее сын получил отставку.

7

Все, кто был на охоте, в один голос говорили – несчастный случай, лошадь понесла. Юный князь Дмитрий был отличным наездником и справился бы с норовистым конем, но лопнула от сильного натяжения подпруга, и отрок, отрада матери и надежда государства, со всего маху упал на землю. Хорошо, что ночью заморозков не было, сентябрь был теплым, а то о мерзлую кочку головой… Вусмерть бы убился. А так – жив, жив, выходим!

Когда Дмитрия привезли во дворец, он был уже в сознании, и мать узнал, и челядь ее, и даже своему пестуну Прокопию, что толокся у ложа с выпученными от страха глазами, сказал с усмешкой: «Что ж не уберег меня, старый?» Но бледность лика, запекшиеся губы и бессилие в членах, юноша даже сидел с трудом, говорили о том, что травма была тяжелой. Дмитрий жаловался на боли в затылке, на головокружение и горькую тошноту. Лекарь Арнольд из немцев, муж знающий, рассудительный и невозмутимый, сказал, что у отрока от сильного удара в мозгу случилось сотрясение, а также все внутренности, все естество сместилось, и хоть разрывов внутренних жил не наблюдается, лечение будет долгим. Посему юному князю необходимо удобное ложе в затемненном помещении, полный покой и тишина.