До времени Ким вообще старался не трогать запретной темы. Ни детские воспоминания, ни поздние мифы об отце никогда не были востребованы его душой, поэтому предпринятый им поиск он воспринимал не как необходимый, с библейским привкусом обряд, а как некую игру, сродни компьютерной. Сейчас он пощелкает мышкой, постучит по клавишам, удаляя с экрана видимые помехи, и компьютерная бездна из ничего вылепит образ отца. А захочет ли Ким с ним общаться – еще не факт. Там видно будет.

А что сказала бы мать, проведай она о предполагаемом вояже сына? Ответ Ким и сам знал. Он будет отрицательным.

И не надо искать в ее поведении осмысленного обоснования. Здесь может всплыть старая обида, а также нежелание делить Кима с этим непорядочным, необязательным, неустроенным, в зубах навязшим бывшим мужем. В конце концов она просто испугается – встретятся два алкоголика в трепетном порыве, и тогда на жизни сына можно будет поставить крест. Если в этом направлении и дальше шурф бить, то неизвестно, как дело обернется. Пропадет порыв, Ким плюнет на свои изыскания и вообще никуда не поедет. Жил он без отца и дальше будет жить. На кой ляд ему новые трудности?

Ким задвинул опасную тему на задворки сознания и вернулся к путеводителю. На глянцевых страницах сыскался вдруг Дмитрий Шемяка – похоронен в Юрьевом монастыре, и скорбный образ замученного Кассиана. Имелось описание монастырей: Хутынского Спасо-Преображенского и Вяжищского на пятнадцать монахинь. О Детовом монастыре не было сказано ни слова. Это и понятно. Галина Ивановна совершенно определенно говорила – монастырь маленький, его только местные знают.

А Старая Русса, оказывается, старше Москвы. Вот еще… там на реке Перерытице (хорошее прозвание!) до сих пор стоит дом Достоевского – «единственная недвижимая собственность писателя». Эта информация обрадовала Кима. Даже разнесенное во времени соседство отца с писателем было приятным. Листая глянцевые страницы Ким уже откровенно издевался над собой… Все-таки он сильно похож на мать, у него генетическая любовь к памятным местам и чужим могилам. Аракчеев откуда-то вылез. Сей мрачный генерал сделал Старую Руссу центром военных поселений. Такому соседству уже не обрадуешься.

Ким решил вначале поехать в Новгород, а до Старой Руссы добираться автобусом. Там расстояния-то всего – девяносто три километра. По Великому Новгороду обязательно надо побродить. Этого требовали условия игры, которые навязывал оставленный отцом роман.

Вышел из дому бесснежной осенью, а в поезд сел зимой. Климат сейчас барахлит, ноябрь стал вполне зимним месяцем. Первый снег сделал окрестный пейзаж чистым и прибранным. В соответствии с пейзажем за окном мысли Кима приняли тоже опрятный и возвышенный характер. Чего он, собственно, боится? Если отец живет при монастыре, значит, во всяком случае, не похож на бомжа – одет, отмыт, накормлен. Фантастическая экзотика – иметь отцом монаха! В рясе он и для матери не опасен. Мать хоть и атеистка, к вере относится с большим уважением. Не исключено, что она бы даже одобрила желание отца податься в монахи. И под это дело даже простила бы ему все прежние подвиги.

Мужик на верхней полке как-то странно храпел – толчками, словно хотел приноровиться к перестуку колес. Ким встал и, словно ненароком, как будто поезд его качнул, ткнул мужика в плечо. Тот сразу перестал храпеть, с готовностью перевернулся на бок, но потом стал издавать звуки и вовсе невыносимые. Теперь он уже не храпел, а постанывал жалобно.

Ким попробовал представить, как произойдет его встреча с отцом. Вначале надо придумать какую-то декорацию – монастырские высокие стены, суровые соборы, клумбы с цветами, у монахов всегда обалденные цветы: гладиолусы, астры, георгины… Господи, какие астры, сейчас зима! Благостная декорация пропала, уступив место бескрайней, заснеженной равнине с останками сухого былья. И они вдвоем…Долго, долго идут друг к другу. Встретились. «Папа, я приехал. Ты меня не узнаешь?» Фу, глупость какая! Какой-такой «папа»? Он скажет: «Отец, нам пора познакомиться. Ты знаешь, я нашел твой роман». Потом они обнимутся. И отец ему скажет… Ким перебрал множество вариантов ответных слов. Ни один не подошел. Глупо все как-то словно в кино.

Ким открутил воображаемую сцену назад. В монастыре кроме отца и другие люди живут, и с ними тоже надо будет как-то общаться. Как им вообще такая мысль в голову пришла – запереть себя в монастырских стенах? Абсурд! Интересно, у них там телевизор есть? Должны же они знать, что в миру делается. Живут по кельям, встают в жуткую рань. В мыслях Кима монастырь уже принимал знакомые черты казармы, где каждый час жизни заранее расписан, а в столовой, называемой трапезной, по вечерам собираются монахи, чтобы посмотреть «Время» и обсудить международное положение.

Нет, пожалуй, в трапезной у них телевизора нет, а если и есть, то только у игумена. Он сам тайно его и смотрит. Например, эротические фильмы. Тьфу, дурь какая в голову лезет. Тебя, Ким Паулинов, пока в монахи никто не зовет. Ты для каждодневной, ежечасной молитвы пока не созрел и, похоже, никогда не созреешь. Это же так безумно скучно – с утра до вечера молиться! И так всю жизнь. Правда, они молятся за все человечество, и, надо думать, ответственность дает им силы жить. Но если по-простому подумать – на кой им все человечество?

Мужик на верхней полке храпел теперь уж вовсе неприлично, словно газы пускал. Ким встал, потряс мучителя за плечо, потом поднатужился и с силой перевернул его на живот. Мужик беззлобно выматерился, потряс спросонья головой и опять уснул. Храп его перешел в тихое сопение.

Вспомнилась присказка малахольного Никитона: «А я молюсь. Я у Бога счастья прошу, но только чтоб дал не деньгами». Еще есть такое слово – послушание. Что тебе назначат делать с утра, то и делаешь. Никакой свободы воли! От хорошей жизни в монастырь не идут. Каждый пришел в обитель со своей бедой, а лучшего лечения, чем трудная физическая работа, пока не придумали. А какое у него, у Кима, послушание? Нет ответа. С этими мыслями он и заснул.

Великий Новгород оправдал Кимовы ожидания. Как у них на окраинах, мы не знаем, но центр был благороден. Можно сказать – город безупречного вкуса. Кремлевские стены, соборы, земляной вал, торговые ряды – во всем угадывалась подлинная, неподдельная старина. Даже в запорошенных снегом липах виделось что-то вечное. Но, с другой стороны – какая к чертям собачьим – неподдельная, если через Новгород два года шла линия обороны. Ведь камня на камне не осталась, это все знают. Вся эта старина построена заново, но сделано это, сознаемся, ребята, с хорошим вкусом и уважением к древности.

Ким решил провести день с толком. Обежал с десяток церквей, поболтался в Кремле, и даже зашел в местный музей. Сюда он заглянул с единой целью, расспросить экскурсовода про Детов монастырь. Девушка-гид, хорошенькая и важная, очень толково рассказывала про историю, подкрепляя материал древними экспонатами, которыми были буквально забиты витрины. Внимание Кима привлекла небольшая картинка. На ней доморощенный художник изобразил двух плавающих в реке мужиков. Ну, решили они искупнуться в жаркий день, и за это их в музей на стенку вешать?

Гидша уловила заинтересованность Кима и тут же с готовностью сообщила, что мужики отнюдь не плавают, а тонут. Оказывается, картинка изображает казнь двух стригольников в Пскове. Девица говорила об этом происшествии с гордостью. Понятное дело, гордилась она не тем, что в таком-то далеком году потопили двух несчастных, а тем, что картинка есть редкий и безусловный документ эпохи. О стригольниках Ким что-то смутно помнил, где-то отец о них писал. Гидша не заставила его трудить память. Тут же сама с готовностью все объяснила. Стригольники, таинственная секта, которая не признавала ортодоксальную греческую церковь.

Секта не вызвала особого интереса у публики. Всех гораздо больше заинтересовал букетик цветов, сплетенный из человеческих волос. Никто и представить себе не мог, что волосы имеют столько самых разнообразных оттенков. Красивый был букет, что и говорить, но чем-то все-таки неприятен. Все равно, что из обрезков ногтей делать панно под перламутр.

Как только экскурсия кончилась, Ким задал гидше свой главный вопрос. Она очень удивилась. Какой-такой Детов монастырь? Кажется, чего особенного – не знаешь, ну и дело с концом. А девица пошла пятнами от возбуждения, потому что, видите ли, здесь затрагивалась ее профессиональная гордость. Она точно знает, что такого монастыря нет! И не настаивайте, молодой человек! Она сама была в Старой Руссе сколько-то там лет назад и великолепно знает окрестности этого «славного русского города». Детова монастыря вблизи Старой Руссы нет и быть не может.

В армии Ким играл с офицерами в преферанс – не на деньги, какие у солдат деньги, а на желания, то есть на то, чтоб наряд списали вчистую. И очень хотелось выиграть. Смотришь в карты, игры нет, и вдруг кто-то внутри тебя, косматый-полосатый, говорит «раз». При этом он даже не просматривает варианты, не пытается прикинуть, какой прикуп может спасти ситуацию, например, мелочовка в масть или, скажем, червовый марьяж. Сидишь себе и ждешь чуда, мол, пусть за тебя решают. Пусть судьба сама даст тебе такой прикуп, когда и на семерную потянешь. Чаще судьба в такие минуты показывала тебе кукиш. Возьмешь прикуп и тут же скажешь себе: «Зачем, дурак, лез? Кто за язык тянул? Сижу без двух взяток, в лучшем случае – без одной». И никакого рационального решения – просто игра с судьбой.

С таким чувством Ким стоял на площади перед Софийским собором и пялился на памятник Тысячелетия России. Какой он все-таки идиот! Заигрался, как мальчишка! Поверил на слово чужому человеку, поперся в немыслимую даль с кретинской уверенностью – сейчас повезет и ему откроется какаю-то другая, новая жизнь. А в прикупе две восьмерки не в масть. И опять ты банкрот.

Ким пошел пешком на железнодорожный вокзал с намерением тут же купить обратный билет и отбыть домой, но ноги принесли к автобусной станции. Здесь его ждала удача. Автобус на Старую Руссу уходил через двадцать минут. Это и решило дело.

В город прибыли уже в полной темноте. Еще в автобусе Ким выспросил про гостиницу. В городе их, оказывается, было несколько, но самой подходящей оказался бывший Дом колхозника, а проще говоря, общежитие. Одноэтажный деревянный дом приветливо манил единственным освещенным окном. Кима сразу взяли на постой. Цена была не просто умеренной, а неправдоподобной, мизерной. Большая комната на шесть кроватей, из которых ни одна не была занята. Кроме Кима в общежитии жило еще два человека, каждый занимал отдельную комнату на все те же шесть койко-мест.

Дежурная была приветливой и словоохотливой. Она предложила Киму горячий чайник, заварки и даже половинку подсохшего батона.

– Детов монастырь? Это местное название. Батюшка там в церкви прозывался Детов. Отсюда и пошло. Это они сами так про себя говорят – монастырь. А пока, говорят, сплошные развалины. Чинить и строить. Общежитие маленькое, всего-то человек семь, ну, может, десять. А вы кого там ищите-то?

– Так… одного человека.

– Туда трудно добираться. Автобус, правда, ходит, но нерегулярно.

– А это далеко?

– Да километров двадцать. Я не считала. Пойдете с утра на автобусную стацию. Туда рано надо прийти. Я вас разбужу.

17

Маленький, холодный, натужно дышавший автобус высадил Кима на околице неведомого населенного пункта. Деревушка была пестрой, как лоскутное одеяло. Ощущение пестряди создавали не серые пригорюнившиеся дома, а разномастные заплаты, которые украшали заборы, крыши и сараи. В конце деревни высился особняк местного богатея, некоторое подобие итальянской виллы, бесприютно торчащей средь неухоженного, с остатками строительного мусора пустыря.

– Монастырь? А там, за горочкой, – рука аборигена указала на запад. – Овражек перейдете, а там тропочка.

Ну что же, пойдем по тропочке, согласился Ким. А сам все вслушивался в себя – что он испытывает, сосет ли под ложечкой, появился ли необъяснимый холодок в спине? Никакого холодка, пульс стучит как обычно. И не надо до времени представлять, как выглядит отец, и бояться, что ему не понравятся морщины, плешивая голова или еще какие-нибудь физические недостатки. Старость не красит, это и так ясно.

Упомянутая горочка оказалась высоченным холмом с плоской лысой вершиной. Вдруг открылись дали необъятные. Ох, просторно живем, господа! Отсюда ощущение заброшенности и одиночества. Заснеженные поля обступил лес. Прилепившийся к опушке монастырь, вернее, скорбные останки его, были видны как на ладони. Убогое зрелище! Красного кирпича церковь просвечивала насквозь, от купола остался только покосившийся каркас, чудом державшийся на тонкой, как у золотушного ребенка, шейке. Ограды не было вовсе, и только остаток монастырской стены торчал, как утес, выстоявший против временных бурь. Однако возле храма угадывалось движение. Люди в черных одеждах тащили какие-то доски, а может, балки. Киму даже показалось, что ветер доносит до него их голоса.