— Эй! Ты там! — окликнул он темнокожего сарацина. — Мне нужен лекарь. Я тебе заплачу… И ему тоже… Хорошо заплачу.

— Кому лекарь, эфенди? — спросил сарацин, поднимая на него наглые глаза. Несмотря на почтительное «эфенди», никакой почтительности в его голосе не было.

— Ну, конечно, не мне! — огрызнулся Фулк, чувствуя, как его захлестывает ярость. — Ты что, не видишь? Это для госпожи… Для моей жены, — торопливо добавил он.

Зачем неверному псу знать слишком много!

Однако сарацин даже не пошевелился. Как стоял, прислонившись к столбу, так и остался стоять, смотря на него, не мигая, словно ящерица.

В конце концов Фулк достал золотую монету, которую сарацин небрежно попробовал на зуб прежде, чем спрятать в карман своего просторного а грязного одеяния.

— Иди за мной, — сказал он.

— С женой? — спросил Фулк.

Сарацин, уже удалившийся на довольно большое расстояние, остановился и обернулся.

— Да, — ответил он, глядя на франка с откровенной издевкой.

Когда же по кивку Фулка рядом с ним выросли два вооруженных воина, ему это не понравилось.

— Мы пойдем одни, иначе я не поведу тебя. Идти без провожатых по незнакомому городу?

Вдруг Фулк понял, что ему воздается за то, что он пытался сотворить с Рейнером в Генуе. Однако выбора у него не было. Он думал об этом, глядя на безжизненное тело. Если он хочет вырваться из этой проклятой страны и вернуться в прохладные зеленые леса Франции и Англии, Алуетт надо вылечить. Если же она умрет, самое малое, что может сделать с ним Филипп, — это отрубить ему голову. Ненадолго его заняла мысль, почему Филипп так привязан к своей незаконной сестре. Может, он сам испытывает к ней нечто вроде противоестественной страсти?

— Ладно, только не вздумай меня надуть, — сказал он, постаравшись придать своему голосу властность. — Я тоже вооружен.

Фулк сразу же понял, что сглупил. Да он не успеет даже вынуть меч или кинжал, если будет нести Алуетт. Глаза сарацина сказали ему, что тот подумал о том же, но, не говоря ни слова, он повернулся и зашагал в город.

Поначалу нести хрупкую Алуетт было не тяжело, однако время и жаркое солнце делали свое дело. Фулку казалось, что они уже целый час идут мимо лавок, мечетей, церквей по узким улочкам, где обитатели третьего и четвертого этажей легко могли дотянуться друг до друга над головами резких прохожих. Один раз его с Алуетт чуть не облили чем-то.

Наконец сарацин остановился возле каменного дома, отличавшегося от других только нарисованной над арочным входом змеей, обвившей чашу.

— Сюда, эфенди.

Внутри Фулк увидел полдюжины кроватей, на каждой из которых лежал смуглокожий больной. Люди были похожи на нищих — двое мужчин, женщина и дети, — но простыни сверкали чистотой, а сами больные вымыты и умащены чем-то приятно пахнущим. Устремленные на Фулка любопытные взоры не были затуманены болью.

Фулк обернулся, чтобы что-то сказать сарацину, но его уже и след простыл. Фулк бросился к двери. На улице были только женщины с закутанными лицами и дети.

Кто-то тихо вошел в комнату. Фулку показалось, р вошедшего нет возраста, впрочем, как у многих в этой пустыне. Стоит миновать юность, и уже никто не скажет, сколько человеку лет то ли сорок, то ли шестьдесят.

— Я… Я не позволю лечить мою жену вместе со всяким сбродом! — заявил Фулк.

— Вряд ли в ваших интересах диктовать условия, — спокойно ответил лекарь. — Разве у вас не безвыходное положение? — Он, не выказывая никаких чувств, оглядел неподвижную Алуетт, ее приоткрытые губы, прислушался к тихому дыханию. — У меня здесь есть отдельная смотровая комната. Отнесите ее туда.

Он махнул налево.

У Фулка появилось странное ощущение, что его ждали.

По знаку лекаря он положил Алуетт на высокую кровать посреди комнаты. На полках вдоль стен стояли кувшины и бутыли с разными жидкостями. С потолка свисали сухие травы. Через окна и дыру в потолке прямо над кроватью в комнату вливалось много света.

Освободившись от ноши, Фулк счел себя обязанным еще раз проявить власть. Он вытащил кинжал и приставил его к груди лекаря.

— Эта женщина — сестра короля Франции, — сказал он, — и моя жена. Если она умрет, ты тоже умрешь самой мучительной смертью.

Сарацин даже не вздрогнул. Он все также осматривал Алуетт.

— Угрозами делу не поможешь, — ответил он.

— Нет, но есть люди, которые знают, куда я пошел. Они на тебе места живого не оставят, если что-нибудь случится с ней или со мной.

Поверил ли ему сарацин? Фулк смотрел в сторону, когда говорил все это, отлично зная-, что его люди сейчас, наверное, умирают от жары и вряд ли даже попытались проследить, куда его повели. Он никогда не платил им столько, чтобы они забывали о себе ради него.

Сарацин взглянул на него. Похоже было, что он принял решение.

— Гассан! — позвал он, щелкнув пальцами. Худенький юноша скользнул в комнату. Лекарь что-то приказал ему по-арабски, после чего юноша закивал головой и, бросив взгляд на Фулка, быстро вышел.

— Что ты ему сказал? — подозрительно спросил Фулк.

— Послал его к аптекарю за травами, которых у меня нет, — спокойно ответил лекарь. — Могу я теперь спросить, каким образом ваша жена получила удар по голове?

Невероятно! Ведь он даже не сказал сарацину, в чем, собственно, дело.

— Откуда ты знаешь? Занимаешься черной магией? Сарацин даже не рассмеялся.

— Это не магия. Здесь у нее большое грязное пятно. — Он показал на затылок Алуетт. — Кровь в волосах. Чем вы ее ударили? — спросил он спокойно, словно речь шла о погоде.

Ну и наглость! Однако Фулк де Лангр не посмел солгать.

— Кулаком. Ты… Вы не понимаете! Она… Я должен был….

— Не стоит объяснять, — сказал лекарь.

— Вы можете ее спасти? Сделать так, чтобы она очнулась?

— Думаю, что спасти ее жизнь мне удастся, но она может не захотеть проснуться. Вы ее ударили, и теперь она там, где ее душа чувствует себя в безопасности, пока тело не совсем здорово. Ничего тут ускорить нельзя, эфенди.

— Я уже сказал тебе, что она должна проснуться до приезда Филиппа! — крикнул Фулк, теряя разум от мысли, что Филипп обрушит на него свою ярость или просто-напросто не возьмет на корабль. Попробовать, что ли, убедить Филиппа, что Алуетт ударилась случайно? Когда лекарь сделает свое дело, он заставит его замолчать навсегда, а Алуетт, может быть, и не вспомнит о том, как бросилась на него.

Только на второй день после исчезновения Алуетт, Анри и Инноценции удалось увести Рейнера из таверны. Всю ночь до утра он приходил в себя и ругал женщин за неверность.

— Мы должны ее найти! — убеждал его Анри, отпаивая горьким и черным сарацинским питьем под названием кофе.

В первые две чашки Анри щедро налил ликера, и в висках у Рейнера стало стучать тише, но лицо Анри все еще расплывалось. — Зачем? — Голос Рейнера потерял обычную живость. — Она сделала свой выбор. На этот раз а верю, что она именно этого хотела. Если она тебе нужна, почему бы тебе самому не отправиться на поиски?

Анри изменился в лице.

— Я боюсь ехать один, — признался он после недолгого молчания. — Потом, даже если я ее найду, она все равно не вернется, если вы ее не попросите. И еще я об одном подумал… откуда мы знаем, что она в монастыре? Сама написать она не могла, значит, все может быть. А вдруг ее похитили.

— Я думал об этом, обыскал все французские корабли, но ее там не было. Я осмотрел все, залез в каждую бочку, заглянул под каждую простыню. Ее там не было, — удрученно сказал Рейнер.

— Значит, если ее похитили не французы, могли похитить сарацины. А что, если она уже гареме Саладина, этого неверного пса?

При мысли, что какой-нибудь сластолюбивый сарацин сейчас трогает его Алуетт, кровь бросила в лицо Рейнеру.

— Саладин ее не возьмет, — убежденно сказал Рейнер, хотя на самом деле вовсе не был убежден в том, ведь Саладин знает о ее красоте и музыкальном даре. — Султан — честный человек. Он верит в законы рыцарства.

Но он всего лишь мужчина. А может даже честный мужчина остаться честным, если речь идет о Жаворонке?

— Я пошлю письмо Саладину. Если она у нег он не будет этого скрывать, — сказал Рейнер, доставая из кошеля на поясе заветное кольцо.

Может, какой-нибудь эмир попроще похитил его любимую? Тогда Саладин прикажет вернуть ее. Но если это сам султан и он уже вкусил прелесть обладания ее телом, как бы она этому ни сопротивлялась, ничто не убедит его отпустить ее. — Мы не должны ждать, — вдруг заторопился Рейнер и стал натягивать на себя тунику — м пройти несколько дней, пока письмо дойдет до султана. Нам лучше пока проехаться по монастырям и убедиться, что Алуетт там нет.

— По монастырям? Там, где хозяйничают сарацины? — Анри судорожно сглотнул слюну и побледнел. — Но как?..

— Все будет в порядке, — сказал Рейнер и показал ему кольцо. — Я запечатаю им письмо султану, а потом надену на палец, и мы отправимся в путь. Саладин сказал мне, что оно защитит меня. Честно говоря, ему я доверяю больше, чем Филиппу.

Как Рейнер и ожидал, Ричард Львиное Сердце излил на него весь свой гнев.

— Плевать я хотел на кольцо Саладина! Какое мне дело до того, что Саладин пообещал тебе безопасность! — рычал Ричард. — Почему это я должен рисковать одним из лучших моих рыцарей и французским аристократом, которого Филипп «любезно» оставил мне… — Он иронически улыбнулся и отвесил поклон в сторону Анри. — Пришли, чтобы я разрешил вам затеять бессмысленные поиски в пустыне? А вам не приходило в голову, что у меня на вас другие планы? Хватит вам бегать за дамами!

Рейнер знал, что с Ричардом опасно спорить. Он был сам не свой, потому что уже кончился июль и наступил август, а Саладин не дал никакого ответа на его требования о выкупе. Еда для пленных мусульман обходилась недешево, да к тому же они задерживали его в Акре.

Однако Рейнер тоже не в силах был играть роль УЧТИВОГО придворного и пошел в лобовую атаку.

— Сир, нам здесь нечего делать, кроме как сторожить пленных, пока вы ведете переговоры. Закон рыцарства обязывает меня защитить мою даму если ей нужна моя защита.

— Она выбрала монастырь, — проворчал Ричард. — Так что защита земного рыцаря ей, кажется, не очень-то нужна.

— Я не могу доверять записке, ваша милость. Пусть она сама мне скажет. Если все так, как там написано, я немедленно вернусь и буду делать все, что вы мне прикажете.

Он, не уклоняясь, встретил взгляд Ричарда, что было по силам только ему одному.

— Вы хотите сказать, что ничего не побоитесь, если она вам откажет? — недовольно переспросил Ричард. — Скажите на милость! А мне-то зачем самоубийца? Ладно, поезжайте, черт с вами!

Рейнер и Анри раскланялись и уже повернулись было, чтобы уйти, как Ричард сказал:

— Эй, сегодня второе августа. Вы должны вернуться до двадцатого, чтобы там ни случилось. Больше времени я вам дать не могу, потому что двадцатого жду окончательного ответа от Сала — дина. Потом мы отправимся в Иерусалим.

На другой день после того, как Фулк принес Алуетт к сарацину, он стоял возле ее кровати и смотрел на нее. Она все еще не приходила в себя, но иногда двигала то рукой, то ногой и даже стонала.

Он не слышал, как в комнату вошли двое. Когда же обернулся, повинуясь шестому чувству, они уже стояли возле двери.

Закутанные до самых глаз, они смотрели на него холодным взглядом черных, с покрасневшими белками глаз.

— Кто вы? Что вам надо от меня? — крикнул Фулк, хватаясь за кинжал.

— Мы от Рашид эд-Дин Синана, пусть его имя живет вечно… Тебе он известен как старый Владыка гор. Мы пришли за тобой, Фулк де Лангр.

Человек говорил странным, словно сонным, голосом, и Фулк унюхал непонятный едкий запах, исходивший от обоих мужчин, которые подходили к нему все ближе и ближе, пока он безуспешно пытался вытащить меч.

Глава 28

Алуетт мало что понимала, разве лишь что изменился голос человека, заботившегося о ней, и исчезло нечто зловещее, пугавшее ее.

Она все еще плыла на облаке над землей, хотя глаза у нее были открыты и она подчинялась самым простым приказаниям, например: «Сядьте», — или: «Повернитесь на бок, чтобы я мог осмотреть рану на голове», — или: «Съешьте суп, пожалуйста». Она подчинялась, потому что вдыхала вкусный запах и чувствовала ложку у своих губ. Постепенно силы возвращались к ней, и голова перестала кружиться, когда она садилась. Даже боль в висках сошла на нет.

Она не могла сказать, кто она и как здесь очутилась, где бы это здесь ни было, но два человека с добрыми голосами были заботливы с ней и поили ее горькими отварами, после которых она чувствовала себя крепче. Ее память была как чистый лист бумаги.

Алуетт знала, что голос одного из тех, кто заботился о ней, слышала раньше, хотя она не могла бы сказать, когда слышала его. Может быть, если бы они говорили не по-арабски, она бы вспомнила. Алуетт очень хотела вспомнить, но потом решила, что раньше или позже они ей сами все скажут.