Она теснее прижалась к нему стараясь успокоить сердце.

— Но им сначала отпустили грехи? — тихо спросила она.

На душе у него потеплело. Он был рад, что она не швыряется человеческими жизнями, даже такими. Многие женщины, наоборот, обрадовались бы, что их обидчики наказаны столь жестоко.

— Их исповедовали, — успокоил он ее.

— Прости им, Господи, — сказала она, едва сдерживая слезы.

Ему стало ее жалко. Как же она со своей чувствительностью выдержит тяготы похода, в котором рекой будет литься кровь, даже если и кровь язычников? Почему Филипп не оставил ее дома? О чем он только думал, когда потащил ее с собой?

— Что за дракон сторожит ваши двери? — спросил он скорее из желания перевести разговор с неприятной темы, чем услышать ее ответ. А когда он увидел, оглянувшись, ее изумленное лицо, то добавил: — Я говорю о старухе, которая ждала вас дома.

— А, это Эрменгарда! Моя камеристка. Но, милорд, вы не могли бы быть к ней добрее?

Чувствуя, что отношения налаживаются, Рейнер решил поддразнить ее и разговорить еще больше.

— Мне показалось, что, если я сделаю еще хоть шаг, у нее из ноздрей вырвется пламя.

— Должна вам сказать, сэр Рейнер, что она тоже не очень-то лестно о вас отозвалась, — сказала Алуетт.

Ага! Он многое отдал, чтобы узнать, расспрашивала Алуетт старуху, как он выглядит, или нет.

— В самом деле? Разве она не сообщила вам, что я красив и любезен, что такие, как я, делают честь всему человечеству, не говоря уж об английском рыцарстве?

Ну и самомнение!

— Совсем наоборот! Она сказала, что вы уродливы и должны радоваться, что я вас не вижу… — Она умолкла и вздохнула, смущенная своей откровенностью.

Он же совсем не обижался на ее слова. Нет, ей не подходит пассивная роль монахини! Рейнер рассмеялся, по-мужски откровенно и заразительно, и ей понравился его смех, хотя она все же спросила, что он нашел такого веселого в ее словах.

— Ха-ха-ха! Да ничего! Совсем ничего, уверяю вас. Просто я таким способом борюсь с унынием, как вы понимаете, свойственным людям с отталкивающей внешностью. Я надеялся… — Тут он позволил себе тяжелый вздох, зная, что он не останется не замеченным ею.

— Надеялись на что, сэр Рейнер? — мягко подбодрила она его.

— Что богиня любви Венера сохранит мою ужасную тайну хотя бы ненадолго… Чтобы я мог насладиться вашим добрым отношением ко мне,

— пока вы не отвернетесь от меня с отвращением, подобно всем другим, когда узнаете страшную правду… — Он еще раз тяжело вздохнул и помолчал, желая выяснить, не захочется ли ей подняться над «другими женщинами».

— Должна вам сказать, то, что свет называет приятной наружностью, для меня ничего не значит…

— Ах, леди Алуетт! — прервал он ее, постаравшись придать своему голосу соответствующее звучание. — Я знал, что вы самая умная женщина на всей земле, и не зря полюбил вас…

Чуть повернув голову, Рейнер внимательно наблюдал за выражением лица Алуетт.

— Нет, пожалуйста, остановитесь, умоляю вас! — в отчаянии воскликнула девушка, и Рейнер понял, что зашел слишком далеко. — Сэр Рейнер, вы не должны так говорить! Я вовсе не считаю себя ни лучшей, ни самой добродетельной, просто у меня совсем другое предназначение. Как только закончится наш поход, я уйду в монастырь, милорд. Вот почему, красивы вы или нет, не имеет для меня ни малейшего значения, и не говорите мне о своей любви, словно мы играем в светские игры!

Вот. Теперь все сказано.

Алуетт ждала и готовилась достойно встретить неизбежный поток протестующих слов, как это уже было с ее приемным отцом, Анри, Филиппом, почти с каждым из мужчин, которым она открывала душу.

Рейнер молчал. Шли минуты, и она сначала почувствовала себя неловко, а потом и немного задетой.

— Сэр Рейнер! Я… Я вас обидела? Но я вовсе не хотела…

— О нет, миледи, это я должен просить вас извинить меня! Наверное, вам неприятно было слушать мои любезности, ведь вы посвятили себя такой высокой цели. Простите мне мои излияния, леди Алуетт, больше они не потревожат вашего слуха!

Разве не это она хотела услышать? Почему же тогда она чувствует себя такой… разочарованной? Алуетт не понимала себя и сердилась. Нет, ей надо больше времени проводить в молитвах.

— Прекрасно, ваши извинения приняты, — сказала она, делая над собой усилие. — Теперь мы, надеюсь, лучше понимаем друг друга и будем друзьями. Один раз вы спасли мне жизнь, милорд, и сегодня опять пришли на помощь. Я… Вы мне нравитесь, сэр Рейнер.

Он улыбнулся, когда она безотчетно прижалась к нему покрепче, не зная, что он слышит, как сильно стучит сердце. Нет, дорогая Алуетт, вы совсем не понимаете меня, но еще поймете, если уже успели полюбить. Он заподозрил, что себя она тоже не очень-то хорошо понимает.

— Благодарю вас, леди Алуетт. Для меня большая честь стать вашим другом. Скажите, вы уже давно хотите быть монахиней?

— О да, — с восторгом ответила она. — Эрменгарда говорит, что едва я заговорила, как сразу же стала учить молитвы и всегда просила дать мне потрогать крест на стене. Меня никогда не интересовали куклы, которые она шила, но я любила разыгрывать с ними деяния святых.

«Опять Эрменгарда. Не подсказала ли она своей воспитаннице эти воспоминания специально.. Но зачем?»

— Эта Эрменгарда… Она давно при вас? А ваша матушка что вам рассказывает?

Теперь вздохнула Алуетт, только она сделала это вполне искренне.

— Сэр Рейнер, моя матушка умерла сразу после того, как дала мне жизнь. А Эрменгарда была со мной всегда.

Рейнер бормотал какие-то извинения, привычно слетавшие с губ, а его мысли бежали с бешеной скоростью. Он почувствовал, что подошел совсем близко к чему-то очень важному в жизни этой прелестной женщины, однако усилием воли заставил себя не торопиться. Осторожно расспрашивая ее о детстве в замке де Шеневи, он внимательно вслушивался в то, что оставалось недосказанным, пока Геракл покрывал милю за милей и не подошло время дневной трапезы.

Глава 5

Рейнер огорчился, когда после обеда к Алуетт подвели лошадь, но это не было для него неожиданностью, потому что весь день он ловил на себе подозрительные взгляды французского короля.

— А, вот и вы, граф де Шеневи, — такими словами встретил король явившегося с кобылой Анри.

Когда Ренар нашел Анри и передал ему приказ короля немедленно отыскать свободную лошадь, тот подумал, что «леди» Перонелла решила поразмяться, хотя обычно она предпочитала ехать в удобном экипаже.

— Где вы были все утро? — с раздражением спросил его король. — Лошадь вашей сестры захромала, и ей пришлось ехать на одном коне с англичанином! Благодарю вас, сэр Рейнер, — добавил он, обращаясь к золотоволосому рыцарю. — Можете считать себя свободным. Спасибо вам за услугу, а теперь вы, наверное, будете рады вновь присоединиться к своим друзьям.

Филипп не отрывал от него ледяного взгляда, не обращая внимания на рассыпавшегося в извинениях Анри.

— Для меня это было удовольствие, ваше величество, и большая честь, — спокойно ответил Рейнер, выдерживая взгляд Филиппа Капета, что удавалось совсем немногим. — Леди Алуетт, прощайте.

— Я тоже благодарю…

— Чепуха, — оборвал ее король Ричард. — Рейнер всегда со мной. Его люди прекрасно обойдутся без него, а я очень ценю его мнение, не меньше, чем мой отец ценил мнение его отца. И дорогу он знает как никто.

Ричард изводил Филиппа поучающими речами, пользуясь девятилетней разницей в возрасте. Милордом и вашим величеством он называл его, не скрывая насмешки, потому что Ричард Плантагенет не признавал никого на земле выше себя, и Рейнер боялся, не зашел ли его сюзерен слишком далеко.

Он не заблуждался по поводу своей близости к монарху. Рейнер был верным вассалом, но таких верных вассалов у Ричарда немало, и держал его сейчас король при себе, только чтобы насолить Филиппу.

— Прекрасно, Ричард, — промурлыкал французский король. — Если вы желаете иметь в сопровождающих простого рыцаря — это ваше дело. Отец ваш тоже предпочитал, кого попроще. Однако, насколько мне известно, сие больше распространялось на хорошеньких служанок.

Намек на ходившие слухи о сексуальных пристрастиях Ричарда, словно тяжелая черная туча, повис в воздухе, отравляя все вокруг. Присутствующие стали смущенно покашливать и делать вид, что очень заняты сборами.

Рейнера охватила ярость. Даже король не имеет права унижать его мужское достоинство грязными слухами, тем более почти прямо называть его партнером Ричарда в любовных утехах. Но он заставил себя не трогать меч. Было бы безумием ему, простому рыцарю, бросаться с мечом на французского короля, да еще если ложь так очевидна. Никто из знавших его никогда не поверит, что он повинен в приписываемом Ричарду пороке. Да и Ричард никогда не делал ему никаких намеков, видя в нем лишь преданного вассала.

— Ты бы, Филипп, тоже иногда прислушивался к кое-кому из своих рыцарей, — сказал после затянувшегося молчания Ричард, и глаза у него блестели, как голубые льдинки. — Может, им удавалось бы удерживать тебя от непоправимых ошибок.

— Я так и сделаю, когда мне будет нужен хороший совет, хотя до сих пор я обходился собственным умом, — ответил Филипп. — Ладно, мы уже и так замешкались. Анри, благодарю вас за то, что привели лошадь, но леди Алуетт устала. Проводите ее до экипажа. Пусть она сегодня отдохнет. Никаких возражений, леди Алуетт. Мы не желаем, чтобы вы заболели.

Все было сделано, как нельзя лучше. Если Ричард хочет держать при себе рыцаря, то Филипп удалит Алуетт Французский монарх, конечно, хорошо знал, что Рейнер не входит в число «фаворитов» английского короля. Если бы он даже раньше не обратил внимания на спасителя Алуетт, ему было бы достаточно посмотреть, какие пламенные взгляды бросал тот на Алуетт сегодня — это не взгляды мужчины, предпочитающего любовь мужчин.

Рейнер видел, как омрачилось лицо Алуетт, но она ничего не могла поделать. Любое ее возражение обернется против нее же самой. Вовсе не заботой о здоровье сестры, а наказанием за непослушание являлся приказ Филиппа, потому что ни о каком отдыхе в шатком, подпрыгивающем на каждом ухабе экипаже не было и речи. Это малопригодное для езды чудовище могло привлечь или уж самых ленивых, или не умеющих ездить верхом.

Кавалькада достигла Лиона десятого июля, когда спустилась к подножию Центрального французского массива, с самого утра чудом убегая от насту павшего ей на пятки дождя. Оставалось только перейти Рону, и, хотя уже надвигалась ночь, оба короля решили провести ее в городе.

— Устали, дорогая сестрица? — ласково спросил Филипп, подъезжая на коне к экипажу, ожидавшему своей очереди пересечь широкую серую реку. В этот день, сославшись на плохую погоду, он опять настоял, чтобы Алуетт ехала в экипаже.

— О да, ваше величество! — не медля, подтвердила Алуетт Крыша в экипаже была дырявая, и ее плащ и платье насквозь промокли. — Я продрогла до костей. Думаю, верхом я бы так не промокла. Почему бы не разбить здесь лагерь? Клянусь, я засну, как только коснусь головой подушки!

Алуетт не стала говорить, что усталость и головная боль у нее не только от тряски, но и от бесконечной болтовни камеристки. Старая Эрменгарда все время ехала одна в экипаже и была счастлива, когда к ней присоединялась Алуетт, которая терпеливо сносила ее говорливость, но втайне сердилась, хотя и ругала себя за это. В конце концов, такое путешествие не для старухи, и Эрменгарда пустилась в дорогу только из любви к ней.

— Ну нет, будь я проклят, если Ричард будет отдыхать в городе, а французы мерзнуть на голой земле, — ответил ей Филипп. — Сегодня вечером я в последний раз встречаюсь с Ричардом, а завтра мы расстаемся, надеюсь, вам это известно. Вы еще скажете мне спасибо, Алуетт, когда окажетесь на другом берегу. — Филипп умел говорить не иначе как приказами, даже когда хотел быть любезным. Аристократы и рыцари независимо от национальности ехали впереди процессии, чтобы первыми пересечь Рону во главе войск. Решив, что у нее есть еще несколько часов, Алуетт позволила себе усесться поудобнее и помечтать о мягкой перине и пуховой подушке, ожидающих ее в Лионе. По крайней мере они едут не последними, ибо замыкали шествие английские солдаты.

— Какое же это будет счастье, когда мы доберемся до Генуи и оттуда двинемся на корабле, — сказала Эрменгарда. — Хотя там мы будем вместе с проклятыми англичанами. Они так шумят и так ужасно коверкают французский язык!

— Мм… хм, — пробормотана Алуетт, не давая себе труда вслушаться в ворчание старухи, ибо была занята размышлениями о том, встретятся они еще с Рейнером Уинслейдом до того, как армии разойдутся в разные стороны, или нет.

Короли наконец-то осознали, как трудно накормить такую большую армию, поэтому в Лионе они решили расстаться. Англичане должны направиться на юг к Марселю и там погрузиться на корабли, а французы и фландрийцы двинутся по берегу к Генуе, откуда тоже на кораблях поплывут в Сицилию. Встречу они назначили в Мессине, откуда все вместе собирались плыть дальше.