— Ой, как я боюсь, — призналась Мариэтта, зашнуровывая дрожащими пальцами корсет ярко-красного платья — униформы всех девочек Оспедале. — И есть отчего — ведь от того, как мы сегодня споем, зависит так много. Дело не только в чести оказаться в составе первого хора: петь в нем означает выступать перед публикой и хоть иногда вдыхать воздух свободы.

При этих словах она даже вздрогнула, будто еще раз услышав эхо захлопнувшейся за ней три года назад тяжелой двери школы. И все же в Оспедале она поняла, что такое счастье. По своей природе Мариэтта была из тех неунывающих и жизнерадостных типов, которые почти во всем способны усмотреть лучшее, хотя нельзя было сказать, чтобы она сумела полностью приспособиться к жизни, где главенствует принцип подчинения, и, как следствие, самоограничения. Дисциплина в Оспедале соблюдалась чрезвычайно строго, и по-другому не могло быть, когда речь шла о нескольких сотнях девочек и девушек, собранных под одной крышей, но когда дело касалось самой музыки или ее изучения, воцарялась атмосфера добросердечности.

— И я боюсь взять не ту ноту, — сокрушалась Элена, расчесывая свои мягкие светлые волосы перед зеркалом, оставаясь в нижней юбке с нашитыми специальными подкладками, чтобы платье вздымалось по бокам согласно моде — в школе очень большое внимание уделялось моде. Большинство девушек уже успели одеться и направлялись из спальни вниз. — Ой, Боже мой, я, наверное, умру, если и этот карнавал придется провести в этих стенах.

После смерти родителей, ее, еще грудного ребенка, взяла на воспитание двоюродная бабушка, а когда она отправилась в лучший мир, опекун девочки, бывший адвокат бабушки, устроил ее сюда, где она числилась на положении ученицы, за чье обучение платили, — таких в Оспедале было немного. Это случилось на несколько недель позже появления здесь Мариэтты, и они, двое новичков, быстро сошлись.

Мариэтта, наконец, справилась с последней путницей, мельком взглянув на свою подружку.

— Расскажи еще, как вы с бабушкой участвовали в этой забаве.

Элена прыснула.

— Ты в самом деле решила меня разбаловать — ведь знаешь, как я люблю об этом рассказывать. Я говорила тебе, как однажды мы отправились на карнавал в красно-желто-золотой одежде? Костюмы были пошиты из остатков карнавальных одеяний, которые моя бабушка хранила у себя в сундуке с самого ее детства, понимаешь? С тех пор, как бабушка Лючия сама была ребенком! Ах, если бы ты нас тогда увидела, Мариэтта! — Она положила гребень на подзеркальник и широко расставила руки. — Мы обе — в масках, ее старое-престарое домино лилового цвета, но выглядело оно так романтично. Мы пели, плясали и уворачивались от тех скорлупок яиц, наполненных розовой водой, которые молодые парни бросали в толпу. А какие это были фейерверки! Не надо было вылезать из постели и бежать к окну, чтобы любоваться ими, как сейчас. Стоишь на площади Сан-Марко, а над тобой целый водопад разноцветных звезд. Все это я, конечно, увижу еще раз, вот жаль только, что это будет под надзором, и то, если понравлюсь сегодня маэстро.

— Верю, тебе должно повезти, но нам надо торопиться, а не то опоздаем к завтраку.

Мариэтта надела на шею медальон с выгравированной латинской буквой «П» — начальной буквой слова «Пиета». Эта традиция восходила к четырнадцатому веку, когда и была основана эта школа, но раньше сиротам, обучавшимся здесь, при поступлении выжигали ее на ноге. Несколько десятков лет назад от этого варварского обычая отказались и ограничились ношением медальонов.

Элена, последовав совету Мариэтты, быстро надела свое красное платье. Ее так разволновал собственный рассказ, что она никак не могла успокоиться.

— Когда я стану одной из примадонн первого хора — другой будешь ты, — мне кажется, меня назовут Розой Пиетийской.

Публика нередко награждала певиц подобными титулами, их заслуживала та из них, которая пела лучше всех в хоре. Нынешняя примадонна Оспедале делла Пиета, молодая женщина по имени Адрианна, снискала известность во всей Европе под псевдонимом Венера Пиетийская. Мариэтта не сомневалась, что и Элена вполне заслуживала такой титул. Светло-золотистыми волосами, фарфорово-розовым личиком, маленьким, чуть вздернутым носиком и очень красивым ротиком и глазами такой поразительной небесной синевы она, действительно, чем-то напоминала розу и по праву могла считаться эталоном «венецианской» красоты. По всей Венецианской республике женщины, большей частью брюнетки, обращались к помощи красителей, чтобы добиться этого восхитительного золотистого оттенка.

— А как бы мне себя назвать? — задумалась Мариэтта, которая тоже с радостью отдалась этим мечтам об успехе в Оспедале. — Что-то ничего на ум не идет, что действительно подошло бы ко мне.

Элена удивленно вскинула брови, явно не понимая, как это ее подруга могла не знать или забыть, чему была обязана большинством делаемых ей комплиментов.

— Очень просто — Пиетийский Огонь!

Мариэтту это явно смутило.

— Ты что, считаешь, что мои волосы такие уж рыжие?

— Да нет, что ты! — Элена со смехом ухватила Мариэтту за плечи и поставила перед зеркалом в роскошной серебряной раме. — Какой прекрасный цвет — красный, словно медь на солнце, и одновременно темный, как бронза при свечах. Именно этот оттенок так любил великий Тициан. Но это еще не нее — остальное ты сама должна решить, разве не видишь?

Мариэтта критически присмотрелась к своему отражению: красиво причесанные волосы блестели, тонкая шея томно изгибалась. Она считала, что ее ровные белые зубы и глаза были лучшим, что есть у ней, и все девушки завидовали темным длинным ресницам, но больше… Убей Бог, больше в себе она ничего не могла узреть. Взяв ручное зеркало, она повернулась и стала изучать свой профиль в отражении большого, стоявшего у стены. Нос показался ей чуть длиннее и тоньше, чем раньше, да и упрямый подбородок немного не подходил для венецианского понятия красоты. На щеках обозначились небольшие впадины под скулами.

— Больше похоже на Пиетийский одуванчик, — печально заключила она с долей самоиронии.

— Тигровая лилия, — поправила ее подружка. — Так уже лучше. — Она не могла взять в толк, почему Мариэтта, такая, по ее мнению, проницательная во всем, что касалось красоты Элены, не усмотрела в своей собственной внешности особой прелести ушедших времен. Ее лицо напоминало те лики с изящными носиками и какими-то неизведанными, трудно угадываемыми отблесками чувств в глазах, что взирали со средневековых полотен, заключенных в тяжелый багет рам. Стоило хотя бы раз взглянуть на них, чтобы интуитивно ощутить, что женщины давно ушедших веков полны огня и бурной страсти. И ведь никто другой, как сама Мариэтта сделала это открытие, когда они как-то раз осматривали ранние работы художников, чье творчество составляла светская тематика. Неужели Мариэтта не замечала своего сходства с ними?

Девушка продолжала сосредоточенно смотреть в ручное зеркало, потом резко отложила его в. сторону, увидев в своих глазах тот особый блеск, который она считала выражением всех настойчивых, неясных томлений, иногда охватывавших и переполнявших ее желанием порвать с Оспедале и ринуться познавать то, что бурлило за стенами школы. Но ей следовало проявлять терпение, потому что пока только музыка заполняла все свободные часы: любовь к пению, всепоглощающая, безграничная, навеки останется с ней и поддержит ее, как бы ни сложилась ее жизнь. Возможно, Элена была права: именно эти страсти и поддерживали в ней огонь жизни.

После завтрака девушки расстались до полудня, когда должно было состояться прослушивание. Помимо игры на инструментах: Мариэтта — на клавесине, а Элена — на флейте, девушки изучали каждая свой класс пения. В Оспедале господствовала так называемая пирамидальная система обучения, когда ученицы более старших ступеней передавали свои опыт и знания тем, кто находился на более низких. И только достигнув определенного уровня умений, ученица направлялась в классы маэстро, причем как женщин, так и мужчин, настоящих мастеров своего дела, лучших учителей Италии и Европы. Те, кто не имел ярко выраженных музыкальных способностей, при наличии определенных навыков и упорства могли стать неплохими инструменталистами. Ну а для бесталанных тоже находилось занятие — они выполняли разного рода хозяйственные работы, без которых Оспедале тоже не могла бы существовать и быть тем, чем она являлась.

Незадолго до полудня, войдя в зал для прослушивания, Мариэтта уже там нашла свою подругу. Элеиа осторожно выглядывала из окна и, заметив Мариэтту, кивком подозвала ее.

— Иди сюда и взгляни, — торопливо зашептала она. — Но так, чтобы тебя не заметили.

Через внешнюю декоративную решетку Мариэтта стала рассматривать улицу. Рива делья Скьявони постоянно привлекала как самих венецианцев, так и приезжих, а сама Оспедале как достопримечательность Венеции вызывала оживленное внимание. Двое очень хорошо одетых молодых людей, презрев все условности, пытались заглянуть сквозь решетку окон первого этажа. В городе, где плотские утехи были весьма доступны, ореол целомудренности, окружавший находившихся взаперти девушек Оспедале, вызывал зачастую огромное любопытство. Мариэтту, видевшую верхушки их треуголок, также, как и Элену, немало позабавили их реплики, которыми обменивались эти двое, явно итальянцы, но с невенецианским акцентом.

— Чертова решетка отбрасывает тени. Что ты там видишь, Роберто?

— Девушек, к сожалению, не вижу.

— Это какая-то гостиная. Там мебель.

— И дверь, Гвидо. Может быть, потерпеть немного, мы увидим, как какая-нибудь красавица через нее войдет?

Обе девушки с деланным ужасом приложили ладони ко рту, чтобы не расхохотаться. Помещение, которое незнакомцы приняли за гостиную, служило комнатой для посетителей, примыкавшей к кабинету директора, и в это время для обычно пустовало. Молодой человек, названный Гвидо, обладая острым слухом, быстро взглянул вверх, прежде чем девушки успели отпрянуть. Он тут же локтем толкнул своего приятеля в бок, и его очень красивое лицо озарила широкая улыбка. Его друг, менее сдержанный, в восторге завопил:

— Вот это везение! Две красавицы из Оспедале — и в самый первый день в Венеции!

Смеясь, Мариэтта и Элена отбежали от окна зала, будто здесь на окнах не было решеток и незнакомцы могли запросто впрыгнуть сюда снизу. Одно из самых строгих предписаний Оспедале делла Пиета категорически запрещало любое общение через окна. К ужасу обеих девушек, мужчины стали громким криком призывать их.

— Эй, вы! Вернитесь! Не уходите! Как вас зовут?

Мариэтта рванулась к окну, Элена за ней. Добежав, Мариэтта перегнулась через широкий подоконник и крикнула через решетку:

— Нам нельзя разговаривать отсюда. Пожалуйста, уходите!

Но куда там! Оба молодых итальянца, слишком заинтригованные таким поворотом судьбы, не желали, чтобы их веселое приключение закончилось просто так.

— Как вас зовут? Мы хотим знать ваши имена!

Гвидо послал Мариэтте воздушный поцелуй, а Роберто — Элене; можно было подумать, что они читали мысли девушек.

— Давайте, выбирайтесь из этого монастыря, и мы вволю повеселимся! — призывал Гвидо.

— Сжальтесь над двумя приезжими! — смеясь, умолял Роберто.

Прохожие стали останавливаться и с любопытством наблюдать за происходящим.

Мариэтта захлопнула окно. И ей, и Элене было очень хорошо известно, какие последствия вызовет трот инцидент, если кому-нибудь из руководства Оспедале доложат о случившемся. Обе девушки испугано вскочили, когда по оконным стеклам рассыпались пригоршня мелких камешков, за ней вторая, что подтверждало: молодые люди просто так уходить не намерены.

— Как неприятно! — Элена в панике заломила руки. — Маэстро хормейстер с минуты на минуту должен быть здесь. Мариэтта, ну поговори ты с ними, скажи, чтобы уходили.

Мариэтта снова открыла окно, вызвав искренний восторг у Гвидо и Роберто.

— Оставьте нас в покое, — взмолилась она. — Если вы не прекратите, нас строго накажут.

Показавшаяся рядом Элейа вторила Мариэтте:

— Ну, пожалуйста, послушайтесь Мариэтту!

Незаметно в зал, неслышно ступая в мягких войлочных туфлях, вошла сестра Сильвия. Она услышала шум, Доносившийся снаружи, и явилась установить его причину. Ее возмущенный крик заставил обеих девушек окаменеть от страха.

— Ах вы, негодницы!

Наказание, последовавшее за этим, было суровым: маэстро отменил прослушивание, их разлучили, запретив всякое общение друг с другом в течение трех месяцев, и предупредили, что в случае нарушения запрета последует немедленное исключение из Оспедале со всеми последствиями: Мариэтта могла рассчитывать на роль служанки в каком-нибудь богатом доме, а Элена должна была, возвратиться к своему опекуну. Их музыкальной карьере неизбежно пришел бы конец.