Кэй Джейби - Венгерская рапсодия

Но она замотала головой.

– Все зашло слишком далеко, Дейв, я начинаю думать, что поступила необдуманно. Возможно, нам следует просто оставить их в покое.

У меня и так кружилась голова от роящихся в ней мыслей, я не готова была впускать к ним новые. Я ужасно рисковала – объявила о своем будущем, которое зависело от другого человека, осознавая, что знаю этого человека всего пару дней. Возможно, Дейв был прав, и мне стоило проверить голову. Но я так не думала.

Это предвещает бумажную волокиту, нужно обдумать переезд, подписать бумаги и отстоять очереди, а еще долгие-долгие обсуждения.

Но все это можно сделать. Счастье может стать моим.

И казалось, что Янош считал так же.

Вечеринка закончилась после четырех утра.

Когда последний цыган зачехлил свою скрипку, работники бара вымыли и высушили шейкеры, авторы скульптур, украшавших внутренний двор, опрокинули по последнему стаканчику палинки, мы попрощались с гостями, и руины извергли свою молодую клиентуру в венгерскую ночь.

Правда, слово «руины» больше не казалось подходящим. Янош укрепил витые железные балконы внутри двора, и теперь они служили импровизированной галереей искусств, клиентам предлагали выставлять творения своего гения на радость выпивающим здесь товарищам. Часть двора превратили в студию, где уже были подготовлены материалы для творчества. Безработная молодежь Восьмого района занималась украшением внешнего фасада, включавшего название бара – просто Nyolc, что по-венгерски значит «восемь».

Пьяненькая Джоди уехала на такси. Я помогла ей сесть в машину, заплатила водителю и вернулась, пройдя через огромный прямоугольный дверной проем, украшенный китайскими фонариками и неоновой цифрой восемь.

Во дворике догорало несколько свечей на старомодных железных столиках, которые мы принесли из заброшенного отеля. Обстановка бара нам практически ничего не стоила. Я знала, как сильно мы ограничены в средствах, но вместе у нас получилось.

Янош в белой рубашке, черном жилете и черных брюках бродил по брусчатке, подбирая мусор. Я стояла в темном углу, позволив ему думать, что я все еще снаружи, и беспрепятственно наблюдала за ним.

Он нервничал, сильнее, чем когда-либо. Вообще-то не помню, чтобы я прежде видела, как он нервничает. Казалось, он всегда на гребне волны самоуверенности.

Но, одеваясь перед большим обедом, он теребил манжеты и вытирал брови все менее свежим платком.

– Ты боишься неудачи? – спросила я.

– Нет, я боюсь успеха, – ответил он. – Я не умею добиваться успеха.

– Умеешь. Со мной у тебя получилось.

Он глубоко вздохнул, провел по кончикам своих усов и улыбнулся.

– Да, но с тобой просто.

– Ах ты наглый подонок!

Я хотела дать ему шуточную пощечину, но он поймал мою ладонь.

– Что? Разве я сказал что-то плохое? Я всего лишь говорю, что жить с тобой просто, потому что ты такая прекрасная!

– Хмм, думаю, мы можем списать это на трудности перевода. Но, на будущее, никогда не называй англоговорящую девушку простой.

– Почему? Что это значит? – он подтянул меня к себе, задавая свой вопрос прямо мне в ухо.

– Это значит, что ее просто затащить в постель.

– Но ведь это правда. Мы были в одной постели до того, как впервые заговорили.

– Боже, ты меня тогда до смерти напугал, – я поддержала его тихий смех, и мы обнялись.

– Так я добиваюсь женщину – сначала я ее пугаю, – сказал он. – Это работает.

– Ты меня больше не пугаешь.

– А, нет? – он неожиданно громко зарычал мне прямо в ухо, и я постаралась отскочить, но оказалась в ловушке его объятий; сильный шлепок по попе наполнил меня воодушевляющим трепетом. – Ты в этом уверена?

Он взял меня на руки и отнес в спальню – измененную версию того мрачного красного и темно-коричневого места, теперь она была светлее. Когда он повалил меня на кровать, я попыталась оттолкнуть его ногами, чтобы сесть, но он был слишком силен для меня и без труда поймал.

– Ты этого не хочешь? – выпытывал он, прижимаясь ко мне грудью и тазом.

Его усы щекотали мои губы, и я дула на них, стараясь освободиться, но безуспешно.

– Я всегда этого хочу, – призналась я, и это было правдой.

После того как я позволила себе обладать им, словно открылся сексуальный шлюз. Чем больше мы трахались, тем больше я хотела. Я не могла им насытиться: чувством его, его размером, его теплом, его силой и запахом. Порой я пугала себя размышлениями о том, что бы я делала, если б не могла иметь его. Как бы с этим справлялась моя вагина?

По крайней мере, это было бы в моей жизни, хоть и недолго, я бы познала страсть.

Страсть была такой… такой, как его пальцы вокруг моих запястий, его горячие губы на моих… страсть в том, как наши тела тянулись друг к другу, как цветы к солнцу.

Через смесь поцелуев, неловкости, раздевания мы шли к тому, чего от нас требовали наши тела. Наша новая отглаженная одежда мялась и комкалась на этом пути, и я потеряла замочек от сапога. Наши тела сплетались, мои часы зацепились за пуговицу его жилета, потом на секунду у меня свело левую ногу, но мы прошли через все эти вражеские препятствия, учиненные одеждой, и его член нашел мое влажное, всегда готовое принять его влагалище. И вот они снова, наши самые счастливые моменты, внутри, сбоку и всюду…

– Когда мы пойдем в бар, – он тяжело дышал, потому что держал хороший ритм, – мы будем выглядеть так, как будто только что занимались сексом. Я думаю, такой вид лучше для нас. Лучше для бара. Не чистый и опрятный.

– Ты прав, – отвечала я, тоже слегка задыхаясь. – Более горячий, цепляющий имидж. Возможно, нам следует всегда заниматься сексом, прежде чем идти. Каждую ночь.

– О да, внесем это в бизнес-план.

Я улыбалась, думая над его словами, ведь я помню, как он собирал мусор после открытия. Это и правда была бизнес-практика, за которой мне следовало идти. Или под которой.

Я все еще краснела, воскрешая в памяти глубокий неудержимый оргазм, который я испытала за несколько минут до того, как прийти в бар, когда меня заметил Янош.

– Ты за мной следишь?

Он отошел к бару и вернулся с бутылкой шампанского и двумя бокалами.

– Думаю, мы это заслужили.

Там, где находился бар, мы сделали это впервые, на ветхом подоконнике. Я не могла смотреть в ту сторону, не вспоминая об этом.

Он поднял бокал, я последовала за ним, вспоминая, что в Венгрии не принято чокаться.

– Egészségedre[1]! – Мой венгерский стал неплох. – Быстро выучиваешь язык, когда приходится иметь дело с местными банками.

Он присоединился к моему тосту.

– Если бы год назад ты сказал мне, что я буду отмечать открытие своего бара в Будапеште с моим бойфрендом-венгром… – Я замолчала, улыбаясь, глядя на пузырьки в бокале.

– Что? Ты бы испугалась?

– Возможно. Но это было бы глупо. Приехать сюда было лучшим решением в моей жизни. Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты был тогда таким настойчивым паразитом. Ты, безусловно, раньше меня узнал, чего я хочу.

– Лучшее от паразита. Да, я такой.

Лучший паразит во всем Будапеште.

Как только он произнес эти слова, я захотела… чтобы он взял их обратно. Я бы предпочла, чтобы вместо этого он сказал что-то радостное, типа: «Хэй, мы отлично проведем время в отпуске, ура!» То есть, само собой разумеется, что мы отлично проведем время в отпуске. Три недели в хижине у озера в окружении одних только деревьев мы будем наслаждаться прекрасной погодой и едой, приготовленной на костре.

Как в раю.

Или по крайней мере звучит, как рай, пока он не добавляет одну пикантную деталь:

– Я позвал Арти.

И теперь это уже звучит так, что я хочу ударить его по тупой физиономии. Он даже не постарался произнести это невинно, словно в этом нет ничего особенного. Нет, в его интонации слышалось: «Мне все прекрасно известно, мы дружим уже пять лет». Этот его тон, означающий: «Я знаю, тебе это совсем не понравится», – и видит Бог, он прав.

Мне это совсем не нравится. Мне это не нравится, потому что мне не нравится Арти Картер, его самомнение, напыщенность и дурацкий характер, его смешная и нелепая стрижка и то, как он на тебя смотрит – словно ты самый нелепый человек в мире.

– Ты серьезно? – спрашиваю я, поскольку это единственное, что я могу произнести. Все остальные слова затерялись в мыслях о том, каким мог быть мой отпуск: выпивка, боггл, ночи в местных пабах с Джеймсом и Люси, солнечные ванны в купальнике, который меня нисколько не смущает, так как два моих лучших друга позволяют мне всегда чувствовать себя комфортно.

Но Арти Картер… ох, этот заставляет меня постоянно чувствовать себя не в своей тарелке. Даже в зимнем комбинезоне, 17 джемперах и с маской на лице он бы все равно каким-то образом заставил меня чувствовать себя неловко. Это не из последней зимней коллекции или что-нибудь в этом роде, а то, что я осмелилась это надеть, делает меня плебейкой, которую он недавно отлепил от подошвы своего ботинка.

– Послушай, Мэл… он правда не ненавидит тебя, – говорит Джеймс, он такой голубоглазый, открытый и честный, что всегда заметно, если он врет.

Он практически умоляет меня согласиться с ним, и, разумеется, я знаю почему. Это поездка, в которой он наконец попытается заполучить Люси. И, ладно, он не использовал слово «заполучить», но это неважно. Я знаю, что все обстоит именно так. Это абсолютно очевидно для всех, кроме Люси: и эти его дополнительные часы в тренажерном зале, и этот автозагар, который он только что приобрел, и, о боже…

Мелирование? Он ведь понимает, что Люси – не гей?

– Да, думаю, его чувства ко мне куда сильнее ненависти, – говорю я, после чего на лице Джеймса отражается ужас.

Это даже не жалость. Это куда хуже жалости. Это почти содрогание, и по ходу разговора все становится только хуже.

– Он просто такой человек.

Джеймс старается, но я это уже слышала. Я слышала это, когда он рассказал мне про прекрасный баскетбол с другом Арти и о том, какой он прекрасный парень, и, знаешь, они с Люси отлично провели время в парке аттракционов в прошлые выходные, видимо, потому что ему прекрасно удается сдружиться со всеми в этом мире.

Кроме меня.

– Дело не в том, какой он человек. Дело в том, какая я. Он считает меня идиоткой и ежедневно это демонстрирует. И ты считаешь, что так я должна провести отпуск? Выслушивая парня, считающего меня идиоткой?

– Это странно, он посмотрел на тебя всего раз! Может, ему тогда что-то в глаз попало.

– Да, думаю, это называется «крайнее презрение».

Я щелкнула языком, злясь на себя: это действительно было хуже всего. Неважно, что именно мы обсуждаем, каждый раз, когда разговор заходит об Арти, я думаю лишь об одном.

– Не следовало мне рассказывать про ту историю с вибратором.

Конечно, Джеймс не позволяет мне долго злиться на себя. Он засмеялся, как только я договорила, и положил мне руку на плечо.

– О, это потрясающая история, Мэл. Я правда не думаю, чтобы его это задело.

Я представляю большое спокойное лицо Арти, которого никто не звал. Эти глаза, словно затуманенные, его взгляд, постоянно ускользающий от меня.

– Это он так сказал? Что его это не задело?

Джеймс пожал плечами.

– Ну… нет. Но ведь он вообще немного говорит.

И это, безусловно, правда. Если бы даже Арти вонзили нож в живот, я сомневаюсь, чтобы он нашел, куда вставить Оу. Как будто он вообще не человек, и, хотя эта мысль кажется куда приятнее, чем «он тайно меня ненавидит», она тоже не особо греет.

Немногие захотят провести каникулы с роботом с Марса.

– Значит, ты в этом убежден, – говорю я, прекрасно понимая, что делаю: хочу быть уверенной, прежде чем достану обратно всю одежду, которую затолкала в чемодан, и окончательно передумаю. – Ты точно знаешь, что он не ненавидит меня?

Джеймс кивнул, один раз.

– Чертов А, крошка.

Конечно, слепой дурак бы понял, что Джеймс врет. Я знала, что он врет еще до того, как он рот открыл. И вот еще одна особенность Арти… даже через третьих лиц он соблазняет тебя обманчивым ощущением безопасности. Он здесь, занимается своими делами, тихий и странный, как обычно. Иногда вежливо вставляя реплику о погоде или местности, пока мы едем к Сильвер-Лейк.

А потом вдруг бам.

– Я не в восторге от поп-музыки.

Ну ладно, в этом ничего страшного нет, каждому свое. Думаю, что это могло прозвучать немного высокомерно от того, кто, кажется, только вчера выпустился из школы Лиги плюща, но это не самое худшее.

Самое худшее – когда это произносится тем неприятным, безразличным тоном через мгновение после того, как я попросила Люси сделать радио погромче, потому что мне нравится песня. И, конечно, это поп.