От него это звучит как откровение. Словно он с трудом может в это поверить, хотя все довольно просто.

Он настолько возбужден, что его яйца становятся горячими, как угли, под моими пальцами, и когда я правильно угадываю его желания… сосу жестко и тру языком этот чувствительный выступ на внутренней стороне…

– Да-да, так, – говорит он, почти бездыханный и неожиданно развратный.

Член увеличивается у меня во рту, рука с плеча как-то уже перебралась в волосы. Знаю, сейчас он это получит, но прежде мне от него кое-что нужно, и это не так сложно получить. Все, что мне надо, – это работать и работать над этим большим и твердым, пока его бедра почти окончательно не оторвутся от сиденья. Пока все не станет влажным, и он прямо на вершине, прямо здесь…

– Скажи мне, – говорю я, и он отвечает машинально, не задумываясь.

– Соси мой член, – задыхается он, но мне не нужно.

Он уже кончает на мою руку. Он уже наслаждается этим так, что меня наизнанку выворачивает. Я чувствую, как пульсирует мой клитор, единожды, сильно, когда он это сказал, и глядя на него, словно закончив с ним, его оргазм переходит ко мне.

Хотя, разумеется, этого недостаточно. Мне никогда не будет достаточно, потому что, похоже, у меня с этим есть вполне реальная и большая проблема.

Для меня исчезают какие-либо рамки, когда дело касается его.

Глава 5

Я изо всех сил стараюсь доказать себе, что ошибаюсь по поводу отсутствия рамок. Ну, разумеется, ведь в противном случае я просто сексуальный маньяк, почему-то одержимый злейшим врагом. И да-да, знаю, едва ли он все еще мой злейший враг.

Но все же в социальном отношении это меня смущает. Я пыталась убедить себя, что и раньше такого не было, но только потому что я идиотка. Ведь все очевидно, если посмотреть на все прямо, то мне нужно ответить за несколько значимых глупых слов и поступков, хоть прежде они и не казались глупыми.

Я имею в виду, например, то, что однажды я сказала Люси, что считаю Арти самым ужасным человеком во вселенной. А отпуск начался с того, что я сказала Джеймсу, что хотела убить его за то, что он позвал парня, у которого я только что сосала на заднем сиденье автомобиля.

Когда все это всплывет, я буду выглядеть ужасно глупо. Как тупая и пустая девка, которая плюет на все свои принципы ради милого личика, отличной задницы и большого члена, несмотря на то, что я начинаю подозревать, что эти его достоинства ни в какой степени не повлияли на мое поведение. То есть Арти был самым красивым мужчиной, которого мне доводилось встречать и до того, как все это случилось. Он был красивым, когда говорил мне держать себя в руках или когда называл моего парня троглодитом.

Он красивый прямо сейчас, когда стоит над моей кроватью и спрашивает, не хочется ли мне яичницу на завтрак.

Но я сейчас думаю не о его красоте. Мне интересно, что именно он станет делать, если я скажу ему, что у меня рука между ног, прямо сейчас, под одеялом. Что прошлый час я сдерживалась, чтобы не мастурбировать только оттого, что он сказал соси мой член, а потом сам возбудился так сильно, что кончил мне на руку и на лицо.

Конечно, он весь побледнеет. Даже начнет извиняться, что мне в рот попало, но вот в чем проблема: такое его поведение не заставляет меня думать: ах, какой милый парень. И ни в коей мере не отталкивает меня, словно его обычная вежливость делает его менее мужественным.

Нет-нет-нет.

Это меня возбуждает. Даже больше, чем возбуждает. Я становлюсь дикой, я не могу даже ответить, когда он стоит здесь и непринужденно спрашивает меня про яйца. То есть, умом я понимаю, что он хочет обсудить со мной завтрак, но другая часть меня – та, что находит его скованность крайне очаровательной, не может воспринимать это так же.

Думаю, он сдерживает себя, чтобы не смотреть на мое тело. Его взгляд хочет скользить вниз по одеялу и следить за моими движениями под ним, но он старается смотреть мне в глаза. И все, что он говорит про разбивание, поджаривание, переворачивания и… что там еще?

Это все напускная непринужденность. Я знаю, так и есть, потому что, когда он понимает, чем именно я занимаюсь, все слова умирают у него на языке. Обращаются в пыль и разлетаются, вместе с натянутой улыбкой, которая стоит ему таких усилий.

– Ты… правда это делаешь? – наконец ему удается, вижу, что не без труда.

А когда я достала руку и положила ее за голову, ему совсем сложно стало дышать и вести себя, как человек.

Хотя, честно говоря, когда я подвинула руку, одеяло соскользнуло вниз. А под этим одеялом, возможно, я совсем чуть-чуть раздета.

– А что именно я, по-твоему, делаю?

– Думаю, ты пытаешься вернуть меня к тому, чем я занимался той ночью.

Я не удержалась от смеха, его разум работает очень странно. То есть он говорит это наполовину в шутку… и все же. Где он это откопал?

– Так это ответная мастурбация.

Он закрывает глаза рукой и произносит тихое боже, и, разумеется, я знаю почему. Потому что я сказала конкретное слово, сделав все абсолютно реальным, вместо того что он держит на расстоянии вытянутой руки.

– Послушай, Мэллори, – начинает он, потом тяжело вздыхает, отчего его ноздри сужаются, прежде чем завести какую-то свою речь, и судя по его В Высшей Степени Серьезному лицу, это будет нечто выдающееся. – Ты мне нравишься. Нравишься настолько, что я… Я думаю о тебе даже слишком часто. Но мне правда нужно, чтобы у нас было больше… ухаживаний. Нельзя просто сходить куда-нибудь, выпить, прогуляться до дома, поцеловать на ночь?

Ох, знаете, возможно, эта речь будет нелепо романтичной о его настоящих чувствах. Да, возможно. А потом внутри меня все будет нелепо подниматься и опускаться, и я буду вынуждена дразнить его, только чтобы это прекратить.

– То есть ты говоришь, что я не должна мастурбировать? Ужасно, что я этим занимаюсь, – говорю я, явно с юмором… поэтому удивительно, что он так громогласно протестует.

– Что? Нет-нет, я не говорю…

– Что-то не так с мастурбацией? Мне это вредно, и я от нее могу ослепнуть?

– Боже, нет, Мэллори, я бы никогда… – он умолкает на середине фразы… делает над собой усилие, смотрит на меня. – Ты меня дразнишь, разве нет?

Я ставлю большой палец на расстоянии дюйма от указательного:

– Чуть-чуть.

– Думаю, сейчас со мной это несложно, – говорит он.

А потом происходит что-то непонятное. Это странное чувство начинает стучать в моей груди, теплое, давящее и полное вины. Он открывает мне все свои новые и искренние переживания, а я что делаю?

Дразню его за это.

– Да, но этот парень нравится мне куда больше, – говорю я и сразу делаю глубокий вдох.

Я знаю, что собираюсь сказать, и это, черт возьми, пугает.

– Я бы хотела сходить с ним на свидание.

Однако он не заставляет меня об этом пожалеть. Просто спрашивает правда? Словно это абсолютно невозможно, чтобы я захотела сесть с ним за стол и заказать обед для двоих.

– Да, правда, – говорю я и беру его за руку свободной рукой – как жест поддержки, наверное, милый, теплый и дружелюбный.

А поцелуй, который он мне дарит… он тоже милый, теплый и дружелюбный. Он просто наклоняется ко мне, прижимает свои губы к моим, так целомудренно, не открывая рот, похоже на то, как нас целуют бабушки. Одна рука лежит на моем лице, его огромное тело просто вежливо нависло надо мной.

Дальше, не знаю, как это все получилось. Не понимаю, что происходит. Сначала мы держимся за руки и разговариваем о свиданиях, а в следующую секунду мои руки уже по локоть в его великолепных волосах, а мой язык – у него во рту, но, клянусь, я понятия не имею, как он там оказался.

И так же не знаю, в какой момент одеяло… сползло с меня. Знаю только, что сползло, потому что я совсем голая, вся моя кожа чувствует холодный воздух, и думаю… думаю, он хочет поцеловать что-то, помимо моих губ.

Может, мою грудь, которая кажется такой напряженной, и такой чувствительной и ооооох, особенно так, когда он проводит мягкими губами по твердому соску. И не могу сказать, что это вышло случайно, поскольку, перестав целовать одну маленькую напряженную точку, он переходит ко второй.

А потом он лижет их.

Я не могу даже притворяться сдержанной, спокойной и переживающей о его чувствах после такого. Он словно нажимает на кнопку, посылающую электронный заряд прямо в мой клитор, и хоть моя голова все еще полна милых мыслей о держании за руки, мое тело готово и ждет оргазма, которого еще не испытывало.

Так что я просто иду вперед и говорю то, что он больше всего хочет от меня услышать.

– Да, лижи меня так. Именно так, – боже, я вся мокрая.

Потому что… вообще-то… так и есть. И если мои слова его цепляют, то тут уж я ничего не могу поделать. Я и не хочу ничего делать. Я хочу его возбуждения и безумия, потому что таким он тоже меня возбуждает.

Возбуждает настолько, что, безусловно, может это услышать, когда я снова начинаю ласкать свой клитор. Он даже немного приподнимается, словно собирается заглянуть мне между ног, но потом не может оторваться. Он бросает на меня вопросительный взгляд с глубокой морщинкой над носом. Бросает несколько неловких слов, которые кажутся бессмысленными.

– Ох, ты… ты хочешь просто… – пытается он, и – как мило с моей стороны! – я прекрасно его понимаю.

Я никогда не читала мысли Арти, но это едва ли сложно, сейчас он спрашивает, хочу ли я остаться одна.

Чего мне не хотелось.

– Мне просто нужно кончить, – говорю я, потому что это правда.

Я уже ощущаю почти физическую боль, и уже не могу даже трогать клитор. Приходится гладить кожу вокруг него, так что удовольствие немного притуплено в отличие от огромного, жадного чувства, которое собирается захватить меня.

Но его поступки говорят о том, что он мне не верит. Он реагирует так, словно я сказала какую-то невообразимую пошлость. Он закатывает глаза, подается ко мне всем телом… на секунду мне кажется, что он сейчас стянет свои спортивные штаны и трахнет меня, что не помогает в моем положении.

Мне не хватает совсем немного, и я сообщаю ему об этом, по-моему, вполне очевидно, что у меня были скрытые мотивы сказать ооох, я кончу прямо себе на руку. Они имеют почти тот же эффект, что и те, только на этот раз ему есть что сказать в ответ.

– Разреши мне, – говорит он, что не значит практически ничего, то есть… что именно я должна ему разрешить?

Он никогда не говорит о таких вещах четко. Никогда не говорит ясно, и хотя это меня заводит, я бы все-таки хотела.

– Разреши мне опуститься к твоей промежности.

Боже, думаю, я тихо засмеялась, когда он наконец это сказал. Совсем не от злости – скорее от шока. Разумеется, он рванул от меня, как только я издала этот дурацкий звук, но ничего-ничего.

Через секунду я издала другой, вместе со словами, которые ему, очевидно, очень понравились.

– Малыш, скажи это еще раз. Ради меня.

Он трогательно мне улыбается, это волнует меня не меньше, чем его слова.

– Думаю, это был мой предел, – отвечает он, но я знаю, что он врет, он врет: это скрыто в нем, и теперь я это знаю, и все, что от меня требуется – это просто…

– Пожалуйста. Пожалуйста. Я уже так близко… меня так заводит, когда ты говоришь непристойности.

Я замечаю, что его дыхание становится тяжелее после слова непристойности. Но все-таки кое-что он для меня подбирает.

– Я хочу… лизать тебя там.

– Где? – спрашиваю я, поскольку нерешительных намеков недостаточно – я хочу подробностей, красивых, восхитительных подробностей.

– Между ног.

– Ты хочешь поцеловать внутреннюю сторону бедер?

Он трясет головой, но это скорее походит на знак тяжелой внутренней борьбы, чем на малый жест.

– Нет, ты знаешь, чего я хочу.

Не знаю. И если ты мне в скором времени не скажешь, твои желания останутся неудовлетворенными. Думаю, у меня еще секунд 30.

Он смотрит мне в промежность, поэтому я устраиваю ему интересное шоу. Большой палец – на клиторе, два других раздвигают мои невероятно блестящие половые губы. Все готово для него, надеюсь, это сработает.

Конечно, на самом деле я этого и не жду. Меня поразило – почти тряхнуло! – когда у него довольно резко стали вырываться слова, такие неловкие, отчаянные и, о боже, такие возбуждающие.

– Я просто хочу вылизать твой клитор, – говорит он и не останавливается на этом.

Он заговорил о моем влагалище, о том, какая я мокрая и как ему не терпится меня попробовать.

Он отталкивает мою руку, потом опускает лицо мне между ног. И все, ничего особенного, хотя, клянусь, это становится прекрасным, когда его язык находит мой клитор. По-моему, я повисла над кроватью, и только его руки на моих бедрах меня удерживали. В противном случае, я бы уже свалилась вниз и, возможно, провалилась куда-нибудь в холл, потому что боже мой.