Я была обречена всегда испытывать горечь несвершившегося. Ты от меня дальше, чем Северный полюс или Австралия. Недосягаем, как небесные светила и Луна. Надо ли говорить, что я не делала ни малейшей попытки приблизиться к тебе. Как это выглядело бы? Фанатка в тридцать лет! Да и не фанатка я — Боже, как унизительно это предположение!

Да, я сказала себе, что эта безумная, нелепая любовь пройдет, я исцелюсь. Я найду человека, который поможет мне забыть тебя. В конце концов, у меня были поклонники, были в моей жизни мужчины до тебя. Не много — двое.

Любимый, это все было до тебя, а значит, не со мной. Я никогда не рассказывала тебе о них, а ты не спрашивал. Не потому, что тебе безразлично. Скорее наоборот. Как-то ты признался — помнишь? — ты сказал:

— Ничего не могу с собой поделать: не хочу знать о твоем прошлом. Ты понимаешь о чем. Чепуха какая-то. Но не хочу, и все.

И не слушаешь, и не знаешь. А мне хочется рассказывать тебе все-все, чтобы ни тени прошлого не осталось между нами. Если бы только слушал…

А девчонки учат:

— Никогда не выбалтывай лишнего — мужчине вовсе не обязательно все знать.

Так вот, о тех двоих.


Мне было восемнадцать, когда я влюбилась в первый раз. Мы вместе учились в университете. Димка был чуть не единственным юношей у нас на курсе. Он писал стихи, был насмешлив, скептичен. Печорин середины восьмидесятых! Почему из всех девчонок он выбрал меня, до сих пор не понимаю. Однажды пригласил на пикник с друзьями. Нужно было плыть на речном трамвайчике на остров, заросший небольшим леском. Стояла страшная жара. Организацию пикника целиком взял на себя Дима, поэтому оказалось, что еды мало, а выпивки — много. И где он только взял — тогда со спиртным было неважно.

Бутылки хорошего молдавского вина гроздью висели в сетке, которую Дмитрий пристроил в воду. Он был галантен и обходителен. Его друзья — а это была парочка — отрешенно целовались в тенечке, среди кустов. Я чувствовала себя принужденно и не находила подходящего тона. Димка беспрестанно разливал вино, надеясь, верно, на мое раскрепощение, но я так и сидела как изваяние, обхватив колени руками.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв, —

звучало у меня в голове.

Димка мне нравился, как нравятся независимые, нахальные и умные мужчины. Однако такого поворота событий я не ждала. Мой визави вдруг плюхнулся возле меня на траву и потянул к себе. Я неловко пыталась выбраться из его железных рук.

— Не надо, Дима, что ты?

— Да ладно, хватит строить из себя девочку! — грубо оборвал меня Дмитрий и заломил руки за спину…

Я не помню, как потом добралась до дома. Они уехали, бросив меня на острове, потому что я не желала ни с кем говорить и сидела, обхватив колени и глядя на остатки костра. Димка даже испугался. Он суетился вокруг меня и даже пытался просить прощения. Вид его вызывал у меня нестерпимую тошноту, и я сказала:

— Уезжай, очень тебя прошу!

— Так все тип-топ, а, малышка? Ты не побежишь завтра в деканат стучать?

Я смотрела на него с отвращением, силясь удержать тошноту. Но ответить пришлось, иначе он не отстал бы.

— Если ты обещаешь исчезнуть из моей жизни навсегда, я никому ничего не скажу.

Кажется, он обрадовался такому решению.

Но девчонкам я все же рассказала. Такое скрыть невозможно от внимательных участливых глаз. К тому же мы жили вместе, у нас все было общее, в том числе и быт.

Они слушали, и лица их белели.

— Убить мало эту сволочь! — сказала Катя.

— Нет, винить мне некого, — пыталась я объяснить девчонкам. — Силком меня никто не тащил на этот пикник, я сама поехала. Пила тоже сама. Видно, где-то позволила лишнее, вот и получила.

Теперь ты понимаешь, почему я не рассказывала тебе об этом никогда?

Димка перевелся на другой факультет и исчез из моей жизни. Я тоже выполнила условие: постаралась забыть, что произошло со мной. Слава Богу, все обошлось без видимых последствий.

После этого я стала бояться мужчин. Даже простое пожатие руки для меня было болезненно. Стоит ли говорить, что никаких романов такое состояние не предполагает. Девчонки жили бурной, насыщенной жизнью, а я пребывала в каком-то моральном девстве. Они чего только не придумывали, чтобы познакомить меня с кем-нибудь и свести. Душа моя не дрогнула ни разу, пока я не встретила писателя.

Это я уже работала в редакции. В то время повсеместно стали издаваться детективы, любовные романы, фэнтези — все, что для нашего читателя было еще в новинку. Появились модные писатели, которых издавали приличными тиражами. У нас тоже решили печатать кое-что из коммерческой литературы, хотя раньше мы специализировались по языковым вопросам. К нам стали захаживать любопытные личности.

Ухтомский ошибся отделом, и я проводила его к редактору. Он был галантен и любезен. Явившись в очередной раз в издательство, он поднес мне цветы. Я удивилась, но цветы приняла. Ухтомский казался чрезвычайно обаятельным, живым. Высокий, худощавый, с ранней сединой, он был старше меня на десять лет. После нескольких визитов исключительно ко мне, как выяснилось позже, писатель предложил мне прогулку. Он совсем не торопился затащить меня в постель, словно его это вовсе не интересовало.

Девчонки всякий раз при встрече спрашивали:

— Ну, теперь-то у вас было?

— Да вы что? — возмущалась искренне я. — Он же женат! У него дочь.

Подруги смотрели на меня как на ущербную.

Ухтомский никогда не приглашал меня к себе, и это было понятно. Я же жила в коммуналке, где «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Нас должны были вот-вот расселить, но пока дело не двигалось. Квартиру, по сути, уже купили, теперь подыскивали варианты жильцам. Ухтомский знал, где я живу, ему не раз приходилось заходить за мной перед прогулкой.

Однажды он явился какой-то торжественный, важный — как всегда, с цветами и бутылкой вина.

— Оленька, мы никуда не идем сегодня! Я пришел, чтобы сделать тебе предложение.

Он обнял меня и поцеловал. В первый раз со дня нашего знакомства. Вопреки ожиданию я не испугалась, мне не сделалось противно. Однако я отстранила его и спросила с надеждой:

— Вы развелись?

— Пока еще нет… — И глаза писателя забегали. — Ты умная девочка, понимаешь, как все непросто. У нас дочь, ее надо поставить на ноги. Потерпи немного, и мы будем вместе.

Я разомкнула объятия.

— Нет, ты меня не так поняла, — уже тяжело дышал Ухтомский. — Ну хочешь, завтра же понесу заявление на развод! Иди ко мне, детка!

Как-то неожиданно сквозь благородный, изящный облик его прорезалось грубое, похотливое животное. Я запаниковала, забилась в его руках, словно меня душили, а не пытались ласкать. Я так отчаянно билась, что Ухтомский протрезвел.

— Что с тобой? — испуганно спросил он. — Ты, случайно, не страдаешь эпилепсией?

Я немного пришла в себя, сердце успокоилось.

— Уходите, Евгений Павлович. Не надо этого, — только и смогла я сказать.

Он поспешно натянул куртку, схватил шапку и ретировался.

Все бы ничего, если бы у этой истории не было продолжения. Как-то я сидела с очередной рукописью. В дверь позвонили дважды. Это ко мне. Я бросилась открывать, ожидая девчонок. Мы собирались на выставку в Пушкинский музей. На пороге стояла незнакомая дама.

— Вы Оля, — утвердительно произнесла она.

— Да, — не ожидая ничего хорошего от визита незнакомки, ответила я.

— Вы позволите пройти? Где ваша комната?

Не дожидаясь позволения, дама прошла вперед. Пришлось распахнуть перед ней двери моего жилища. Она вошла, с любопытством осмотрелась.

— Ну да, так я себе и представляла. Портреты писателей, книги, сухие цветы, гитара. Мы тоже так начинали. Теперь хочется комфорта, мягкой уютной мебели, дорогой техники. Как же вы без компьютера при вашей работе? Вы ведь поэтесса?

— Вовсе нет, — вконец растерялась я. — Я работаю с чужими рукописями.

— Странно, — усмехнулась незнакомка. — Раньше он предпочитал поэтесс, писательниц, текстовиков, в конце концов. Да… Стареет.

Я еще не совсем поняла, кто эта женщина, но уже почувствовала себя оскорбленной.

— Зачем вы пришли сюда? — спросила я.

— Поговорить с вами. Посмотреть на вас.

Она уселась на стул, сняла шапочку и тряхнула короткими волосами.

— Присядьте и послушайте меня. Я не желаю вам зла, и мне не хочется, чтобы вы впустую тратили свою жизнь. Вам пора выходить замуж, рожать детей. Не перебивайте пока.

Она закурила, не спрашивая разрешения. Я заметила, что руки ее мелко дрожат.

— Так вот, — продолжала незнакомка. — Евгений Павлович так устроен, что ему необходимо вдохновение. Он придумывает себе любовь, чтобы писать. Вы тут ни при чем. Возможно, он питает к вам дружеские чувства, но это не любовь. Поверьте мне, я его знаю.

Я слушала и не слышала. Все происходило будто не со мной. Мне сделалось скучно. Она говорила еще что-то, но мне все уже было понятно.

— Вы хотите, чтобы я пообещала Не видеться больше с вашим мужем? — перебила я незнакомку.

Она на миг смешалась, но тотчас ответила:

— Неплохая мысль! Поверьте, у вас все равно ничего не выйдет. Вы далеко не первая попадаете в такое положение.

— Хорошо, я обещаю. У вас все?

Она с достоинством поднялась и направилась к выходу. И, уже стоя на площадке, неожиданно обернулась и спросила, пряча глаза:

— Вы честный человек, я это поняла. Скажите, у вас с ним что-нибудь… было?

Какое счастье, что я могла ответить правдиво!

— Нет, ничего не было.

Не глядя на меня, она кивнула и направилась к лифту. Оставшись одна, я почувствовала, как меня сотрясает нервная дрожь. Даже сейчас, когда пишу это, чувствую унижение и горечь. Но теперь у меня есть ты и я ничего на свете больше не боюсь.


Как видишь, до встречи с тобой у меня не было ни малейшего шанса обрести семью. После знаменательного концерта я и вовсе обрекла себя на осознанное одиночество. Это было мучительно и по-прежнему казалось унизительным. Я скрывала свою любовь как что-то постыдное. Даже девчонки не сразу догадались, что со мной происходит. Они не оставили надежду свести меня с кем-нибудь и постоянно знакомили с неинтересными молодыми людьми. Эти знакомства ни к чему не вели, отношения вяло тянулись, покуда вовсе не сходили на нет.

Мой хороший, ты частенько ругаешь меня, что я много болтаю с подругами и выбалтываю лишнее. Это от одиночества, любимый. Ведь иной раз по нескольку дней я не слышу живого человеческого слова. Телевизор и радио не в счет. Так вот, тогда я долго держалась. Но однажды меня едва не разоблачили.

Во время нашего очередного девичника Катя заметила на внутренней стороне двери в комнату огромный черно-белый постер. С него чуть исподлобья, сурово смотрел ты.

— Что это? — брезгливо спросила Катя и посмотрела на меня как на своего пациента.

— Это Николай Красков! Помните, мы были в клубе, а он пел там со своей группой? — чересчур поспешно отрапортовала я.

— У меня еще не отшибло память, — холодно заметила Катя. — Что он делает у тебя?

Она ткнула в постер острым ноготком. Я сжалась, потупила глаза.

Любимый, ты не обижайся, но в мире обычных людей свои законы. Даме в моем возрасте стыдно жить иллюзиями. Стыдно влюбляться в выдуманных героев. К тому же я с детства помню заповедь: «Не сотвори себе кумира». Девчонки имели полное право на осуждение. Я и не пыталась им объяснять, как важно мне ежедневно видеть твои глаза, пусть даже с черно-белой фотографии.

На этом разоблачение не завершилось. Шура нажала кнопку CD на музыкальном центре, и оттуда полились звуки чудесной баллады. Тогда ты пел уже на русском языке в сопровождении классического оркестра. Зазвучала «Баллада» на стихи Николая Гумилева. Я знала, что это твой любимый поэт.

— Это тоже Красков? — удивилась Шурка.

Счастливо улыбаясь, я кивнула.

Они послушали немного, одобрили. Однако следующее открытие не сулило для меня ничего хорошего. Встречаясь на девичниках, мы любили смотреть старые записи наших совместных путешествий на ЮБК (Южный берег Крыма), как выражалась Катя. И вот именно Катя включила видеомагнитофон, уверенная в том, что нужная пленка уже заряжена. На экране телевизора показался ты в какой-то концертной записи отвратительного качества. У меня их было несколько, Пиратские записи, в прямом смысле слова из-за угла. Это все, что я смогла найти.

— Да-а… — протянула Катя. — Это уже диагноз.

Теперь я жалко улыбалась. Мне нечего было сказать в свое оправдание.