Да, путешествие преобразило тебя! Ты спешил, много работал, весело и вдохновенно. По всем проявлениям ты походил на влюбленного человека. Ребята из группы заражались твоей энергией, весельем и дерзостью. Ты разыскал парня, который предлагал тебе стихи, и работал с ним над текстами песен. Что-то взяли готовое, а что-то было написано вами специально под твою музыку. Даже дома в редкие свободные минуты ты работал на клавишке, создавая свои удивительные мелодии. Все-таки ты лирик, несмотря на то что новый альбом ожидался в тяжелой роковой обработке.

Меня ты решительно не пускал в студию, объяснив коротко:

— Будешь мешать.

Работу над альбомом пришлось на время прервать: начались концерты. Ты снова поехал в провинцию со своей старой программой. И съемки клипа проходили в Белоруссии, когда ты выступал там.

На этот раз я не провожала тебя, мы попрощались дома. Как всегда, ты сказал, целуя меня в лоб:

— Жди меня и будь умницей.

Я вздрогнула: мне послышались особые интонации в этих простых привычных словах. Я тревожно взглянула на тебя. Нет, показалось. Ты весь в своей влюбленности — в музыке, можешь ли замечать что-либо вокруг? В последнюю неделю не приходил домой ночевать, работал в студии круглосуточно. Записывал песню для клипа, волновался, боялся не успеть…

Я не видела тебя неделю и почти не слышала по телефону. Зато Марина звонила чуть не каждый день, зазывая меня на свои концерты. Я отказывалась, опасаясь, что именно этот вечер окажется у тебя свободным и ты придешь. Когда отказываться уже было неприлично, я согласилась. Это произошло на следующий день после твоего отъезда, когда я тосковала и снова привыкала к одиночеству.

— Во что одеваться? — спросила я Марину, когда мы договаривались о встрече.

— Как хотите, сейчас с этим просто.

Мне представлялось, что в концертный зал приходят в вечерних платьях и фраках. Оказалось, все куда демократичнее. При параде исполнители, а остальные — по желанию. Ну я и надела любимое платье в этническом стиле. Тут же чуть не расплакалась, вспомнив, как ты впервые увидел меня в этом платье. Это было, когда ты собирался в Индию. Платье тебе очень понравилось, а я полушутливо-полусерьезно попросила:

— Возьми меня с собой.

Ты ответил в том же духе:

— Там жара, мухи, тебе не понравится.

…Марина встретила меня и проводила в зал, посадила в первый ряд. Она была в черном вечернем платье, ладно облегающем ее стройную мальчишескую фигуру. До начала концерта оставалось время, и я выскользнула из зала, договорившись с контролерами. Не надевая пальто, выскочила на шумную Никитскую, купила огромный букет алых роз. Вернувшись в зал, обнаружила, что мое место занято. Горевать не стала, заняла свободное кресло в третьем ряду и приготовилась слушать. Когда исполнители вышли на сцену, Марина поискала глазами меня и, не найдя, видимо, забеспокоилась. Однако дирижер скомандовал готовность, взмахнул палочкой. Исполняли Моцарта, а Марина солировала. Я не была искушена в классической музыке, но от живого звучания оркестра у меня захватывало дух даже на твоих концертах, а что уж говорить об этом зале и этой музыке…

Она не мешала мне думать, мечтать, волноваться, представлять тебя. Она наполняла до краев; переплескиваясь, будоражила, заставляла звенеть неведомые струны в душе, но я скоро устала, не приученная слушать так долго. Моих душевных сил просто не хватало, чтобы полно переживать страстные жалобы скрипки, ее пронзительный плач. На глазах скопились слезы, грудь стеснилась, мне трудно было дышать. Еще немного, и я бы не вынесла и убежала из зала рыдать. Спас небольшой антракт.

Во втором отделении остались только скрипка и фортепьяно. Исполнялись небольшие романсы и элегии, как я их определила. И вновь душа наполнилась грустью, неизбывной печалью. Именно теперь Марина открылась мне и стала много понятнее, чем за все время нашего знакомства. Ее скрипка пела об одиночестве, о неразделенной любви, так мне казалось…

Я опомнилась, только когда в зале раздались аплодисменты. Встрепенувшись, я схватила букет и направилась к сцене. Марина удивленно прижала руки к груди, потом приняла букет и шепнула:

— Дождитесь меня обязательно! — и грациозно присела в поклоне.

Мне показалось, что она хочет поговорить о тебе, рассказать что-то. Поэтому я дожидалась ее в тревоге, ходила туда-сюда между колоннами. Марина выскочила, на ходу натягивая легкую шубку.

— Не хотите выпить кофе? Здесь недалеко есть приличное кафе, — предложила она.

Я согласилась, спешить было некуда. Мы прошли на Тверскую и устроились в уютном местечке, где приглушенно играла приятная музыка, на каждом столике горели матовые лампы-шары, стулья были широкие и деревянные, удобные. Пока ждали заказанное, Марина спросила:

— Вам понравилось?

— Очень! — искренне ответила я. — Я вообще-то, если честно, не бываю на таких концертах, но вам очень благодарна! Я должна была это услышать.

Марина сияла. По тому, как бережно она устраивала букет, я поняла, что он ей дорог. Видно, не так часто ей дарят цветы. Надо признать, я очень потеплела к Марине после этого концерта.

— Вы что-то хотели мне сказать? — спросила я, чтобы не длить тревожное ожидание.

— Ничего существенного. Просто хотелось пообщаться, мы так давно не виделись.

Я перевела дух, однако мне все казалось, будто она что-то недоговаривает.

— Николаю пошло на пользу путешествие, — будто прочитав мои мысли, продолжила Марина. — Он так много работает. Вы знаете, он растет! Музыка Николая становится серьезнее, интереснее, оригинальнее.

Мне, конечно, приятно было слушать, но я все ждала подвоха. Однако Марина стала рассказывать о дирижере, об оркестре, и я расслабилась, потеряла нить разговора, думая о тебе.

— Потомством обзаводиться еще не надумали? Мне кажется, в вашем случае надо поспешить, — услышала я, очнувшись от грез.

Пробормотала в ответ нечто невразумительное, попыталась сменить направление разговора, но Марина пренебрегла этой попыткой.

— Николай любит детей, — продолжала она язвить мое сердце.

Я снова ощетинилась. Хотела поинтересоваться, почему она, Марина, до сих пор не замужем, но ведь лежачих не бьют. Тем временем моя бестактная собеседница продолжала развивать свою мысль:

— Ребенок привязывает к дому, семье…

— Да… — неопределенно ответила я и попросила счет.

Марина с сожалением посмотрела на недоеденное пирожное, и я смягчилась:

— Можете не спешить, я подожду вас.

Пока Марина доедала лакомство, я размышляла над ее словами. Она что-то знает? Почему считает, что нам надо спешить? Только ли из-за возраста? И что она имела в виду, когда говорила о ребенке, который привязывает к дому и семье? Жаль, я не могу вытрясти из нее все. Это показало бы мою неуверенность и слабость. Когда мы вышли на улицу, Марина опять заговорила о тебе. Просто идея-фикс!

— Не кажется вам, что Николай помолодел и как-то воспрянул духом после путешествия? Будто влюбился…

Это уж было слишком! И пусть она права, но какое ей дело до твоих преображений? Или это снова какой-то намек? Почему она подмечает все связанное с тобой? Ответ только один: Марина неравнодушна к тебе. Что-то в этом духе я и предполагала. Я ответила коротко:

— Да, помолодел…

— Несмотря на персидскую бородку! — продолжила Марина, засмеявшись.

Я вконец рассердилась и решила тотчас распрощаться со скрипачкой. Однако она опять заговорила:

— Вы знаете, что Николай привез из Индии табло — индийские барабаны?

— Нет, — растерянно ответила я.

— Он ищет новое звучание. Теперь озадачился духовым инструментом. Коле нужно что-нибудь оригинальное, подходящее под его голос, из народных инструментов. А вы одобряете его увлечение фольк-музыкой?

— Почему нет? — пожала я плечами. — Это красиво.

— Конечно, беспроигрышный вариант… — задумчиво довершила Марина.

Мне удалось от нее отвязаться только в метро, на «Кропоткинской». И только после того, как пообещала позвонить. Домой я вернулась в раздражении. Полежала в ванне с пеной и солями, потом села в гостиной перед телевизором и задумалась. Почему нет мира в моей душе? Почему я не могу быть счастливой и спокойной? Чего мне не хватает? У меня есть ты — единственный человек, который мне необходим. У меня прекрасная квартира. Я обеспечена и не знаю особых материальных затруднений. О, человеческая неблагодарность судьбе! Желание большего и неумение ценить то, что имеешь. Я знала, чего мне не хватает: ребенка и все-таки тебя, твоего присутствия рядом. И чистоты.

Во мне жила червоточина и разъедала душу. Даже когда я забывала о ней, где-то в глубине сознания я чувствовала это черное пятно. Оно мешало мне любить тебя, целиком отдаться тебе. Наши ночи превратились для меня в пытку. Я стремилась искупить вину излишней страстностью и только отпугивала тебя. Может быть, поэтому накануне гастролей ты часто не приходил ночевать, ссылаясь на загруженность.

Однажды я спросила тебя:

— Когда мы навестим Александра с Настей?

Ты вздохнул:

— Я у отца три года не был, а ты говоришь…

Да, это твоя больная тема.

— Давай вместе съездим! — предложила я.

Ты безнадежно махнул рукой. Тогда я попросила дать адрес отца Александра и объяснить, как туда добраться.

— Зачем тебе? — спросил ты удивленно.

— Хочу съездить как-нибудь… — ответила я, вопросительно глядя на тебя. — Можно?

— Одна? — с сомнением пожал ты плечами. — Зачем?

— Это плохо? — настаивала я. — Мне хотелось бы их повидать, с Настей пообщаться.

— Как же без машины? — удивился ты. — Сколько раз тебе говорил: учись! Купили бы тебе легонькую машинку. Я уеду, мой «лексус» стоять будет без толку. Надо тебе учиться.

Однако координаты мне дал.

Но прошло больше недели, прежде чем я собралась в Дубровку. Все возилась с квартирой, доделывала мелочи, свою комнату оформляла. Хотя зачем мне своя комната, спрашивается? Вот если бы здесь устроить детскую…

Я остро скучала по тебе. Ты не звонил, я опять замкнулась в одиночестве. Интерес к благоустройству пропал, ноябрь угнетал меня. Все чаще я ложилась спать рано, вставала поздно. Стала безразличной ко всему, кроме телефонных звонков.

В тот вечер я лежала в ванне с дурацким детективом, потом мысли потекли в ином направлении. Почему-то всплыли в памяти картины того злосчастного купания в карьере, мокрый Гошка, его неистовство… Вспомнив пережитое, я почувствовала невольное возбуждение и тотчас преисполнилась отвращения к себе. Какая я дрянь, дрянь! Доколе этот позор будет преследовать меня, напоминая о моей слабости, ущербности? Я уснула в слезах и увидела во сне карьер, мокрого Гошку, наши сумасшедшие объятия и дикую страсть… Проснувшись, вспомнила все и будто заново пережила измену. Тогда и решилась ехать к отцу Александру.

Погода была скверная, как и положено в ноябре: то дождь, то снег. Я долго мучилась выбором, что надеть: пальто, теплую куртку или шубку. Куртка предполагает штаны, но раз я пойду в церковь, штаны не годятся. Если в юбке и сапогах — значит, теплое пальто или шуба. Ехать электричкой в шубе неудобно — значит, пальто. Оно длинное, но что делать?

Жаль, конечно, что я не умею водить машину, но это ремесло не для меня. Я испытываю панический ужас, когда нахожусь за рулем, ты это знаешь. Все твои попытки приобщить меня к вождению заканчивались крахом. Ты надеялся, что на курсах я смогу преодолеть психологический барьер, и уговаривал пойти учиться. Я решительно отказывалась, зная, что это бесполезно.

Доехала до Ленинградского вокзала на метро, потом долго выясняла, какие электрички останавливаются на станции Полевой. Выяснив, купила билет, подождала полчаса и пустилась в путь. Я так редко выбиралась из дома, что отвыкла от людей, поэтому обрадовалась месту у окна. Всю дорогу я обозревала проносящиеся унылые пейзажи, думала о том, что скажу отцу Александру. Я везла с собой подарки и вкусности, которые накупила в супермаркете у вокзальной площади. Насте — кухонный набор: фартук, прихватки, полотенца, отцу Александру — большую пачку хорошего чая, Петру Александровичу — электронную машинку. Ну и еще коробки со сладостями.

В электричке я ехала около часа. По проходу без конца тянулись попрошайки и торговцы мелочами, нудили заученные речи, но никто им ничего не подавал и ничего у них не покупал. Непонятно, зачем они ходят. От них веет обреченностью и беспросветной тоской. Я не вынесла и подала пятьдесят рублей какому-то инвалиду в камуфляже. Я не умею отгораживаться от просящих помощи, я все равно им верю. Сколько пишут и говорят по телевизору, что это бизнес, мафия, что нищие живут лучше, чем наши учителя и врачи. Все равно не могу видеть протянутые руки.