«Ты молодец, Сонюшка, и замуж выскочила, и ребеночка родила, а я Надьку свою никак замуж столкать не могу, – по-соседски жаловалась она на дочь. – Вроде и с лица она ничего, и в теле хорошем, а все доброго мужика себе не сыщет…»

Претендентов на Надины руку и сердце и в самом деле находилось много, они чередой сменяли друг друга, но личная ее жизнь и в самом деле никак не устраивалась. То будущий зять не соответствовал требованиям Надиной мамы, потому что был недостаточно «простым и работящим», а если и соответствовал, то не хотел жить под любопытствующим присмотром тещи, которая, как всем известно, желает молодым только добра. Однажды Надя, проявив чудеса независимости, привела в дом веселого парня, который поначалу вроде бы и прижился, и тещино «добро» принял близко к сердцу, но через какое-то время Надя вдруг вышла на люди с синяком под глазом. Потом – еще и еще, оправдывая суженого убийственной народной поговоркой «бьет – значит, любит». А потом обе они, Надя с мамой, скрывались у соседей от пьяного буйства «любящего» и спешно вызывали милицию, пока тот изуверски старательно кромсал топором соседскую дверь.

В общем, замуж Надя так и не вышла. Похоронив маму, сильно затосковала в одиночестве и решила родить себе ребеночка в утешение, чтоб, как говорится, «было в старости кому стакан воды подать».

В тот же год, что и Сонина Машка, на свет появилась Надина Лизка, симпатичная смуглая девчонка с раскосыми карими глазками, шустрая и сообразительная. Кто был Лизкиным отцом – оставалось тайной за семью печатями, Надя так никому и не сказала об этом. Не сказала даже Соне, которая была для нее авторитетом абсолютно непререкаемым. Надя, открыв рот, всегда внимала каждому ее слову, буквально боготворила, восхищалась ее внешностью, умом, ленивой грацией, восхищалась ее манерой одеваться, говорить, есть, пить кофе, курить сигарету… Сама же Надя к своим сорока пяти превратилась в толстую тетку-повариху с сильными руками и большим круглым брюхом, огрубела лицом и душой, работала с утра и до позднего вечера, чтоб хоть как-то прокормить себя и дочку.

Соня в свою очередь довольно благосклонно принимала Надино восхищение, но дальше пуговиц не пускала, даря ей свою дружбу маленькими порциями, как говорится, «в охотку», а чаще всего откровенно ею пренебрегая. Однако, несмотря на маленькие порции и пренебрежение, как-то так само собой получилось, что Машка основную часть времени проводила в Надином доме, была всегда накормлена, умыта и обихожена. Иногда Надя покупала им с Лизкой одинаковые платьица или костюмчики, и это тоже воспринималось как само собой разумеющееся, без бурного проявления Сониной благодарности, как привычное продолжение их странной дружбы.

– Слушай, Надь… А ты мне дашь денег взаймы? – спросила Соня, следя за Надиными лихорадочными перемещениями по кухне.

– Дам, конечно. А сколько?

Соня задумалась. А правда, сколько? От чего отталкиваться-то? Откуда она знает, сколько надо ждать возвращения Игоря? Или… Когда Мишка начнет работать, например?

– Я и сама не знаю, Надь… Не могу сообразить. От меня же Игорь ушел…

Впервые вслух произнеся эту фразу, Соня вдруг поверила в ее реальность. В одну секунду поверила, что случившееся действительно имеет место быть и происходит именно с ней, Соней. Сегодня, здесь, сейчас. Горло мгновенно перекрыла жесткая слезная волна, которая, не спрашивая разрешения, тут же прорвалась наружу, исказив до неузнаваемости ровное выспавшееся лицо. Она плакала и не могла остановиться, вытирая мокрые и горячие щеки дрожащими пальцами, изо всех сил стараясь успокоиться, и от этого только еще больше захлебываясь в следующей волне слез. Надя поначалу застыла над ней соляным столбом, видимо пытаясь как-то переварить Сонину новость, потом бросилась успокаивать, заговорила что-то быстрое про «сволочей» и «козлов» и еще что-то про «кобелей, которые все такие». Наверное, то говорила, что и всегда говорят в подобных случаях. Соня и не вслушивалась, но вдруг каким-то особым чутьем уловила в Надином голосе незнакомые нотки, странные такие, чужие, ей несвойственные. Это было похоже на прорывающуюся сквозь сочувствие радость, которая на женском языке называется «ну, слава богу, не одна я такая»… Неуловимая вроде радость, но явно, явно присутствующая!

Тут же и очередная слезная волна, словно испугавшись, откатила назад. Соня горделиво распрямила спину, посмотрела прямо в Надины глаза. Так и есть. Она не ошиблась. Впервые Надя смотрела на нее без должного восхищения. Смотрела по-бабьи снисходительно, как на равную. Ей, Наде, равную! Будто Соня была такой же – неуклюжей толстопузой теткой-поварихой.

Ей вдруг стало совсем нехорошо. «Не хватает только бутылки водки на столе и пьяных откровений двух несчастных женщин», – подумала она, раздражаясь и злясь на себя. Быстро поднявшись из-за стола, пошла в ванную, умылась, вышла оттуда уже с улыбкой, говоря всем своим видом, что продолжения разговора и обсуждения темы не будет. Посидев еще минут десять, засобиралась домой.

Деньги у Нади она все же взяла. Однако от ее сочувственного «отдашь, когда сможешь» опять стало нехорошо.

Вообще, Соня никогда не занимала денег. Не любила быть должной. В трудные безденежные дни она легко могла морить всю семью голодом, держать на овсянке и морковных запеканках, но долгов не делала никогда. Лучше голодная свобода, чем сытое обязательство – таков был ее жизненный принцип, которым она страшно гордилась. Редкие исключения делались только для Сашки, потому что это был как раз тот случай, когда лучше поступиться принципами, чем что-то объяснять…

Квартира встретила Соню тишиной, неубранной постелью, оставленной в раковине грязной посудой. Она устроилась с сигаретой на кухонном диванчике в любимой своей позе, подогнув под себя колени, привычно нырнула в себя, в свой внутренний диалог, самой себе задавая вопросы, сама себе пытаясь на них отвечать.

«Ну что, мадам Брошкина, надо как-то привыкать к своему новому положению!» – мысленно обратилась к себе Соня. А что? Действительно, надо. Никуда от этого положения пока не денешься. Тем более Надя только что продемонстрировала ей предсказуемую реакцию знакомых. Это еще хорошо, что близких подруг у нее нет. А то бы тоже, как Надя, насладились сочувствием… Приятельницы, конечно, кое-какие имелись, но их сочувствия можно не опасаться, поскольку они давно уже приучены ею к одностороннему общению. То есть к общению по ее инициативе. Но ведь можно и не проявлять покуда никакой инициативы…

Да, со знакомыми она как-нибудь разберется. Хотя не в этом же по большому счету ее проблема состоит! Чего это она – о знакомых… Тут надо вообще что-то переосмысливать, в глубину смотреть надо, анализировать надо, почему все так наизнанку вывернулось. Есть где-то точка отсчета, только она не видит ее пока. Что-то мимо прошло важное, значительное, а она не заметила.

А что, вполне может быть. Если живешь как в теплом тумане, можно и не заметить. Ей-то в этом тумане хорошо жилось, а Игорю? Как там Сашка давеча в гневном пылу выкрикивала? Что она его не видит и не замечает? Что у него в квартире даже и места своего нет? Что, когда домой приходит, рубашку и брюки снимает в коридоре?

Стоп… Неужели правда? Боже-боже мой, а она ведь действительно этому обстоятельству никакого значения не придавала… Привыкла, что он молчит. Привыкла, что любит. Привыкла, что его все время дома нет. Значит, и места ему в доме не надобно. Вот же… идиотка! Да он, наверное, просто устал… Просто взял и физически надорвался все время работать, работать…

Да, наверное, именно в этом и зарыта собака! Как же она сразу не догадалась? Но… Но ведь это же все поправимо, господи! Вот он придет, и надо будет сразу кинуться ему на шею, и все объяснить, и попросить прощения. Или лучше… Да, надо ему настоящий отдых устроить, вот что! Лето же впереди, вот и пусть он проведет его с Машкой на даче. А она… Она работать пойдет! Вот!

От осознания своего потенциального рабочего подвига даже сигаретный дым показался слаще. Растворился внутри организма теплым облаком, рассеяв на время панику и страх. Хорошая мысль – пойти поработать! На полгодика, не больше.

Действительно, она же не всегда сидела у мужа на шее! Иногда и работала. Правда, редко и понемножку, исключительно по своей прихоти. Хотелось просто посмотреть, чем там живет и дышит людское сообщество, и лишний раз убедиться, насколько больше тепла, свободы и уюта в ее маленьком и одиноком внутреннем мире.

А работодателям она всегда, между прочим, нравилась. Когда шла на собеседование, надевала строгий костюмчик, очки в элегантной оправе, включала все свое неземное обаяние и – вперед… Надо признать, не отказали ей ни разу. Каким-то внутренним чутьем предугадывая, что стоит за поставленным вопросом, она отвечала так, как хотелось бы услышать отдельно взятому конкретному работодателю. Кому-то нужно было наивно улыбнуться, для кого-то изобразить всезнайку, а для кого-то – просто строгую деловую даму, озабоченную своей карьерой. Все зависело от обстоятельств. Где-то она читала, что быть грамотным специалистом легко, а ты пойди попробуй притворись им, да так, чтобы все в это очковтирательство еще и поверили…

Конечно, специальность свою она знала из рук вон плохо. Какой из нее инженер-строитель? Очень уж было скучно разбираться в чертежах, составлять длинные занудные сметы, отчеты, всяческие акты согласования и технические условия. И мало того что скучно – мертвые цифры и сухой бюрократический язык деловых бумаг вызывали у нее что-то вроде идиосинкразии. Слава богу, понятие человеческого фактора отменить не удалось еще ни одному, даже самому безжалостному и принципиальному руководителю: кому-то не прощается даже маленькая ошибка, а у кого-то не замечаются и крупные. Вот и ее основная стратегическая задача состояла в том, чтобы не обнаружить своей некомпетентности, завуалировать ее обаянием, улыбкой, обезоруживающей и ненавязчивой доброжелательностью, умными разговорами, вызывая у коллег-собеседников комплексы неполноценности от осознания собственного недоразвитого интеллекта. А когда она, эта проклятая некомпетентность, начнет нагло вылезать изо всех дыр, можно быстро и элегантно сбежать, оставив с чувством вины тех, кто «довел» бедную женщину до увольнения, «выжил» от зависти к ее уму и красоте.

Вообще, это было довольно увлекательное занятие – с полгодика поработать. Устроившись на службу, она начинала исподволь наблюдать за коллегами, как наблюдает, например, любитель живой природы за жизнью большого муравейника. Ее ужасно забавляло их серьезное, озабоченное, где-то даже обожествляемое отношение к карьерному росту, к правилам иерархической подчиненности, к борьбе за копеечное повышение зарплаты, за соблюдение дисциплины труда. Причем чем незначительней была фирма, тем более строгими были требования к этой самой пресловутой дисциплине. Что-то изменится, если она сядет за свой рабочий стол на полчаса позже? И неужели действительно так важно называться, например, руководителем направления, когда в действительности никакого такого особенного направления и нет, а есть только выдуманное кем-то когда-то штатное расписание с такой должностью? Со всем этим она, конечно, легко справлялась, была и руководителем этого неизвестного направления, и давала кому-то какие-то ненужные важные задания, и очень легко «косила» под грамотного специалиста. Главное, надо вовремя правильное лицо сделать! На одном только лице с полгодика вполне продержаться можно. И честно отыграть свою роль, как бесталанная, но вполне обаятельная звезда сцены в захудалом провинциальном театре. И тихо про себя удивляться, почему для нее это театр, а для ее коллег – настоящая жизнь с нешуточными интригами, с напряжением всех сил по преодолению трудностей, с проявлением настоящих, честных и искренних эмоций от гордости по поводу результатов этого преодоления, выразившихся опять же в карьерном росте, святом соблюдении все той же пресловутой дисциплины труда и демонстрации других невероятных общечеловеческих достоинств на прямом и светлом пути к пенсионному возрасту.

Конечно, хватало ее ненадолго. Иногда и полгода не выдерживала. Уставала, начинала скучать по устроенному миру своего комфортного одиночества, где нет этой суетливой тревожности и кипучей бездеятельности, нет коллег по работе – любопытных доброжелателей, от недостатка информации желающих пошуровать в чужой жизни. С чувством выполненного долга она устраивала себе побег из неволи и с прежней страстью наслаждалась свободой, внешней и внутренней, и была вполне этим обстоятельством счастлива.

Последний раз, помнится, она делала попытку «выхода» на работу лет десять назад… А сейчас? О господи, сейчас-то кто ее, сорокапятилетнюю тетку, возьмет? Кого она сейчас обманет своим обаянием? И где оно, это милое обаяние? Ау-у… Да и нежной улыбкой и стильными очечками теперь уже никого не соблазнишь, времена не те. За окном уже давно проклятый капитализм с его жестокой потогонной системой, которая на твое обаяние и интеллект плевать хотела, ей конкретные знания с волчьей хваткой в комплекте подавай. И по знакомству тоже не устроишься. Нет у нее таких близких знакомых. Да и Игорь еще не пришел, чтобы кинуться к нему на шею с предложением рабочего подвига…