Они совсем простые люди, его родители. Обыкновенные, по-хорошему человеческие. В небесах не летают, на земле живут, причем в самом прямом смысле слова. Много лет строили себе большой и просторный дом, такой, чтоб спустился с крыльца – и босой ногой на землю ступить можно было. С любовью и интересом строили, успев за это время родить троих детей.

В семье он был самым младшим, «поскребышем», как говорила мать. Вместе с братом и сестрой рос в ненавязчивой родительской любви, как в теплом коконе. По весне все они дружно выходили в сад на полевые работы, дружно садились за стол с простой и сытной едой, парились в бане с веником, с холодным квасом, жарили шашлыки, иногда баловались и пивком. И никогда не оценивали свою жизнь с точки зрения правильности или, не дай бог, амбициозной перспективности. Все дружили и берегли друг друга, и вся жизнь у них, у детей, складывалась незаметно и благополучно, сама собой, как продолжение их счастливого семейного бытия.

В Мишкиной же семье все ему казалось неправильным. Здесь все было устроено относительно привычек Софьи Михайловны. Каким-то странным образом они все жили не вместе, а вокруг этой женщины. Ходили цугом, как цирковые лошади по арене, а она, как слепой укротитель, даже без помощи кнута и пряника спокойно управляла ими, оставаясь одновременно и в одиночестве, и в центре внимания. Из общего строя выделялась только Мишкина сестра Сашка. Красивая девчонка. Очень сексапильная. И злая. Видимо, природа решила в данном случае схалтурить, не делить все поровну и одной сестре отдала всю красоту, а другой – доброту и душевность…

И вообще, какое ему до них дело, в конце концов? Ему надо вырвать из этого злополучного круга Мишку, увезти с собой в Мариуполь. Но как?

Давить на Мишку, конечно, нельзя. Бесполезно на нее давить. Наверное, придется звать на помощь отца с матерью. А что? Пусть приезжают. Пусть завалятся к Веселовым просить руки их дочери – такие простые, провинциальные, про их странный уклад ничего не знающие… И пусть попробует уважаемая Софья Михайловна им отказать! Вот что, что она будет им говорить? Что она такая вся неземная и малочеловеческая? И потому не желает счастья своей дочери?

Да. С родителями – это хороший выход. Не бывает безвыходных положений. Он обязательно, обязательно что-нибудь такое придумает…

Соня

Уже долго звонил телефон. Вставать не хотелось. Она лежала, слушала навязчиво-требовательные, даже какие-то хамские телефонные звонки, гадала, кто может так настойчиво звонить ранним утром. Оно, конечно, было не такое уж и раннее, но если учесть, что она легла спать в три часа ночи, да еще два часа плакала в подушку… А вдруг это Игорь? Вдруг он одумался и решил вернуться?

Подскочив с постели как ужаленная, она схватила телефонную трубку. Нет. Не Игорь. Зря вставала. Это всего лишь Дима, Мишкин приятель. Хороший, конечно, мальчик, но зачем будить в такую рань?

– Доброе утро, Софья Михайловна.

– Здравствуй, Димочка. А Мишель нет дома, она только вечером придет…

– Да, я знаю. Я, собственно, с вами хотел поговорить, Софья Михайловна! Даже не знаю, как сказать… Вы ведь в курсе, что мы решили пожениться? Мишель вам сказала?

Соня оторопела. Как – пожениться? Зачем? Как-то она вообще Мишкиного мальчика с этой стороны не рассматривала… И что нужно говорить в таких случаях?

– Нет, Дима, она мне ничего не говорила, я впервые об этом слышу. Погоди, ты же собирался домой уезжать? В этот, как его… В Мариуполь? Или передумал?

– Нет, не передумал. Мы же с Мишкой одновременно дипломы получаем, вот вместе и уедем ко мне домой. Там и свадьбу сыграем. Мои родители на днях сюда приезжают, хотят с вами познакомиться. Все обговорить… Ну, насчет свадьбы там и все такое прочее… Так мы к вам придем, Софья Михайловна? Вы не возражаете?

– Да, Дима, конечно… Конечно приходите… Только… Слишком уж неожиданно все это! И вообще… Я не готова к таким обстоятельствам, у нас тут семейные проблемы…

– Спасибо, Софья Михайловна. Мы придем. До свидания.

Соня положила трубку, села в кресло. Что ж это такое? Мишка уедет, бросит ее здесь одну? С Сашкой? С Машкой? Со всеми проблемами? Да нет, она не сможет, она не такая…

И сразу в ушах рефреном зазвучал Сашкин обвиняющий голос: «…Ты нас не любишь! Ты сделала нас заложниками своих комплексов…»

Снова зазвонил телефон. Соня вздрогнула – господи, чего еще от нее хотят?

С опаской взяла трубку. На сей раз звонила Сашка. Голос ее звучал веселой легкой скороговоркой, как будто и не было давеча меж ними никакой ночной ссоры.

– Мам, если ты сердишься, то извини, конечно, только у меня к тебе огромная просьба! Майя очень сильно заболела, может, ты съездишь к ней? Надо лекарства купить, жаропонижающее или еще какое-нибудь, я не знаю. Может, ей надо скорую вызвать. Я ну никак не смогу, у меня целый день занят. И продуктов купи каких-нибудь, хлеба, молока… Запиши адрес!

Соня автоматически порыскала глазами вокруг, ища, на чем записать, не сопротивляясь и не возражая, как робот, принявший программную установку. Она всегда терялась в такие минуты, когда получала чей-то категорический приказ. Да и Дима своим объявлением о сватовстве и приезде родителей совсем сбил ее с толку.

– Записала? – нетерпеливо переспросила на том конце трубки Сашка.

– Да, Саш…

– Ну, вот и хорошо! Ты прямо сейчас поезжай, ладно?

– Саш, но мне же Машку оставить не с кем!

– Так с собой возьми!

– Да? Ну хорошо…

Положив трубку, Соня сидела еще несколько минут, устраиваясь мыслями в странной Сашкиной просьбе. Просьба действительно была странной – даже имени Майи Сашка при матери никогда не произносила. Соня конечно же знала о существовании Сашкиной взрослой подруги, но относилась к этому знанию настороженно. Можно даже сказать, боязливо. Отстранялась от него, как от опасного фактора. Неуютно было анализировать этот фактор. Ну дружит девочка с женщиной, которая ей в матери годится, и пусть дружит, если ей так хочется. Мать-то у нее все равно одна…

И сейчас тоже – не хочется ничего анализировать. Надо просто съездить к этой самой Майе, и все. Отвезти лекарства и продукты. Надо умыться, собраться, покормить Машку и поехать. И вообще, полезно в ее нервном и неустойчивом положении совершать какие-то действия. Отвлечься надо. Просто выйти на улицу, наконец!

Машка спала крепко, будить ее совсем не хотелось. Она же простыла, Мишка вчера говорила! Вроде с вечера даже температура небольшая была… Нет, нельзя ее с собой тащить, придется одну дома оставить. И Нади с Лизкой, как назло, дома нет. Они на выходные всегда в деревню к родственникам уезжают.

– Машенька, проснись на минутку…

– М-м-м? – слегка скривилось в полусне ее бледное личико.

– Я ненадолго уйду, а ты поспи еще, ладно? Там на столе булочки есть и молоко. Поешь, когда встанешь. Никому не открывай. Я скоро.

Снова промычав, Машка перевернулась на другой бок, заснула. Наскоро умывшись и одевшись, Соня тихо закрыла дверь, вышла из дому. Судя по записанному на бумажке адресу, ехать ей предстояло долго, на другой конец города, с двумя пересадками.

Общественный транспорт она ненавидела со всей страстью души. Всегда ходила пешком или приспосабливала для путешествий мужнин жигуленок. А общественный транспорт – это ж как адова сковородка! Суетливая толкотня злых людей, одетых в дешевые пуховики, грубые джинсовые подделки и кожзаменитель. Зато каждый из них считает своим долгом, оказавшись в общественном транспорте, достать «из широких штанов» свой мобильник, непременный атрибут сопричастности к мировой цивилизации. Как вот эта девчонка вполне поселкового вида, пристроившаяся прямо у нее за спиной в переполненном автобусе.

– А чё ты? Ну, говори, говори… Да не, у меня безлимитка, я трепаться сколько угодно могу. Да не, в автобусе еду. А чё еще делать-то?

От чавкающего жвачкой голоса за спиной Соню передернуло. Вот у девчонки заботушка – безлимитка зазря простаивает, а поговорить особо и не о чем. И атрибут сопричастности от бездуховности никак не спасает.

Нет, все-таки хорошо, что она, Соня, другая. Что не живет среди них. Таких. Спасибо «врожденным признакам чрезмерно выраженной интроверсии». А с другой стороны – очень уж плохую шутку они с ней сыграли, эти признаки. Мужа-добытчика проворонила. Доброго, любящего, преданного. Забылась там, замечталась, зачиталась-загулялась в своей интроверсии…

«Не любишь ты никого! И правильно, что от тебя отец ушел!» – опять настойчиво зазвучал в голове Сашкин злой голос. «Ах, поганка такая! Будешь ты меня любви и дружбе учить!» – возмущенно отмахнулась от Сашкиного голоса Соня. И вообще, надо было уже как-то пробираться к выходу через плотно стоящие людские тела с каменными лицами, готовыми в любой момент взорваться хамством, только тронь… «А скоро придется так вот каждое утро ездить», – с тоской подумала Соня, относительно благополучно добравшись до открывшихся дверей и выйдя наконец на свежий воздух.

Она долго жала на кнопку звонка рядом с написанной на бумажке и аккуратной приклеенной скотчем Майиной фамилией. Постояла перед деревянной двустворчатой дверью, прислушиваясь, потом снова нажала. Никто не открывал. Соня совсем уже собралась уйти, когда дверь неожиданно подалась, явив ее глазам Майю. Выглядела Сашкина подруга действительно не очень хорошо, а точнее, даже очень нехорошо: натянутая на скулах смуглая сухая кожа горела болезненным кирпичным румянцем, глаза были красными, воспаленными и злыми. «Щелкунчик, – вспомнила Соня ее театральное прозвище. – Настоящий щелкунчик. Только больной очень».

Майя, кутаясь в огромный махровый халат, вопросительно и недовольно глядела на Соню, молчала.

– Майя, вы меня не узнали, наверное. Я Соня, мама Саши Веселовой… Она просила к вам приехать, помочь… В аптеку сходить или в магазин…

– Я вас узнала, Соня. Здравствуйте. Вообще-то мне ничего не нужно. Спасибо, конечно… У меня обычная простуда, правда, очень сильная. Иногда вообще выпадаю куда-то, температура высокая, за сорок… Но раз уж приехали, проходите.

Переступив порог, Соня, удивленно озираясь, начала снимать с себя курточку. От Сашки она как-то слышала, что Майя живет в коммуналке, но чтоб в такой…

Вообще, о коммунальных квартирах Соня имела весьма смутное представление. Если верить книжным описаниям, это должно быть что-то убогое, вроде «вороньей слободки», с заставленным сундуками и корзинами длинным темным коридором, с запахами квашеной капусты и хозяйственного мыла, с любопытными, дружно выглядывающими из своих комнат толстыми соседками в папильотках.

Коридор в той квартире, куда она вошла, оказался действительно огромным. Но, в отличие от ее книжных стереотипов, он был совершенно квадратным, похожим скорее на большой уютный холл, чистым и светлым, с красивой лепниной на потолке, со старинной, с висюльками, люстрой, с большим благородной расцветки ковром посередине. Оставшись без своих высоких каблуков и ступив на его мягкий ворс, Соня вдруг отчетливо представила себя маленькой барышней, пришедшей домой с гулянья, – получалось что-то вроде изнутри продиктованного, стихийно сложившегося дежа вю… Вот сейчас из этих больших двустворчатых дверей выйдет гувернантка, позовет пить чай с французскими булками…

Майя, приглашающим жестом показав ей как раз на эту самую дверь, провела Соню в свою комнату. Она тоже была огромной, с такой же величавой лепниной, с большими арочными окнами и необыкновенной старинной мебелью. Соня застыла на пороге, удивленно осматриваясь. Солнечные лучи красиво падали на темный благородного дерева паркет, играли цветными сполохами в витраже пузатого буфета, тяжелые малиновые портьеры с золотыми кистями с достоинством обрамляли окна. Посреди комнаты под абажуром стоял круглый стол, покрытый вязаной скатертью, кисти бахромы которой, словно длинные дамские пальцы в белых перчатках, элегантно дотрагивались до самого пола.

Вздохнув легко и порывисто, Соня бездумно шагнула в сноп солнечного света, льющийся из окна. Слишком уж был велик соблазн – представить себе, что она сейчас одна в этой комнате. Боже, как здесь было хорошо! Вот и рука сама потянулась – очень уж захотелось дотронуться до синих и розовых квадратиков буфетного витража, потом подойти к окну, потянуть в сторону тяжелую малиновую портьеру, впустить на паркет еще немного солнца. Почему ей здесь так хорошо? Может, в предыдущей жизни она и жила именно в такой обстановке? Говорят, некоторые души жаждут именно той обстановки, в которой им было хорошо. И в новом воплощении невольно стремятся туда же. Но оказываются совсем, совсем в другом месте. Не долетают. Вот и ее душа – тоже не долетела. Замешкалась, отстала от других, заблудилась. И ни туда ей теперь ни сюда – и на земле места нет, и на небо пока не сподобилась. Так и живет сама по себе – неприкаянной наблюдательницей. Разве ж она, Соня, в этом виновата?