— Слушаюсь, Борис Иванович, — ответил Василий и, взяв бумаги, молча ушел.

Когда Борис остался один, он долго в большом возбуждении ходил взад и вперед. Его губы продолжали что-то беззвучно говорить, руки отчаянно жестикулировали.

— Да! — сказал он наконец громким голосом и остановился. — Риск — благородное дело. Но большой опасности тут нет. Василий молчалив, а Любочка обещала сжечь все мои письма. Итак, никто ничего не докажет. Я доиграю игру до конца.

Глава четырнадцатая

Сегодня за чайным столом Марии Дмитриевны не было никого, кроме семьи. Даже Беклешов, к большому огорчению Любочки, отсутствовал. Настроение было угнетенным и все вели себя необычно тихо. Верин всегда радостный юмор исчез, ее беспечный смех не слышали уже давно. Говорить о пустяках у нее не было охоты. Тихая и углубленная в себя, она целиком ушла в свое рукоделие. Другие дамы следовали ее примеру. Даже Петр Модестович был не в настроении. Он привык видеть вокруг себя веселье, в котором, впрочем, сам принимал пассивное участие. Гнетущая атмосфера за чайным столом была для него тем более неприятна, что он не умел занять себя сам, своими мыслями. Уже два раза фидибус[8] выпадал из его рук, что не случалось с ним уже 20 лет, с тех пор как его любимая скаковая лошадь неожиданно погибла из-за апоплексического удара.

Незадолго до 11 часов вечера Беклешов удивил общество своим неожиданным появлением. Так поздно приходить он не имел привычки. При его появлении хозяин дома, его большой друг и покровитель, вздохнул с облегчением. Он надеялся, что гость оживит разговор и расскажет городские новости.

— Добрый вечер, мой дорогой Борис Иванович! — воскликнул генерал. — Позвольте, несмотря на поздний час, приветствовать вас. Сегодня у нас ужасно скучно. Надеюсь, вы принесли изрядный запас новостей и немного повеселите нас перед сном.

— После столь любезного приема, — отвечал Беклешов, кланяясь дамам, — я могу более не извиняться за позднее появление.

— Mieux tard, que jamais,[9] — отвечала ему госпожа Громова.

Это мнение, конечно, разделяла и Любочка.

— Хотя я избалован вашей добротой, — продолжал Борис, обращаясь к Марии Дмитриевне, — я бы считал нескромным заходить к вам так поздно, если бы не поручение…

— Поручение? К кому поручение? — удивленно спросила госпожа Громова.

Руки молодых дам, усердно работавших над шитьем, вдруг остановились. Все глаза с любопытством обратились к Беклешову.

— У меня поручение к Вере Петровне.

— Ко мне? — спросила Вера испуганным голосом. Она смотрела на Бориса в напряженном ожидании, не спуская глаз. Он правильно рассчитал эффект, возбудив крайнее любопытство слушателей. Не отвечая на вопрос Веры, он продолжал:

— Я было уже собирался к вам, как раз к девяти, когда встретился в дверях с графом Островским, который шел к моему отцу. Граф попросил меня не уезжать, так как хотел поговорить со мной. Ничего не объясняя, он пошел к моему отцу и проговорил с ним целых два часа. Это время мне показалось вечностью, я умирал от нетерпения. Наконец меня впустили, и граф Островский передал мне письмо своего сына, заметив, что оно попало ему в руки через курьера. Я должен был как можно быстрее передать его Вере Петровне Громовой. Я поскакал к вам и этим исполнил данное мне поручение.

И, вынув письмо, он передал его Вере.

За несколько недель это был первый признак жизни, поданный Владимиром. Кровь прилила к ее щекам, и сердце забилось так сильно, что вот-вот выскочит из груди. Выразить, что она чувствовала, она не могла бы, как не могла поддержать обычный разговор. Молча принимая письмо, она лишь благодарно наклонила голову. Не глядя на письмо, положила его на коробку с шитьем.

Наступило молчание. Невольно каждый чувствовал, что с письмом связано нечто особое. Если раньше все смотрели на Бориса, то теперь взгляды обратились к Вере, которая снова углубилась в свою работу. Любочкины глаза перебегали от Веры к Борису и обратно. Она стремилась понять связь событий, которые поразили ее, как и других. Она ничего не могла угадать по лицу Беклешова, и это возбуждало ее не меньше, чем Веру. Но ей нетрудно было справиться со своим любопытством, так как она была уверена, что скоро сама Вера расскажет ей о содержании письма. Госпожа Громова первая прервала затянувшееся молчание:

— Прочти же свое письмо, Вера. Из-за нас тебе не стоит задерживаться.

— Я лучше прочту его потом в своей комнате, — спокойно ответила Вера, не поднимая глаз от работы так, как будто ничего особенного не произошло.

Говорили еще долго о каких-то пустяках. Потом Мария Дмитриевна подала знак к уходу. Она понимала Веру, желавшую в одиночестве прочесть письмо Владимира, и, испытывая сочувствие к бедной дочери, не хотела подвергать ее пытке долгого ожидания. Каждая секунда должна была казаться Вере вечностью.

Придя в свою комнату, Любочка и не думала ложиться в постель, так как знала, что ей предстоит узнать секрет события, которое разыгралось на ее глазах. Она взяла модный английский роман, недавно полученный в Петербурге, прилегла на кушетку, спокойно ожидая Веру, в чьем приходе была уверена. Она быстро пробегала глазами строчку за строчкой, страницу за страницей, мало вникая в содержание, так как ее мысли были далеко. Постоянно прислушивалась, не раздаются ли Верины шаги, ожидая их услышать каждую минуту.

Вдруг Любочка вскочила со своего ложа. Раздался тихий шорох, и через мгновение Вера в нерешительности вошла в комнату. Но это была тень Веры, той Веры, что час назад покинула чайный стол. Ее едва можно было узнать. Любочка испуганно кинулась ей навстречу с распростертыми руками, и Вера бессильно упала в ее объятия. Любочка уложила ее на кушетку, где только что лежала сама.

— Ради Бога, Вера, — сказала Любочка, когда та через несколько минут открыла глаза. — Скажи мне, что случилось? Ты меня ужасно испугала.

— Все кончено. Я хотела бы умереть, — едва прошептала Вера.

— Не говори так, — отвечала ошеломленная Любочка. — Почему умереть?

— Прочти это письмо и ты поймешь почему. Любочка тотчас узнала почерк Владимира. С растущим удивлением она прочла следующие строки:

«Вера Петровна! Ваше последнее письмо, как и Ваше последующее упорное молчание, являются печальным доказательством справедливости моего ранее высказанного утверждения, что я обманулся в Вашей любви ко мне. Вы предоставили мне время подумать о Вас и наших отношениях. Вот в двух словах результат моих размышлений. Мы не подходим друг к другу, и Вы не дадите мне счастья, которое я вправе ожидать от моей будущей жены. Кроме того, мои родители, о чем я Вам еще не говорил, решительно возражают против нашего союза, и я никогда не смогу преодолеть их сопротивление. Итак, я смогу добиться Вас только ценой любви моего отца и моей матери, и нам предстоит сомнительное счастье. При таких обстоятельствах я считаю необходимым прекратить наши отношения, которые ни к чему хорошему не приведут. Я возвращаю Вам слово, данное Вами, и со своей стороны считаю себя с этого момента свободным от каких-либо обязательств по отношению к Вам. Так как наше обручение было тайным и было известно только нашим родителям, то его расторжение не будет иметь для вас неприятных последствий. На мою безусловную скромность в этом отношении Вы во всяком случае можете рассчитывать. Желая вам счастья и осуществления всех Ваших надежд, остаюсь всегда преданный вам Владимир Островский».

Любочка была поражена. Она не понимала, какое событие побудило Владимира Николаевича в таком тоне говорить с Верой и с ней распрощаться. Ей было также непонятно, как Борис узнал о содержании письма. Не зная содержания письма, он не стал бы передавать его Вере. На мгновение она подумала о колоссальном обмане, так как знала об опасном таланте Василия. Она вертела и рассматривала письмо со всех сторон, но не могла найти подтверждения своей догадки. Возможно, что письмо было подделкой, но Вера не сомневалась в его подлинности. Поэтому Любочка хотела от нее что-нибудь услышать.

— Бедная Вера, — наконец сказала Любочка участливым тоном, — мне так тебя жаль, словами этого не выразишь. Удар ужасен и рушит прекрасную мечту о будущем.

— Будущего у меня нет, — ответила тихо Вера и повторила еще раз: — Мне хотелось бы умереть, чтобы все миновало…

Любочка не была настолько злой, чтобы желать Вере смерти. После того как цель была достигнута и счастье ушло от Веры, ей стало даже жаль ее. Она не жалела ни слов, ни ласк, чтобы несчастную утешить, уговорить не смотреть на жизнь с таким отчаянием. Несмотря на сочувствие, Любочка упустила из вида главную вещь. Стараясь помешать влюбленным соединиться, она подавляла мягкое, умиротворенное настроение, которое пришло к Вере.

— Владимир так постыдно повел себя по отношению к тебе, — повторяла Любочка снова и снова, — что он не стоит и не заслуживает того, чтобы жалеть о нем. Это безответственное письмо ясно доказывает, что он тебя недостоин. Твои страдания слишком большая честь для него. Изгони его из своего сердца. Развлекись, позволь другим ухаживать за тобой. Будь весела и непринужденна — это лучший способ отомстить Владимиру.

Однако эти доводы Верой не воспринимались. Первая любовь пустила в ее сердце глубокие корни. Девочки проговорили почти полночи. Ни один довод не остался без внимания. Любочка хорошо знала характер Веры. Сопротивление Веры советам подруги становилось все слабее, все тише. И Вера вернулась в свою комнату, приняв совет Любочки.

— Не забудь, — сказала Любочка, прощаясь, — показать утром письмо Владимира матери. Она обязательно должна знать о письме и расторжении твоего обручения.

Вера была так измучена всем, что произошло этим вечером, что заснуть не могла. Без сна и отдыха ворочалась она в своей постели. Ее продолжали преследовать мысли, шедшие все по тому же кругу. Эта ночная работа ее измученного сознания сделала ее мягче по отношению к бывшему возлюбленному. Наутро, когда она очнулась от беспокойной, полной кошмаров дремоты, она была более чем убеждена следовать Любиным советам.

Глава пятнадцатая

На следующий день, сразу после завтрака, Вера уединилась с матерью в ее кабинете.

— Я принесла тебе письмо Владимира, которое получила вчера, — сказала Вера. — Пожалуйста, прочти его.

Впервые она дала матери прочесть письмо Островского. Мария Дмитриевна и не подозревала о катастрофе, так неожиданно обрушившейся на семью.

— Бедное дитя, — сказала она наконец, преодолев боль. — И ты должна такое пережить! Но что такое случилось между вами, что добрый и мягкий Владимир позволил себе написать такое письмо?

— К прошлому это событие не имеет отношения. Обвинять Владимира или защищать меня — это больше ни к чему. Ты видишь из этого письма, милая мама, что между нами все кончено. Я должна его забыть, и я его забуду!

Но страдающее материнское сердце так просто не успокоишь. Госпожа Громова забросала свою дочь вопросами, чтобы понять ход событий, приведших к несчастью. Вера не хотела ничего объяснять. Она постоянно повторяла одно и то же: очевидно, она и Владимир не подходят друг к другу. Лучше, что это произошло сейчас, чем позже. После того, что случилось, ее любовь угасла. Она просила мать только об одном — не сочувствовать ей, а имя Владимира ей больше не напоминать. Во время этого разговора Вера была спокойна и холодна, как статуя. Она выглядела бледной и измученной, но ее лицо выражало упрямую решительность и красноречивее всех слов говорило, что с прошлым покончено. Мать слишком хорошо знала свое дитя, чтобы понять, что Вере достанет силы поступить так, как она решила.

После того как Вера ушла, госпожа Громова глубоко погрузилась в раздумья. И все равно не поняла, что произошло. Но Мария Дмитриевна не была женщиной, которая сверх меры теряется в бесполезных умозрительных рассуждениях. Не будучи женщиной особенно острого ума, она руководствовалась практической философией, которая до сих пор всегда ей помогала в жизни. Она больше смотрела в будущее, нежели в прошлое, и замечательно понимала в разных ситуациях жизни, как извлечь их полезные стороны. Изменить отношения ее дочери и Островского она уже не могла. Поэтому она вдвойне радовалась тому спокойному настроению, в котором видела Веру. Хладнокровие, с которым Вера, как ей казалось, переносит крушение ее надежд, давало повод думать, что она скоро забудет свое первое разочарование… И Мария Дмитриевна уже думала о другом претенденте на руку Веры.

Вера, казалось, за последние недели стряхнула с себя грусть и отбросила печальные воспоминания. Она была снова радостной и веселой, даже шаловливой… Но вспышки ее хорошего настроения были слишком громки и деланны, чтобы казаться натуральными. Она хотела обмануть саму себя. Ее интеллект и эмоциональные силы опьяняли ее, и она боялась остаться наедине с собой, боялась пережить вновь опасное столкновение противоречивых чувств. За этой маской сдержанности она скрывалась от семьи и внешнего мира.