— Стоп — такой человек, как господин Клаудиус, не обманывает и не грабит! Я скорее поверю в тяжёлое заблуждение с вашей стороны!

Шарлотта подняла голову — было видно, что она собирается с духом. Быстрым движением она заперла дверь, из-за которой доносился громкий, шутливый разговор придворной дамы с Дагобертом.

— Ваше высочество, здесь речь не о деньгах — это пока совершенно не важно, — твёрдо сказала она. — Господин Клаудиус любит обладать, но я и сама твёрдо убеждена, что он отвергнет любое противозаконное приобретение… Ваше высочество согласится, что иногда деятельный характер в страстном следовании какой-нибудь идее, какому-нибудь упрямому, ослепляющему воззрению сначала начинает обманывать сам себя, а потом переступает закон в отношении других!

Она прижала руки к груди и глубоко вздохнула, а из-за двери лилась прекрасная мелодия — он, ни о чём не подозревая, впервые за долгие годы позволил своей замкнутой душе излиться в звуках, а здесь его чистое имя выставлялось у позорного столба — и я не могла предупредить его, я должна была вытерпеть эту муку!

— Господин Клаудиус не уважает дворянство, он ненавидит его! — продолжала она. — Он, разумеется, не настолько влиятелен, чтобы суметь потрясти основы; но там, где он может помешать укреплению аристократии, он действует изо всех сил, да, именно в этом он не чурается лжи и обмана… Ваше высочество, в лице моего брата к жизни возрождён новый дворянский род и новая, твёрдая опора для фундамента высшей касты; потому что мы, мой брат и я, совершенные аристократы душой… Но именно поэтому мы никогда не должны будем узнать, кто дал нам жизнь — господин Клаудиус не потерпит герба на своём старом лавочном имени.

Лицо принцессы внезапно побледнело как мел. Она предупреждающе подняла руку и показала на портрет Лотара.

— И почему вы хотели всё это мне высказать под защитой этих глаз? — выдохнула она совершенно изменившимся, хриплым голосом.

— Потому что это глаза моего любимого отца — ваша светлость, я его дочь!

Принцесса отшатнулась и оперлась о стол.

— Ложь, отвратительная ложь!.. Больше никогда не смейте этого говорить! — вскричала она — как ужасно исказилось милое лицо, как грозно поднялась рука! — Я не потерплю никакого пятна на его имени!.. Клаудиус никогда не был женат, никогда — это знает весь свет!.. Он никогда не любил, никогда — о Боже, не отними у меня этого единственного утешения!

— Ваша светлость…

— Молчите!.. Вы действительно утверждаете, что он забылся, этот гордый, неприступный человек?.. И если — Боже, ведь это неправда! — но даже если так, вы действительно собираетесь кичиться правами, которые получили благодаря минутной ошибке, а не любви?

С какой язвительной насмешкой произнесли эти слова дрожащие от боли губы!.. Шарлотта онемела от замешательства; но оскорбление, словно удар по лицу, вернуло ей самообладание.

— Он никогда не любил? — спросила она. — Разве ваше высочество не знает, почему он добровольно принял смерть?

— От внезапной меланхолии — он был болен; спросите любого, кто его знал, — пробормотала принцесса и закрыла рукою глаза.

— Да, он был болен, он сошёл с ума от отчаяния из-за смерти…

— Из-за чьей смерти? Ха-ха-ха!

Шарлотта вновь опустилась на пол и со слезами страха на глазах обняла колени принцессы.

— Ваше высочество, я заклинаю, выслушайте меня! — умоляла она. — Я уже зашла слишком далеко, чтобы повернуть назад. Я должна сказать правду, хотя бы ради моего брата, потому что я не могу допустить, чтобы вы остались во мнении, что мы незаконные дети… Лотар фон Клаудиус был женат — в тайном, но освящённом церковью браке он жил в «Усладе Каролины» — мы там родились.

— И кто была та счастливица, которую он так любил, что ради неё лишил себя жизни? — спросила принцесса с ужасающим спокойствием — она застыла как мраморная статуя, и слова беззвучным шёпотом падали с её губ.

— Я не смею выговорить её имя, — пролепетала Шарлотта. — Ваше высочество слишком немилостиво выслушали меня — мне нельзя заходить слишком далеко!.. Тот человек — она через плечо указала на дверь — не должен подозревать, что я знаю о тайне — мы и без того уже потеряли опору, потому что ваше высочество отвернулись от нас, преследуемых и покинутых… Я дрожу при каждом резком слове, при каждом звуке, опасаясь, что он может войти сюда… Я знаю, что вы не сможете спокойно услышать имя…

— И кто вам это сказал, фройляйн Клаудиус? — выпрямляясь, прервала её принцесса — последние слова Шарлотты пробудили в ней княжескую гордость. — Вы абсолютно заблуждаетесь, приписывая мою теперешнюю горячность чему-либо кроме безмерного удивления… Какое мне, в конце концов, дело до того, кто была эта женщина?.. Я не собираюсь вам доказывать, что я в состоянии очень спокойно услышать её имя; и поэтому я приказываю вам назвать мне его!

— Ну что ж, я повинуюсь, ваше высочество! Это была принцесса Сидония фон К.

…Она растерялась, гордая герцогиня! Она полагала, что сможет удержать на устах презрительную усмешку и запретить крови броситься в лицо, когда слово будет произнесено — и прозвучавшее сейчас имя молнией ударило ей в лицо! Она с помертвевшим взглядом прислонилась к стене и застонала, как будто ей в грудь вонзился нож.

— Это самый жестокий обман, когда-либо учинённый по отношению к сердцу женщины! — выдохнула она. — Фу, фу, как грязно и лживо!

Шарлотта кинулась ей помочь.

— Прочь! Чего вы хотите? — вскричала принцесса и оттолкнула руку молодой девушки. — Это демоны навели вас на дьявольскую мысль сделать меня, именно меня вашей поверенной!.. Уходите! Я возвращаю вам вашу тайну — я ничего не хочу слышать, ничего! Я могу, но никогда не пойду на то, чтобы помочь вам в ваших так называемых правах!

Она выпрямилась, но снова схватилась за стол.

— Будьте любезны позвать мою свиту — мне очень нехорошо! — повелела она тусклым голосом.

— Простите, ваше высочество! — вскричала вне себя Шарлотта.

Принцесса без слов указала на дверь, а сама опустилась в ближайшее кресло. Шарлотта пролетела через порог, и салон тотчас же наполнился спешащими к принцессе фигурами. И музыка прервалась резким аккордом — в салон вошёл господин Клаудиус.

— Меня внезапно настигла старая болячка, — сказала ему принцесса, бледно улыбаясь. — Сердце. Вы не предоставите мне ваш экипаж? Я не могу ждать, пока придёт мой.

Он поспешил вниз, и через несколько минут он уже вёл высокородную больную по лестнице. Она тяжело опиралась на него; но то, как она с ним прощалась, доказывало, что Шарлоттины обвинения ни в малейшей степени не повлияли на её глубокое уважение к нему.

30

Воспользовавшись всеобщим замешательством, я торопливо закуталась в пальто, надела капор и выскользнула из дома. У меня всё ещё дрожали колени и лихорадочно стучала кровь в висках — сцена была просто ужасная! Расплата за бездумную опрометчивость, с которой я попала в эпицентр тайн Клаудисовского дома, была жестокой, последовательной и неумолимой. Перед моими глазами прошло звено за звеном роковой цепи событий, и какая-то коварная рука всё время вталкивала меня — то для соучастия, то для сопереживания — в различные этапы их драматического развития… Мне пришлось услышать, как тот, для кого я с радостью отдала бы всю мою кровь, был обвинён в коварном, преднамеренном обмане. Каждое слово было для меня злобным ударом кинжала, оно вызывало во мне страстное, мстительное чувство по отношению к жестокой обвинительнице; но я — со сжатыми кулаками и слезами на глазах — была вынуждена тихо прятаться в своём укрытии. И именно там я была почти уничтожена волной непереносимого стыда… Разве в свой первый визит в резиденцию я не пыталась, как сейчас Шарлотта, опорочить ничего не подозревавшего человека перед лицом принцессы? Разве в своей жестокой отваге я не объявила тогда решительно, что не могу его терпеть?.. И даже если я всю свою жизнь буду служить ему, как последняя подёнщица, я всё равно не искуплю того, что причинила ему в своём детском ослеплении!.. И эта мысль гнала меня прочь из его дома — прочь в молчаливый, застывший сад… Если бы можно было вот так брести и брести по гладким, заснеженным тропам! Всё дальше и дальше, до самой пустоши, где Илзе и Хайнц мирно сидят сейчас у большой изразцовой печи… Примоститься на низкую скамеечку рядом с косматой шерстью Шпитца, ощутить на макушке Илзину милую, натруженную руку — и тогда, может быть, мир сойдёт на мою измученную душу! Только сейчас я начала ценить драгоценный покой внутри и вокруг себя — только сейчас, когда неистовое, горячо бьющееся сердце принялось то возносить меня к сияющим небесам, то бросать в пучину горького раскаяния и самобичевания.

Над раскинувшимся передо мною садом разливалось ослепительное сияние — серп луны, словно выкованный из звонкого серебра, плыл по холодному, хрустальному небу. Я прошла по мостику — под ним стеклянно змеилась замёрзшая речка, а кустарник топорщился искрящимися под луной ветвями. Каменные титаны пруда больше не покоились на синем бархате — они стояли на гигантском ледяном алмазе, и на их бородатых головах возвышались тюрбаны из снега, а на лёгком цветочном одеянии мёрзнущей Дианы возлежала толстая, белая зимняя шуба. Госпожа Метелица нежно обмахнула снежной метёлкой все контуры архитектурных украшений замка, а на балкон перед стеклянными дверями положила пышную, безупречно белую перину… Каким по-детски простодушным было мое первое представление о тайне запечатанных комнат — я видела, как по ним бродит сказка! А теперь там лежала пачка бумаг, с которыми были связаны все надежды двух беспредельно честолюбивых людей: эти бумаги должны будут отворить перед ними волшебные золотые ворота, откуда на них безо всяких усилий посыплются сокровища мира.

Я взглянула на окна библиотеки. Лампа всё ещё горела на письменном столе, но по потолку беспокойно мелькала тень — это был отец; казалось, что он встревожен и взволнован как никогда. Обеспокоенная, я взбежала по лестнице — библиотека была заперта. За дверью слышались шаги, как будто отец неустанно мерил шагами комнату и при этом что-то бормотал. Время от времени он ударял кулаком по столешнице, и она гулко дребезжала. Я постучала и позвала его.

— Оставь меня в покое! — резко выкрикнул он, не приближаясь к двери. — Фальшивые, говорите вы? — Он зло рассмеялся. — Придите и докажите! Но уберите ваши дубинки, которыми вы бьёте меня по голове! О мой лоб!

— Отец, отец! — позвала я испуганно и снова попросила его впустить меня.

— Уходи — не мучай меня! — вскричал он нетерпеливо, и его шаги стали удаляться от двери.

Мне пришлось подчиниться, поскольку я не хотела раздражать его ещё больше. Спустившись вниз, я зажгла лампу и отправилась в его комнату, чтобы подготовить её к ночи… Там на столе лежали газеты, которые пришли сегодня — сложенные и как будто нетронутые; только одна была скомкана и брошена на пол. Я разгладила её и сразу же увидела большую статью, отчёркнутую красным. Мне бросилось в глаза имя «Зассен» — и я страшно испугалась. Я пробежала начало статьи и ничего не поняла — там были сплошь технические термины. Почитав дальше, я потрясённо закрыла рукою глаза. Там стояло следующее:

«Из-за этого мошенничества с монетами вера в авторитеты вновь была чувствительно поколеблена — одно из наших громких имён навсегда скомпрометировано. Доктор фон Зассен в непостижимом ослеплении рекомендовал фальсификатора и его монеты, среди которой не оказалось ни одной настоящей, во все резиденции и университеты… Правда, профессор Харт из Ганновера, который первым заподозрил обман, сказал, что подделка мастерская…»

Профессор Харт из Ганновера… Это был тот самый профессор с кургана, добрый человек с громыхающей жестянкой за спиной, сыпавший иностранными словами… Я его полюбила, потому что он горячо защищал мою пустошь, а теперь этот по-детски милый старик оказался ярым противником моего отца, выбившим его из седла, как сказал Дагоберт… Для приобретения этих монет я настойчиво требовала у господина Клаудиуса часть своего наследства — и из-за его совершенно обоснованного отказа назвала его при дворе самонадеянным всезнайкой… Сейчас я снова видела его стоящим перед его коллекцией, мудрого и скромного, но спокойного и твёрдого в своём решении. И поскольку он, образованный, сведущий человек, не стал хвастливо выставлять свои познания перед всем миром, Дагоберт назвал его мнение бесстыдством, а я повторила это отвратительное слово благодарным эхом… Каким блестяще оправданным выглядел теперь этот гордо молчавший человек!.. История с монетами послужила падению моего отца при дворе — именно на это и намекал мне сегодня своими насмешливыми репликами жалкий, бесхарактерный Дагоберт… Бедный отец! Одно-единственное заблуждение сбросило его с высоты к ногам врагов и завистников… Этого, видимо, хватило, чтобы у слабого здоровьем человека, день и ночь трудившегося на благо науки, помутилось в голове.