Какой бессильной я, юная и неопытная, оказалась перед лицом этого несчастья! Я прекрасно понимала, что человеку в такие часы даже самый любимый голос не в состоянии дать утешения — да и что я могла ему сказать?.. Но мне нельзя оставлять его одного, мне надо вдвойне дать ему почувствовать мою любовь, не утомляя его лишними словами.

Я торопливо покинула его комнату, чтобы побежать наверх и упросить его открыть мне дверь. Но внезапно я остановилась и прислушалась — из моей спальни доносился шум, как будто двигали мебель… Я рывком распахнула дверь, и меня ослепил лунный свет, потому что оба окна стояли нараспашку — в волнении из-за появления тёти я забыла закрыть их и опустить ставни. Я отпрянула с возгласом ужаса — какой-то человек обхватил роковой шкаф и сдвинул его в сторону так, что показалась дверца в стене. Человек обернулся — и свет луны упал на белый лоб и яркие глаза Дагоберта. Одним прыжком он добрался до двери, закрыл её за моей спиной и утащил меня в глубь комнаты.

— Будьте же благоразумны и подумайте, что моё, а также ваше счастье зависит от одного этого момента! — зашептал он. — Шарлотта начала дело просто по-сумасшедшему — она сообщила тайну принцессе и попала пальцем в небо. Самое плохое, что могло случиться и чего никак нельзя было предугадать — это безумная любовь старой принцессы, которая не хочет отдавать моего отца другой женщине даже в могиле!.. Сейчас нам надо бороться уже с двумя врагами, которые, вполне вероятно, тайно связаны между собой — от такой свихнувшейся старой девы всего можно ожидать!.. Кто может поручиться, что однажды ночью с одной из дверей не спадут печати? Дядя этого не сделает, ничего подобного! — весь мир знает, что именно он строго стережёт эти покои. Печати могут быть сбиты случайно; и если из стола исчезнут бумаги, кто это узнает?.. Не будьте ребёнком!.. Здесь в дверце торчит ключ, его надо только повернуть… И если я поднимусь наверх и укрою в надёжном месте то, что принадлежит мне по праву, то это не будет взломом!

Я и сама не знаю, как я смогла в этот момент молниеносно ускользнуть от него, одним движением вытащить ключ из дверцы и спрятать его в кармане.

— Змея, — прошипел он сквозь зубы. — Вы хотите продать себя подороже! Вы думаете, с этим ключом вы будете для меня ещё желаннее!

Тогда я абсолютно не поняла смысла этих отвратительных слов; иначе как бы я смогла удостоить этого презренного человека ещё хоть одним словом или взглядом?

— Я хочу удержать вас от несправедливости, — сказала я и прижалась спиной к дверце. — Будьте открыты и честны по отношению к господину Клаудиусу; так вы быстрее достигнете цели, чем если сломаете замок наверху … Я пойду с вами — давайте прямо сейчас ему всё расскажем…

Я замолчала, поскольку его взгляд оскорбительным образом обежал всю мою фигуру, а на губах заиграла насмешливая улыбка.

— Вы красивы, босоножка! Стройная ящерка с короной на голове за несколько месяцев превратилась в сирену… но вот куда делся ум этой ящерки? — Он громко рассмеялся. — Очаровательная ситуация, клянусь Зевсом! Мы вместе предстанем перед светлыми дядиными очами, на тарелочке преподнесём ему нашу драгоценную тайну и останемся с носом! — Он подошёл ко мне так близко, что я просто вжалась в стену. — А теперь позвольте сказать вам только одно: я всё ещё держу себя в руках и не трогаю вас — благодарите мою безграничную слабость к вам, моё тайное преклонение перед вами! Я не хочу вас раздражать, потому что знаю, что вы маленькая злобная чертовка — я думаю, в такие моменты неукротимого упрямства вы в состоянии отрицать то, что я, счастливец, знаю давно!

Что это всё значит? Наверное, на моём лице отразилось удивление, потому что он опять засмеялся.

— Ах, не делайте вида, что я волк, а вы — Красная Шапочка, которая смотрит на злодея огромными невинными глазами! — воскликнул он. — Правда, сегодня ситуация для меня сильно усложнилась — ваш непостижимо болтливый язычок, который я, казалось, уже укротил в наших общих интересах, бросил пятно иудейства на ваше происхождение; к тому же ваш папа опростоволосился при дворе — но моя страсть к вам всё преодолеет; я также думаю, что герцогская мантия моей матери сумеет укрыть многое, — он почти касался губами моего уха, — и хотел бы я видеть того, кто мою очаровательную крошку Леонору…

Теперь я его поняла — ах, как тяжело и горько был в этот момент наказан тот слепой энтузиазм, с которым я безо всяких сомнений поддержала брата и сестру! Вне себя, я отвернула от него лицо и угрожающе подняла локоть над головой — я стояла перед ним в своего рода фехтовальной позе.

— Ах, он снова здесь, этот демон! Не собираетесь ли вы снова меня ударить, а? — издевательски прошипел он сквозь зубы. — Берегитесь! Я однажды уже сказал вам, что…

— Что вы одним движением ваших рук можете меня придушить — ну так сделайте это! — вскричала я безо всякого страха. — Добровольно я ключа вам не отдам!.. Вы бесчестный человек!.. Я больше не то глупое дитя, которое вот в этом — я показала на его блестящие в лунном свете эполеты — видит одно лишь украшение; я знаю, что их надо носить с честью! А тут гордый офицер прокрадывается, как преступник, в ночи и тумане и угрожает беззащитной девушке!

— Ах, маленькая гадюка пытается укусить? — проскрипел он и обхватил меня руками, но меня выручила моя гибкость — закричав, я ускользнула от него и вспрыгнула на подоконник.

— Ради бога, что случилось? — донеслось с улицы. Это был садовник Шефер, который как раз шёл домой.

— Идите сюда — ах, скорей, скорей! — заикаясь, залепетала я, не зная, дать ли мне волю слезам или закричать от радости и облегчения.

Пока старый садовник бежал вдоль фасада дома, Дагоберт с проклятьями выпрыгнул из углового окна.

— Что это было? — спросил Шефер, удивлённо оглядывая комнату. — Боже мой, фройляйн, вы выглядите напуганной, как моя канарейка, когда кошка приходит в дом! Никаких призраков нет, даже если люди десять раз скажут, что в «Усладе Каролины» что-то не так!

Я оставила доброго старика в заблуждении, что меня испугал какой-то фантом, и попросила его крепко-накрепко запереть ставни. Затем я закрыла все двери и побежала наверх в библиотеку… Я чувствовала себя совершенно истощённой — последние остатки упрямства и сопротивления, с которыми я вступила в новую жизнь, растаяли без следа — а я ведь была ещё такой юной!.. И не является ли вся человеческая жизнь ареной борьбы, неумолимыми последствиями которой становятся собственные ошибки? Неужели моя робкая, испуганная девичья душа и дальше будет безо всякой помощи и поддержки болтаться туда-сюда в ночи и буре? Меня затрясло от отчаяния — я утону в страхе и нужде, если меня не удержит сильная рука… «Тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг»! — Ах, оказаться в безопасности! С ослабевшими крыльями укрыться под защитой кого-то более сильного и перевести дух!.. Я переоценила крепость «детских рук», которые весело боролись с весенней бурей на пустоши… Как утомлённо они сейчас поникли, пытаясь найти опору и поддержку!

Библиотека была всё ещё заперта, и сколько я ни стучала и ни дёргала за ручку, никто не отзывался. Сначала я подумала, что отец ушёл — внутри было совершенно тихо. Но вдруг в глубине комнаты раздался какой-то грохот, а следом за ним хихиканье. Шум шёл со стороны античного кабинета — казалось, что тяжёлые, массивные предметы с грохотом падают на пол… Смех был таким странным и жутким, что у меня волосы встали дыбом… А затем из кабинета в библиотеку швырнули какой-то предмет, который со звоном упал на пол и разбился на тысячу кусков. Следом раздался возглас триумфа… Я заколотила кулаками по двери и стала отчаянно звать отца.

На другой стороне лестницы распахнулась дверь, и господин Клаудиус вышел из своей обсерватории. Я подбежала к нему и, мучительно борясь со слезами, рассказала ему об отце. В ответ на учинённый мною шум в библиотеке воцарилась жуткая, глубокая тишина, и я, опустив глаза, шёпотом поведала ему об истории с монетами.

— Я знаю, — спокойно перебил меня господин Клаудиус.

— Тревога помутила разум отца — ах, как мне его жаль! — вскричала я. — Он опозорен, он в одну ночь потерял своё знаменитое имя!

— Не верьте этому! Было бы грустно, если бы одно-единственное заблуждение могло уничтожить плоды целой жизни, полной напряжённой духовной работы… Господин фон Зассен имеет огромные заслуги перед наукой, которые у него никто не отнимет, поэтому завистливые комары и пытаются сейчас, в момент слабости, ужалить его особенно чувствительно… Это пройдёт. Успокойтесь, Леонора, и не плачьте. — Он невольно поднял руку, словно хотел дотронуться до меня в утешение, но тут же быстро опустил её, подошёл к двери библиотеки и подёргал за ручку.

В тот же момент внутри что-то грохнулось на пол и покатилось.

— Ты никакой не Агасиас! — закричал отец — ах, я едва узнала этот визжащий голос! — «Зассен солгал!» Спросите Харта из Ганновера, он знает!.. И тебя туда же, ты тоже подделка! — Было слышно, как он толкнул упавший на пол предмет.

— Ах, это спящий мальчик, его кумир, о котором он пишет кучу статей, чтобы доказать, что это произведение Агасиаса! — дрожа, выдохнула я. — О Боже, он разбивает античные сокровища!

Господин Клаудиус решительно постучал в дверь.

— Вы не хотите открыть, господин доктор? — воскликнул он громко, но абсолютно спокойно.

Мой отец в ответ пронзительно захохотал.

— Там так и написано — ха-ха, всё было ложью с самого начала! Ну защищайся же, если ты бессмертный дух милостью божьей! Видишь, как пожирают тебя языки жёлтого пламени?.. Ага, оно убегает к потолку, лживое отродье духа, которым гордился знаменитый человек! Дым, всего лишь дым!

Господин Клаудиус в ужасе отшатнулся — из замочной скважины и щели между створками валил густой, едкий чад — это горели шерстяные шторы.

— Он сжигает свою рукопись, и огонь перекинулся на гардины! — закричала я. В отчаянии я бросилась на дверь — но что могли сделать мои бедные, маленькие руки и ноги с толстенными досками, которые даже не дрогнули!

Господин Клаудиус побежал назад в обсерваторию, и я вспомнила о маленькой, едва заметной боковой дверце в библиотеке; она вела в широкое, тёмное, заставленное всяким хламом помещение, через которое можно было попасть в обсерваторию. И если эта дверца тоже заперта, то хватит двух сильных ударов ногой, чтобы разбить её тонкие доски. Но этого не потребовалось; шумная беготня в за запертой дверью и яростный крик отца возвестили о том, что господин Клаудиус беспрепятственно проник в библиотеку. Он повернул ключ и открыл дверь. Что за картина!.. Языки пламени плясали вокруг рабочего стола отца, выбрасывая снопы искр и чадящие клубы дыма. По тяжёлым, толстым шерстяным шторам медленно ползло вверх «жёлтое пламя», весело и жадно пожирая стопки старых брошюр, стоявших на полках между окнами. Мой отец кричал и махал руками как бешеный — он убегал от господина Клаудиуса, который пытался схватить его и выволочь из комнаты. Под их ногами не переставая трещали осколки — пол был усеян обломками бесценных античных глиняных сосудов.

Я вбежала в комнату.

— Назад, Леонора! Уходите! Подумайте о вашем платье — оно может легко загореться! — со страхом вскричал господин Клаудиус, заступая дорогу моему отцу, который, хохоча, пытался броситься в огонь. — Бегите за помощью в главный дом!

Убегая, я видела, как мой отец, споткнувшись о лежащую на полу мраморную статую, упал, был схвачен господином Клаудиусом и, несмотря на ожесточённое сопротивление, вынесен сильными руками за дверь; но, добежав до холла, я услышала, как борющиеся там, наверху, добрались до лестницы.

— Убийца, жалкий убийца! — кричал мой отец так, что дрожали обшитые мрамором стены, — а затем раздался ужасный грохот.

Как я на своих трясущихся ногах вновь добралась до бельэтажа, я и сейчас не могу сказать; я знаю только, что меня словно подхватил вихрь и швырнул туда, где на самых нижних ступенях лежал какой-то куль.

Господин Клаудиус уже снова встал на ноги. Он крепко держался рукой за перила, обратив ко мне своё осиянное луною лицо — оно было мертвенно-бледным.

— Мы неудачно упали, — сказал он, тяжело дыша, и показал на моего отца. — Он без сознания, а я не могу его нести. Бедная, бедная Леонора, вас не держат ноги, но вам всё-таки придётся пойти за помощью…

И я побежала через сад — за моей спиной из окон библиотеки рвались языки пламени и валили чёрные клубы дыма.

— Пожар в «Усладе Каролины»! — закричала я в прихожей главного дома.

Дом ожил в мгновение ока. Люди выбегали во двор и в ужасе смотрели на дым и пламя, поднимавшееся в залитое серебром небо. Все моментально разобрали кадки, бадьи и вёдра, а из каретного сарая были вытащены две ручные помпы. Пожар заметили и с улицы; через ворота во двор устремились толпы людей — через несколько минут в саду и на газоне перед «Усладой Каролины» было полно спасателей, разбивавших лёд на пруду и реке и тащивших воду к горевшему зданию.