Кэтрин отправилась в Чикаго, к бедной печальной Индии. Кузина выглядела так же, как на снимке. Это ее Ральф Труит выбрал из всех претенденток. Она сама могла бы ходить в шелковых платьях по мраморным залам. Индия никогда не узнает, куда подевалась ее фотография. Не узнает, что могла бы стать уважаемой хозяйкой большого мраморного дворца. Возможно, Труит был бы с ней счастлив. Он бы не умирал сейчас, если бы с ним была Индия.

Кэтрин всегда любила кузину, ей нравились ее застенчивость и отсутствие амбиций. Она хотела бы рассказать, что Ральф Труит заметил ее фотографию и влюбился. Увидел и сразу потерял голову. Ведь Индия сделала бы все не так, как Кэтрин, зная, что любима.

Ее легко было обмануть. Кэтрин заверила кузину, что всегда хотела иметь ее снимок — такое вот сентиментальное желание. Она уговорила застенчивую Индию позировать перед фотографом.

Так что не составляло труда внушить Индии то, что нужно. Долгие годы она наблюдала за жизнью других людей, смотрела в витрины магазинов, изучала, примечала и все откладывала в памяти. Это защищало ее от одиночества, от уродливых мужчин и печальной судьбы.

Кузина обняла Кэтрин. Протянула руку. Она слушала длинную лживую историю Кэтрин, кивала, а потом взяла свою шляпу, пальто и произнесла:

— Поехали в центр.

Чикаго превосходил Сент-Луис шумом и толчеей. Они долго плутали по большим и маленьким улицам и пришли в чайна-таун, в магазинчик с грязными витринами. Китаец вежливо поклонился и выслушал Кэтрин. При слове «мышьяк» воздух в комнате на мгновение замер. Кэтрин подумала, что сейчас закричит, признается в преступлении, однако продолжила, словно ничего не случилось. Воздух снова стал вращаться. Индия вздохнула, колесики завращались, часы затикали

Китаец отвесил еще один поклон, широко улыбнулся и заметался по темному магазину. С одной полки взял баночки с порошком, с другой — бутылочку с жидкостью молочного цвета. Он собрал древние секретные средства, которые снимали вред, нанесенный ужасным ядом. То и дело он останавливался и улыбался, словно шутил с ними.

— Бренди, — сообщил он, — Сохраняет тепло в животе. Опиум. Успокаивает желудок. Приносит радость. Изгоняет дурные сны.

Он отрезал крошечные восковые шарики.

— По одному шарику каждый день, пока сон не восстановится. Пока не придут хорошие сны.

В итоге Кэтрин заполучила восемь бутылочек, стоивших больших денег. Она заплатила, уложила покупку в простой коричневый магазинный пакет, а пакет — на дно большой черной сумки. После этого пригласила кузину поужинать.

Они устроились в большом отеле. Кэтрин умолчала, что будет ночевать в номере этого отеля. Индия была голодна, ее глаза расширились; она раскрыла большое меню и заслонилась им, точно щитом. Она заказала устрицы, омар «термидор»,[15] холодный суп, цесарку. Выпила много вина. Кэтрин ела мало, а от вина отказалась. Не хотелось.

— Ты выглядишь иначе, — заметила Индия, дождавшись, когда отойдет лощеный официант, — Похожа на даму. Как… — Она кивнула головой, — Как одна из них.

— Муж тяготеет к простому стилю. Они там люди простые, не такие, как мы. Я пытаюсь быть такой для него

— И он дает тебе деньги?

— Да.

— Много?

Кэтрин смутилась.

— Да.

— Помоги мне деньгами. У тебя есть и любовник, и богатый муж. А мне нужны деньги.

— Конечно, без вопросов. Но не прямо здесь.

— Мне надо так много! Хочу, чтобы в меня влюбился двадцативосьмилетний мужчина с белыми зубами. Еще хочу шубу и маленькую собачку. Я буду держать ее на коленях. У тебя наверняка есть собачка.

— Нет, но шуба есть. — Кэтрин улыбнулась, — Можешь взять ее себе. Я куплю другую. Или погуляем по магазинам, и ты выберешь то, что понравится.

Подошел официант с десертом — большой порцией взбитых сливок, пирожными и фруктами.

— Наверное, ты думаешь про меня: она решила, что похорошеет и отхватит отличного парня, — рассуждала Индия, — Но холодными вечерами я просто буду грезить о таком мужчине, о том, что лицо мое станет красивым, как у тебя, что не все так безнадежно, глупо и скучно. Деньги. Сейчас мне этого достаточно.

Большую часть жизни Кэтрин провела на другой стороне реальности, на той, что Индия и Алиса. Но затем у нее оказалось все, о чем мечтают люди, и это удивляло ее. А сейчас ей хотелось только одного — воспользоваться средствами, что лежали у нее в черной сумке.

Кэтрин проводила кузину домой. Попыталась отдать ей свою черную шубу из котика, но Индия отмахнулась, сказав, что будет выглядеть в ней как дурра. Кэтрин дала кузине столько денег, сколько могла. Она была уверена, что Индия не станет тратить их на наркотики, безделушки и прочие глупости.

Переночевала Кэтрин в своей узкой кровати, в простой комнате большого отеля. Она размышляла о Труите и о миссис Ларсен, сидящей всю ночь возле хозяина. Миссис Ларсен никогда не видела плохих снов, даже после того, как у нее на глазах мистер Ларсен без всякой причины отрубил себе кисть.

Воображение Кэтрин рисовало Антонио. Он напоминал паука, и он был повсюду. Его кожа слилась с ее кожей, его органы соединились с ее органами. Ее сердцебиение было его сердцебиением, ее веки трепетали над его затуманенными наркотиками, ужасными, черными глазами. Он был ее страстью, ее насилием, и Кэтрин не могла уснуть.

Тогда она выпила один опиумный шарик, купленный у китайца, и погрузилась в блаженную дрему, в прохладную воду, в объятия матери. На материнских волосах и на майских гроздьях сирени дрожали капли воды. Кэтрин погрузилась в сад своей мечты, в аромат летних вечеров, в цветущий жасмин. Она склонилась над прудом и стала бросать в воду хлебные крошки, к ней устремились юркие кои.[16] Труит сидел в белом кресле, в белом костюме, и играл с ребенком.

Пробудившись, Кэтрин поняла, что беременна. Она чувствовала себя усталой, несмотря на сон.

Перед зеркалом она туго зачесала волосы назад, надела простое дорожное платье и вскоре уже была в поезде. За едой ей подумалось, не промелькнет ли за окном узел с красной одеждой, выброшенный ею в прошлый раз. Она выглянула, но ничего не увидела. В ванной ее вырвало. Она вымыла раковину тряпкой и выкинута ее из окна поезда. Тряпка полетела, как тяжелая белая птица. Голова кружилась. Кэтрин испытывала благодарность. До сих пор ей было незнакомо это чувство, и она погрузилась в блаженство, которого не мог дать опиум. Она там, где должна быть, и Труит выживет.

Дома к двери подбежала миссис Ларсен.

— Сейчас он успокоился, — сообщила она, — Ночь была ужасной. Мистер Труит кричал от боли и от кошмаров. Я забыла, где нахожусь. Утром он задремал. Мне пришлось его привязать.

Служанка выглядела ужасно — старая, дрожащая, с мутными глазами.  

— Ступайте к себе, миссис Ларсен. Ступайте и отдохните. Я привезла лекарства.

Кэтрин пошла по длинной оранжерее. Из Сент-Луиса прибыли первые розы с привязанными к ним табличками. Розы, апельсиновые деревья, жасмин, Фуксия и орхидеи дожидались, когда их пересадят в огромные терракотовые горшки. Здесь было жарко и влажно, хотя за окнами до сих пор лежал слепящий снег. Сейчас он, правда, был не слишком чистым, в нем появились ямы, но белая гладь была бесконечной.

Труит сидел в кресле с высокой спинкой. На коленях плед, на глазах — ее темные солнечные очки.

Она присела рядом с креслом. Труит провел рукой по ее волосам. Его глаза были закрыты.

— Привет, Эмилия, — сказал он, — Добро пожаловать домой.

— Это Кэтрин, — поправила она, — Кэтрин Лэнд. Твоя жена. Тебе что-то приснилось.

— Да, конечно, Кэтрин. Я…

— Ты дремал. — Она сунула руку в черную сумку и дала ему опиумный шарик. — Проглоти это. Проглоти и еще отдохни.

Несколько дней Кэтрин и миссис Ларсен ухаживали за ним. Спали попеременно, а то и вовсе обходились без сна. Они вместе купали Ральфа, держали в горячей воде, чтобы прошел озноб, без конца терли живот. Давали ему бренди с добавлением опиума. Труиту постепенно становилось лучше.

Вместе они сидели по ночам и наблюдали, как он ворочается.

— Ларсен отрубил себе руку, потому что… потому что я просила его прекратить, — вдруг заявила служанка.

Она впервые назвала мужа по имени.

— В каком смысле?

— Просто прекратить. Десять лет назад. Оставить меня в покое. А он не смог.

— Вы скучаете по нему.

— Он был у меня единственным. Я скучаю по нему, да.

— Вы его никогда не навещаете.

— И не буду. Я виновата.

Долгую ночь они провели в молчании. Миссис Ларсен сказала о своем муже все, что хотела. Она отвезла мужа в далекую обитель сумасшествия и смерти. Сделала это сама, с присущим ей спокойствием, потому что видела раньше подобные судьбы.

Кэтрин сняла с Труита темные очки. Его глаза, блуждающие, мечущиеся туда-сюда, по-прежнему были ярко-голубыми, под ними залегли глубокие тени. Многочисленные нарывы на его голове начали заживать. Там останутся шрамы. Ральф выглядел на десять лет старше. Казалось, он перешагнул через какую-то границу, и теперь никогда не будет ни моложе, ни здоровее. Кэтрин разбила его зрелость, приблизила к порогу старости. Его сила исчезла, амбиции утихли.

Она сняла бинты с его рук, и теперь руки спокойно лежали у него на коленях. Ральф не был ни жесток, ни добр. Просто ждал, что будет дальше. Озноб уменьшился, сон смягчился, сновидения стали не такими жестокими. По утрам он делился с Кэтрин своими снами, и она терпеливо выслушивала, хотя в них не было никакого смысла и они повторялись из ночи в ночь. Это были воспоминания о событиях, о которых он прежде не говорил. Идеи, которые он не осуществил. Одно слово — сны.

Больше Ральф не расчесывал болячки. Одежда уже не жгла огнем. Он пил бульон и травяные настойки. Кэтрин и миссис Ларсен обрабатывали ему раны. Они замечали в нем перемену. Отвели его наверх, в голубую спальню, и обедали вместе с ним. После долгих лет миссис Ларсен наконец-то согласилась разделить трапезу вместе с хозяином.

Ему захотелось устриц, и они заказали в Чикаго целую бочку. Миссис Ларсен держала моллюсков в холодном подвале, кормила кукурузной мукой и поила морской водой. Каждый вечер Труит съедал дюжину жирных устриц и выпивал бокал бренди. Долгие годы он не употреблял алкоголь и удивлялся тому, что снова начал. Удивлялся, что ему давали такую пищу. Женщины устриц не ели и бренди не употребляли.

Кэтрин не могла сообщить мужу о ребенке. Как если он настолько болен? Она надеялась, что ребенок от Ральфа. Она была уверена, что от него; ей страшно было подумать, что мужу придется воспитывать еще одного чужого малыша. Кажется, когда она вернулась домой, менструации у нее еще были. Кэтрин верила в это. Верила в то, во что желала верить. Ей хотелось думать, что спала она только с Труитом, а дней в Сент-Луисе словно и не было.

Любовью без опасений занимался с ней Ральф. Это не мог быть Антонио, тот не забывал об осторожности. Это должен быть Труит. Он сделал из нее нового человека. Ее судьба потекла в другое русло, когда она покинула Сент-Луис. Сейчас в ней зрела новая жизнь.

Она никогда не была добрым человеком. В прошлом считала людей средством для достижения цели.

Труит был другим, он изменил ее, и Кэтрин не могла вернуться назад. Она промывала его гнойники, массировала ноги, накладывала на лоб лечебную мазь, растирала кору в порошок, а потом вместе с мазью прикладывала к рукам. Она расчесывала ему волосы, и они вылезали клочьями. Кэтрин горевала, ее съедало чувство вины.

Горевала она по самой себе, по своей метущейся, понапрасну истраченной молодости. Она полулежала на плетеном шезлонге в оранжерее. В теплом влажном помещении розы начали выбрасывать листья. Кэтрин плакала по себе, по отцу и матери, по сестре, по каждому моменту своего пути, приведшему ее сюда, в этот дом. Жизнь была хрупкой, а она — достаточно твердой, чтобы держаться. Все, что с ней сейчас происходило, казалось таким уязвимым, точно свежая рана: ее воспоминания, темные верфи Балтимора, выверенное величие площади Риттенхаус, и секс, и кражи, и ложь, и ангел, спустившийся с небес. Ангел не перенес Алису в великие столицы мира, не показал их красоты. Все —  хорошее и плохое — слилось для Кэтрин в один бесконечный шрам, и шрам этот покрыл ее тело. Она и к собственной коже прикладывала лекарства.

У нее болела душа, и болезнь была неизлечима. Приходилось надеяться, что в ней еще теплились невинность и чистота, она могла еще стать лучше. Ее шрамы никогда не исчезнут. Никогда она не будет цельной, как и Труит не будет молодым. Но поверх шрамов нарастет новая кожа, они побелеют, и ребенок не заметит их.

Труит смотрел на жену по-новому. И его взгляд возвысил ее, превратил в женщину мечты. Меньшего он не заслуживал. В прошлом Кэтрин не отличилась добрыми делами, да от нее и не ждали доброты. Она не понимала разницы между счастьем и ужасом. Каждый день она чувствовала стеснение в груди и не знала, что это. Руки у нее тряслись. По утрам ее рвало, но наконец-то осталась позади та часть натянутого каната с хлопающими дверьми, враждебным меркантильным сексом и безумными ночами опиумных притонов.