— Добрый вечер. — Я доброжелательно посмотрела на блондинку, чего нельзя было сказать о ней: изящная, с в меру крутыми бедрами девушка молча разглядывала меня, обводя пристальным и холодным взором светло-голубых глаз… Наконец она заговорила, а я, напротив, потеряла дар речи. Это был тот самый голос, который звучал во время разговора с Каревой по телефону! Я не могла ошибиться, поскольку обладала отличной памятью на голоса — куда лучшей, чем на лица…

— Пойдемте, — сухо произнесла неизвестная блондинка голосом известной певицы. — У меня не так уж много времени, через полтора часа меня ждут в студии Лещенко…

И, криво усмехнувшись, добавила:

— Что, не узнали?.. Не огорчайтесь, не вы первая, не вы последняя. Многие не имеют представления о разнице между нашим сценическим имиджем и реальным обликом… Пойдемте!

Я была настолько ошарашена, что не заметила не только обстановки комнат, сквозь которые мы шли, но и сколько их вообще пришлось миновать, прежде чем мы очутились в той, которую она избрала для нашей беседы.

Это была маленькая гостиная, как мне удалось наконец заметить, уютная и удобная. Карина усадила меня в мягкое кресло, обтянутое все тем же серым бархатом, перед простым журнальным столиком, а сама уселась напротив, в очередной раз пристально уставившись на мою тщательно накрашенную физиономию… На лице самой звезды не было и грамма макияжа, очевидно, на ее фоне я выглядела довольно безвкусно, если не пошло… Осознав, что время пошло, я спохватилась и извлекла из портфеля свой диктофон.

— Подождите! — В ее голосе отчетливо прозвучали железные нотки. — Я ведь вас предупредила: согласна с вами встретиться и поговорить, а насчет интервью решу позже. Так что можете не спешить со своей машинкой!.. Так что там случилось с вашей Песочниковой?..

Похоже, интервью намеревались брать у меня! Я совсем было собралась ответить певице что-нибудь соответствующе-ядовитое, но вовремя вспомнила о нашем с Оболенским расследовании: ведь совершенно ясно, что Кареву с Милкой связывают какие-то враждебные отношения! Что ж, ради истины придется потерпеть…

— Милу убили два дня назад, прямо в редакции, — сухо сказала я. И коротко, опуская детали, пересказала обстоятельства Милкиной гибели.

Певица слушала меня не просто внимательно — напряженно. Сидя в кресле абсолютно прямо — не касаясь его спиной и плотно сжав колени. То же крайнее напряжение и суровость читались и в ее светло-голубых глазах, окруженных неожиданно черными ресницами. И, завершив изложение событий, я сочла, что настало время и для моих вопросов.

— Почему это вас так интересует? — произнесла я довольно задиристо. — Складывается впечатление, что вы… что ваш интерес ничего общего с сочувствием не имеет…

Впервые за все время нашего общения в глазах Карины мелькнуло что-то похожее на усмешку, правда усмешку горькую. И когда она заговорила, ее голос не то чтобы сделался доброжелательным, однако «железо» из него точно исчезло.

Откинувшись на спинку кресла, певица бросила на меня задумчивый взгляд и кивнула головой:

— Если хотите курить — курите… Пепельница на нижней столешнице. Не стесняйтесь, я к запаху табака отношусь совершенно спокойно…

Я немедленно воспользовалась ее разрешением и, закурив извлеченную на свет сигарету, в свою очередь вопросительно глянула на собеседницу.

Карина между тем поднялась со своего места и подошла к окну, которое прежде находилось за ее спиной. Отодвинув тяжелую синюю портьеру, она некоторое время разглядывала что-то внизу, на Тверской. Я ждала — и дождалась.

— Я всегда знала, — бросила она через плечо, — что рано или поздно эту тварь возмездие настигнет… — Певица резко повернулась спиной к окну, а лицом ко мне. — Вы знали, что ваша коллега — убийца?!

Очевидно, испуганное выражение моего лица Карину вполне удовлетворило. Потому что она вернулась в свое кресло и начала говорить:

— Значит, вы хотели сделать со мной интервью… А слабо выдать материальчик о том, как в точности такое же интервью, состряпанное вашей коллегой, стало орудием убийства невинного, чистейшего в мире человека?.. Вот…

Она молниеносно извлекла откуда-то из-за пазухи, очевидно заранее приготовленную, фотографию и положила ее передо мной.

Миловидная, юная девушка, почти девочка с пушистой косой и ласковыми, детскими глазами, глядевшая со снимка, показалась мне чем-то знакомой. Но назвать ее имя я после постигшего меня изумления Карининой внешностью не решилась бы. И гадать не стоит!

— Это Катюша Крымова, светлейшая ей память… Жертва вашей проклятой папарацци.

Катино имя, в отличие от ее снимка, говорило мне куда больше… Года три назад это была одна из самых ярких звездочек, уверенно восходивших на небосклон шоу-бизнеса. О ней много писали — в том числе и у нас, ее клипы постоянно мелькали по ящику, выгодно отличаясь от остальных, мелькающих еще чаще. Ее песни становились шлягерами среди молодежи благодаря не только чудесному, проникновенному голосу, но и своеобразной, какой-то, я бы сказала, наивной манере исполнения… Подчеркнуто наивным был и ее сценический имидж. Потому и стало Катино самоубийство громовым ударом и для многочисленных фанатов, и просто для слушателей. Ни тем, ни другим так и не довелось узнать, но какой причине эта улыбчивая девочка однажды ночью выбросилась с тринадцатого этажа высотки, неподалеку от которой жила… Но при чем тут Мила?!

— Господи, при чем тут Мила?! — повторила я вслух, с ужасом уставившись на Карину.

— Вы, надеюсь, помните это «дивное» интервью, которое Песочникова состряпала с Катенькой на целую полосу?

Я молча покачала головой. Объяснять Карине, что «чукча не читатель, чукча писатель», что далеко не всегда у корреспондентов хватает времени и сил, желания, наконец, прочесть в родной газете что-либо, кроме собственного материала, если таковой в номере имеется, смысла я не видела…

— А-а-а… — Она вдруг как-то увяла, расслабившись в своем кресле, и заговорила монотонно, почти без интонаций.

— Ну тогда слушайте. Может, хоть вас это чему-нибудь научит… Катенька приехала в Москву из провинции в шестнадцать лет. Вместе с мамой. Ее мама как раз ради Кати держала конкурс в МГУ — на место преподавателя французской литературы романо-германского отделения и, хотя бывает это крайне редко, выиграла его… К слову сказать, насколько я знаю, она была уже тогда немолодой женщиной, Катю когда-то родила «для себя», на излете родильного возраста. Катя ее страшно любила и постоянно тряслась за ее здоровье, у них никого на свете, кроме друг друга, не было — ни родственников, ни, если говорить о Москве, близких друзей… Ее мать лучше всех понимала, что Катька — талант. А у нас, как известно, таланты традиционно возможно реализовать исключительно в одной из двух столиц. Это в Штатах возможен знаменитый оркестр из какой-нибудь Богом забытой Санта-Барбары, а у нас…

— Это мне известно даже слишком хорошо, — сочла я возможным вставить свою реплику.

— Вы что, тоже из провинции?

Я молча кивнула, отметив, что в глазах Карины впервые за все время разговора мелькнуло нечто вроде личного интереса к моей персоне.

— Тогда и впрямь догадываетесь, что к чему… В общем, через полгода после переезда Катенька со свойственной ей непосредственностью и наивностью прямо с улицы заявилась в… Словом, в одну очень популярную студию записи, принадлежавшую очень известному человеку… С просьбой ее прослушать… Ну а я в этот момент находилась там, поскольку упомянутая знаменитость приходится мне родственником. Мне, как видите, с родственниками повезло куда больше, чем Катеньке. В том числе с богатым дядей, способным отспонсировать племянницу, избавив ее тем самым от необходимости кувыркаться в чужих постелях с отвратительными, зато нужными мужиками…

Она усмехнулась, снова вполне ядовито, и продолжила:

— Катька мне понравилась с первого взгляда, я таких открытых и таких наивных ангелов отродясь не видела… Мой знаменитый родственник — тоже, и его это для начала жутко позабавило. Решив эту забаву продолжить, он и согласился ее прослушать… Как вы понимаете, вместо развлечения мы оба получили по порции если не шока, то изумления — точно… Вы, может быть, не поверите, но эта девчушка, никогда специально не учившаяся вокалу, имевшая за плечами всего-навсего музыкальную школу, была совершенно профессиональной, причем врожденно профессиональной певицей! Ее можно было начинать раскручивать чуть ли не с момента прослушивания…

Мы с моим родичем обалдели, влюбились в Катьку сразу и навсегда… Да и я тоже полюбила ее сразу, несмотря на то что мы с ней оказались в положении чуть ли не соперниц по профессии! Просто она была таким особенным, единственным в мире человечком, завидовать которому невозможно… — Карина улыбнулась немного грустно. — Мы с Катенькой с того дня и… И до самого конца дружили… Мы почти не расставались с ней, проводя долгие часы в студии, у меня дома, на съемках…

Я уговорила своего богатого дядюшку помочь Катюше, потому что даже представить было нельзя, чтобы она в нашем проклятом деле пошла проторенным многочисленными шлюшками путем… Любому, кто знал Катю близко, это было ясно, но не всем, конечно… К несчастью, не всем…

Карина помолчала, лицо ее вновь сделалось замкнутым и холодным.

— Конечно, писали о ней много. Многие из ваших коллег пытались нарыть в ее жизни что-нибудь эдакое, с перчинкой-горчинкой — как это у вас, бульварщиков, водится…

Я поежилась, но стерпела и это.

— Но Катенька свою личную жизнь никогда и ни с кем не обсуждала, никогда не позволяла никому из посторонних коснуться этой части ее души… Даже я знала очень мало и почти не придавала значения тому, что знала. Как выяснилось, совершенно напрасно… У Катюши в ее родном городе остался, как она его называла, жених. Бывший одноклассник, какая-то, как я считала, чуть ли не детская любовь. Игорем его звали… Они постоянно писали друг другу длинные письма, кроме того, перезванивались часто. Однажды Катя попросилась позвонить от меня и я, хоть и вышла в соседнюю комнату, слышала обрывки их воркований… И — до сих пор не могу себе этого простить — даже усмехнулась про себя. Такая, знаете ли, романтика, щебетание… Всерьез я тогда к этому не отнеслась, выкинула из головы. Ничуть не сомневаясь, что Катенькины чувства со временем выветрятся, как выветривается пресловутая первая любовь почти у всех… Ну а теперь — главная часть истории. Ваша Песочникова в числе прочих желтых папарацци напросилась к Катюше на интервью три года назад… Вы точно не читали всю эту целиком выдуманную подлой головенкой грязищу, которой она полила девочку? Это перечисление целой череды инициалов богатеньких «любовников» Екатерины Крымовой, которые якобы и сделали ей карьеру?!

Я ахнула, едва найдя в себе силы мотнуть головой.

— Странно, что вы удивлены! — Карина уже почти орала на меня. — Разве это не ваши любимые приемы и приемчики в целях раскручивания собственного имиджа?!

— Господи, нет!.. — тоже выкрикнула я. — Вы не можете чесать всех под один гребень!..

— Еще как могу! — заверила меня певица. — Сейчас вы сами в этом убедитесь! Эту пакость мгновенно подхватили и разнесли по своим бульварным листкам ваши же коллеги из целой кучи изданий, в том числе и в Катенькином родном городишке! И Игорь, этот ее жених… Словом, видите ли, в провинции, особенно в украинской, тем более в этом их тупом Крыму, люди и по сей день верят каждому слову, напечатанному на бумаге, в том числе желтой. И он не просто поверил, а отрекся от Катеньки, и никакие ее мольбы по телефону не могли этого дуболома разубедить, что в этой пакости нет ни единого слова правды… Ее несколько писем он вернул назад нераспечатанными… А потом… потом… Короче, однажды вместо него взяла трубку его мамаша и сказала Катьке, что ее сына нет, вообще больше нет на свете, ясно вам?! Я не знаю, что именно это было — действительно такая огромная любовь, или огромное наваждение, или просто… просто крайнее такое проявление наивности! И я не знаю, что еще сказала эта женщина Катюше, хотя догадываюсь — ведь ее сын наложил на себя руки, повесился в сарае прежнего Катиного дома на окраине Симферополя… Можно представить, что в этой связи услышала от нее Катенька. Мне она просто позвонила и изложила этот факт, после чего попросила в ближайшие сутки ее не беспокоить, а я, дура, послушалась. И это был наш с ней последний в жизни разговор, потому что ночью Катя… Ну, надеюсь, это-то — что именно она сделала — вы знаете?

Не в силах говорить, я молча кивнула и, собрав все свое мужество, встала из-за стола, одновременно запихивая как попало в сумку свой диктофон. Моя собеседница тоже поднялась. Ее глаза пылали холодной яростью, разбуженной не только воспоминаниями, но и моей собственной персоной.

В этот момент дверь в гостиную распахнулась — и в комнату шагнул какой-то прилизанный джентльмен, словно сошедший с витрины модного бутика.