Ответ Густава был для нее откровением. Она-то была уверена, что страдает только она, а его жизнь пошла как обычно, после того как он ушел от нее. И даже лучше, благополучнее и веселее. Она каждый день умирала заново, представляя всех женщин, которые могут быть с ним. Она думала, что он сразу же забыл их страстные ночи, глядя на другое хорошенькое личико. И от этих мыслей Патриция страдала еще больше. Сейчас она узнала, что он тоже страдал. Он не ушел от нее к кому-то, он просто пытался найти выход из невыносимой для них обоих ситуации.

— Я пойду к себе, посушу волосы феном. Давай вместе подумаем, что мы будем делать вечером. Может, поищем какое-нибудь уютное местечко, где танцуют? Как ты думаешь?

Густав повернулся и посмотрел на Патрицию. Если бы он не знал ее так хорошо, он бы не заметил, как легонько дрожит ее нижняя губа, показывая, что она нервничает. Неужели она боится, что оливковая ветвь, которую она так робко предлагает, будет отвергнута? Разве она не догадывается, что сам тот факт, что она осталась с ним, а не улетела отсюда первым же самолетом, дает ему надежду, которую, возможно, он не имеет права испытывать?

— Здорово. Мой друг говорил, что здесь неподалеку есть деревня. Наверняка там найдется какой-нибудь ресторанчик или таверна, где крутят пластинки.

— Вот и хорошо. Тогда заметано.

Она пошла к себе в комнату и улыбнулась ему, повернувшись в дверях. Густав почувствовал, как по его телу расплывается тепло блаженства.


В очаге гудел огонь. Перед ними на простом деревянном столе стояли два огромных стакана, наполненных пенящимся напитком. Густав и Патриция уже чувствовали себя как дома в этом милом кабачке, которому удалось сохранить дух старого доброго Дикого Запада. Когда они вошли, взгляды завсегдатаев обратились к ним. Они были в меру любопытными, но не назойливыми.

Бармен — крупный, краснощекий детина по имени Джонни, как он сам представился, перекинулся с Густавом парой непритязательных шуток и одобрительно подмигнул Патриции, прежде чем отошел от их столика, предоставив им свободу отогреваться у очага и отдыхать. Два музыканта играли со страстью, с лихвой искупавшей небольшую фальшь, которая время от времени вкрадывалась в мелодию. Банджо и скрипка играли так задорно, что Патриции хотелось пуститься в пляс.

Как будто почувствовав ее настроение, муж с улыбкой посмотрел на нее.

— О чем ты думаешь?

Густав, одетый в стильные черные джинсы и свитер цвета морской волны, был настолько хорош, что Патриции хотелось проглотить его целиком. За те три года, которые они прожили вместе, она всегда видела его только при полном параде. Он почти все время проводил на работе, ей казалось, что он так и родился в элегантном деловом костюме, модном галстуке и в итальянских туфлях ручной работы.

О, как она ненавидела его костюмы, эти безукоризненные костюмы неизменного темного цвета! Иногда ей казалась, что они возводят непреодолимую преграду между ними. Сколько раз ей хотелось растрепать его волосы, расслабить узел галстука и, может быть, оставить след от нескромного поцелуя на его шее! Сколько раз она мечтала заставить его потерять свой знаменитый самоконтроль! Единственное место, где он забывал обо всем, была постель.

Слегка покраснев, Патриция отхлебнула пиво из стакана, прежде чем ответить.

— Да так, ни о чем. Здорово здесь. Музыка такая энергичная, что ноги сами в пляс зовут.

— Скажи, почему ты перестала заниматься танцами? Была беременна? Но ведь ты могла продолжать преподавательскую деятельность. Только, пожалуйста, не говори мне, чтобы я не совался не в свое дело.

— Чтобы танцевать, нужно чувствовать радость, — как бы размышляя, поведала Патриция. — Я потеряла что-то… Задор, наверное. Я чувствовала только пустоту внутри себя, особенно после того, что случилось с Даниэлем. Работать с тетей Марион просто, это не требует никаких эмоциональных усилий. К тому же мне вовсе не хотелось жить в большом городе.

— А сейчас?

Густав поднял свой стакан и отхлебнул из него, не спуская с нее настороженных глаз.

— Сейчас? Да я не переехала бы туда и за миллион долларов.

Он так и думал, а теперь знал наверняка. Жаль!

— А почему ты перестала преподавать? — продолжал он свои расспросы.

— Я подумывала о том, чтобы найти место преподавателя балета в какой-нибудь из частных школ в нашем районе.

— Когда-то ты мечтала о своей собственной школе.

— Ты ведь сам понимаешь, что на это нужны силы и деньги.

Она обхватила себя руками, как будто ей не нравилась тема их разговора. Так оно и было.

— А почему ты не получила деньги по чеку, который я тебе послал?

Когда прошло шесть месяцев после разрыва их отношений, Густав с удивлением обнаружил, что Патриция так и не воспользовалась предоставленным ей чеком на крупную сумму. Тогда он послал ей еще два, но, как он потом узнал, их постигла та же участь.

— Мне не нужны твои деньги, я вполне могу прожить и сама!

Раскрасневшиеся от тепла щеки Патриции стали еще ярче. Она попытала погасить гнев, который всколыхнули в ней слова Густава.

— Прости, — более спокойно сказала она. — Мне не стоило это говорить. Ты делал то, что считал правильным.

— Если бы я сделал действительно то, что надо, мы бы сейчас не расхлебывали эту кашу!

Боль и разочарование, прозвучавшие в его словах, отозвались такой же болью в сердце Патриции. Так ли уж он виноват в том, что произошло? Вернее: только ли он виноват в этом?..

— Почему бы нам на время не забыть обо всем этом и просто не послушать музыку? А еще лучше… Почему бы нам не потанцевать?

Ее голос немного дрожал, но, к удивлению Густава, она решительно поднялась и потянула его за руку.

— Не нервничай так, — шепнула она ему, чувствуя его волнение, пока они пробирались к небольшому пятачку, где уже танцевала одна пара. — Нам не придется исполнять замысловатые па.

Он не смог удержаться от улыбки, а потом нежно и уверенно привлек ее к себе, как будто делал это каждый день. Его сердце билось слишком громко. Ему казалось, что этот звук слышит каждый посетитель кабачка. Густав понял, что он уже давно мечтал вот так держать Патрицию в своих объятиях — с того самого момента, как увидел ее в музее.

Он касался ее мягких волос подбородком, ее гибкое тело нежно прижималось к нему. Густав подумал, что это, видимо, одно из тех самых прекрасных мгновений в жизни.

— Совсем неплохо! — похвалила его Патриция. — Особенно для человека, который проводит всю свою жизнь за письменным столом.

Взгляд, которым он одарил ее, был полон огня, в нем пылала жажда любви. Он обнял ее еще крепче и, приблизив губы к ее уху, прошептал:

— Есть еще много всего, что этот бумагомарака может делать даже лучше… Если ты дашь ему шанс продемонстрировать это!

7

Густав стоял перед камином и пристально смотрел в потрескивающее пламя. За окном угрожающе ревел ветер, холодные волны жадно лизали белый песок. Густав задвинул плотные шторы, чтобы не впускать внутрь ночь. Он слушал, как на кухне Патриция, напевая, готовит горячий шоколад, и впервые за долгое время чувствовал, что вот сейчас, в этот момент, в его жизни все хорошо.

Он, конечно, знал, что это чувство не протянет долго. Дорога к полному примирению с его бывшей женой была еще долгой, и на ней было множество препятствий. В этом Густав не сомневался, но он торопился насладиться именно этим прекрасным мгновением. А что такое жизнь, между прочим? Лишь ряд мгновений, следующих друг за другом. Ничто не вечно. На всем ее протяжении не существует никаких гарантий, как бы мы ни хотели этого.

— Ты сейчас такой задумчивый… Словно древнегреческий атлет, погруженный в раздумья…

Патриция подошла так тихо, что Густав даже не заметил этого. Она шла по комнате медленно и осторожно, стараясь не расплескать напитки, стоящие на подносе, и ее нежная, лишенная показного блеска красота в который раз поразила его. Их немудреный танец в кабачке только раздразнил Густава, и ему все труднее становилось подавлять свою любовную жажду, хотя он понимал, что следует соблюдать осторожность и не терять терпения.

Ее слова заставили его улыбнуться.

— У тебя всегда было очень живое воображение.

Патриция подала ему кружку и быстро отвернулась, пока он не заметил выражение ее лица. Своими словами, а, главное, интонацией, он напомнил ей о жарких ночах, о сбитых простынях и сладком любовном экстазе. Она все еще не могла позабыть все это, хотя и пообещала себе больше не поддаваться обаянию, источаемому ее бывшим мужем.

Под свитером ее груди заныли при воспоминании о его прикосновениях.

— Нужно же мне было чем-то заниматься, чтобы скрасить долгие одинокие вечера, когда тебя не было дома, — сказала она, ставя свою кружку на столик и с ногами изящно располагаясь на диванчике.

— Неужели ты и вправду думаешь, что мне доставляло большее удовольствие пропадать на работе, чем быть с тобой? — тяжело вздохнул Густав. — Но на первых порах было столько работы, столько важных вещей, за которыми я должен был проследить лично, что мне приходилось работать гораздо больше, чем моим служащим.

Это только говорится, что если ты начальник, то работать вовсе не обязательно, — продолжил он, помолчав. — Это самое распространенное заблуждение. Но сейчас все вошло в свое русло. У меня работают прекрасные специалисты, на которых я могу положиться. Так что мне даже не обязательно ходить на работу каждый день.

— Везет тебе…

Патриция все же не до конца поверила Густаву. Он, несомненно, по-прежнему был сильно увлечен своей работой. Так что, если она собирается вернуться к нему, ей стоит как следует подумать. Ей стало грустно от этой мысли.

— Патриция… Скажи, ты заранее решила выбрать такую тактику поведения — антагонизм?

— Нет, почему… — Патриция провела рукой по волосам. — Если ты серьезно настроен сохранить нашу семью, скажи мне честно, на какие компромиссы ты готов пойти? Долгие часы, которые ты проводил на работе, были основным яблоком раздора между нами. Зачем создавать семью, если мы друг друга почти не видим?

— Я могу работать меньше, — сразу же ответил Густав. — Сейчас это возможно, все уже отлажено. Я сделаю свой рабочий график более гибким. Мы сможем больше отдыхать вместе…

— У нас была только одна неделя отпуска за три года, Густав… — напомнила Патриция, — но через три дня после ее начала тебе пришлось возвращаться в Оттаву. Я была на Бали, одном из самых чудесных мест в мире, и совершенно одна при этом.

— Если бы ты знала, как я сожалел об этом! — Густав покачал головой и опять перевел взгляд на пламя.

Он взял кочергу и поворошил угли, наблюдая за тем, как все ярче разгорается пламя.

— Могу пообещать тебе, что так больше не случится. — Он вернул кочергу на место и повернулся к Патриции. — Я хочу быть тебе хорошим мужем и заботливым отцом нашим детям.

У Патриции перехватило горло от прилива эмоций, и она откашлялась.

— Об этом говорить рано.

— Почему?

— Мы пока еще никак не наладим отношения между нами, что уж тут говорить о детях.

— Ты боишься? — спросил он вполголоса.

— Чего?

От одной только мысли о том, что она опять будет носить ребенка Густава, сердце Патриции забилось так сильно, что у нее закружилась голова.

— Забеременеть.

То, что произошло с их первенцем, всегда будет стоять между ними, как незарастающая рана, как несмываемое пятно, как призрак из старого замка, который вновь и вновь будет преследовать их…

Патриция больше не могла сидеть, она встала и заходила по комнате.

— А ты как думаешь?

— На этот раз я всегда буду рядом с тобой, — торопливо пообещал Густав.

Он тоже встал и медленно, словно боясь вспугнуть, подошел к ней. Легкая улыбка играла на его лице, а синие глаза были словно море в бурю.

— Если ты забеременеешь, у тебя будут самые лучшие врачи, лучший уход, уж я об этом позабочусь.

Патриции очень хотелось, чтобы он обнял ее, но она не решалась сделать первый шаг. Ей так хотелось, чтобы он доказал ей, что он и вправду хочет, чтобы они были вместе… Хотелось поверить, что им движет не только желание загладить вину за смерть ребенка. Но пока она не услышала от него ни слова о любви.

— Я не могу переехать в Оттаву, ты понимаешь это? — Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Его улыбка не угасла, как она опасалась. Он протянул руку и погладил ее волосы.

— Я могу переехать к тебе, если ты захочешь. До Оттавы всего сорок минут на машине. Мы сможем найти дом с большим садом, где могли бы играть наши дети.

Ах, Густав… Его слова падали в ее измученную одиночеством душу, словно долгожданный дождь на пересушенную почву.