Лора Бекитт - Верность любви

Она добралась до стен храма и остановилась, не зная, что делать дальше. Девушка невольно оробела. Что она может сказать этим людям?

В конце концов Кири приблизилась к Урсуле и произнесла первое, что пришло на ум:

— Что вы здесь делаете?

Урсула вмиг узнала Кири и оторопела. Значит, Тулси тоже где-то рядом, и если Анри ее увидит, надеждам придет конец!

— Что тебе надо? — прошипела она. — Убирайся отсюда!

Разумеется, они не поняли друг друга. Зато Анри де Лаваль понял все и с удивлением повернулся, вслушиваясь в их разговор.

— Кто ты? — спросил он, пристально глядя на девушку, и Кири взволнованно проговорила:

— Я подруга Тулси. Она там, она не смеет подойти, потому что вы…

Анри схватил ее за руку и бешено закричал:

— Где она?!

Кири растерянно махнула рукой в сторону подруги.

Анри сорвался с места и побежал, а его спутники изумленно смотрели ему вслед.

— Почему ты не убила моего мужа? — прошептала Урсула Кири, а потом заплакала.

Анри бежал, и ему казалось, что его ноги не касаются земли. Индийцы говорят, что чувства человека иногда незаметно переходят одно в другое, как цвета радуги. Именно это творилось с ним: внезапная боль, восторг, неверие, снова восторг и потом — медленно охватывающее душу блаженство. Анри увидел Тулси: она стояла в потоке света — растерянная, радостная и прекрасная.

Анри подбежал к ней, крепко прижал к себе, поднял на руки и закружил с полным безумной радости мальчишеским воплем. Затем он поставил ее на землю и приник губами к ее губам.

После этого, не в силах вымолвить хотя бы слово, Анри просто обнял Тулси за плечи и повел к храму, туда, где остались его спутники. На них оглядывались с изумлением и осуждением, но ему было все равно. Урсула стояла в стороне, крепко сжав губы. Викрам устремился вперед, а потом замер, не смея сделать ни шага.

Анри подвел Тулси к нему и произнес, сдерживая слезы:

— Это и есть ваша дочь, Викрам… вернее, Аджит. Тулси, вся твой отец!

То, что совершила молодая женщина, как и то, что после сделал мужчина, потрясло Анри до глубины души. Тулси ничего не сказала, она грациозно опустилась на землю и припала к ногам отца. Аджит не стал препятствовать, он подождал и, когда она подняла глаза, наклонился, взял ее лицо в руки и стал смотреть с обожанием и неверием.

— Арундхати! — выдохнул он и тут же поправился: — Тулси! Моя дочь!

Она прошептала:

— Отец!

Тулси встала, и он привлек ее к себе, а потом отстранился и обвел присутствующих сияющим взором, словно предлагая разделить свою радость. Эти двое приняли друг друга без сомнений и вопросов, как принимают луну и солнце, закат и рассвет.

— Это самый счастливый день в моей нынешней жизни, — просто сказал Аджит.

Анри грустно улыбнулся. Он подумал о матери, которую ему не суждено было увидеть.

Молодой человек повернулся к Урсуле.

— Я провожу тебя в гостиницу, — сухо произнес он. — Попрошу Майкла присмотреть за тобой в этот вечер. Прости, но я должен пойти с ними.

Он что-то быстро объяснил Тулси и Аджиту, и они согласно кивнули. Всего лишь раз взгляд Тулси встретился с взглядом Урсулы Друо, и та увидела, что в нем нет ни превосходства, ни торжества. Только безудержная любовь и глубокая радость.

Анри взял с собой Кири, которая могла показать дорогу к особняку Кайлаш.

Очутившись в номере, Урсула произнесла срывающимся от волнения, ревности и обиды голосом:

— Что ж, Анри де Лаваль, счастливый возлюбленный и отец, я тебя поздравляю! Эта девка была моей горничной, когда мы с Франсуа жили в Баласоре, она прислуживала мне. А эта, — она показала на Кири, — мыла полы и помогала кухарке. Индианка родила тебе черного ребенка, который не похож на тебя ни единой чертой. Правда, неизвестно — от тебя или нет. Что ж, она нарожает тебе еще с десяток таких детей!

Анри замер. На долю секунды свет дня померк, а потом вспыхнул снова.

— Ребенок? Тулси родила ребенка? Ты знала об этом и молчала?! — Он пронзительно посмотрел на Урсулу. — Оставайся здесь, вот тебе ключ, никуда не выходи. Я приду завтра.

— Анри!

— Пожалуйста, не омрачай мое счастье!

Он побежал назад, туда, где его ждала прячущая довольную усмешку Кири. Урсула подошла к окну и отодвинула занавеску. Глядя им вслед, она поняла, что все кончено.

Когда Анри скрылся из виду, молодая женщина опустилась на кровать и горько заплакала.

1755 год, Калькутта, Индия

Анри взял свою дочь на руки со смешанным чувством благоговейного страха, благодарности и восхищения. Он жадно смотрел в маленькое смуглое личико и внезапно раскрывшиеся огромные темные глаза со сверкающими белками.

— Какая красавица!

Отец Тулси тоже был рад маленькой внучке.

Анри пришлось рассказать Аджиту о том, что случилось с его дочерью. Тот долго молчал, а после промолвил:

— Ее мать тоже пошла против законов и правил, против мнения людей — вслед за своими чувствами! И меня удивляет эта женщина, Кайлаш, ведь и она презрела то, что у нее в крови, потому что любовь к моей дочери оказалась сильнее всего остального. — Он сделал паузу. — Поверьте, Анри, чтобы осмыслить все это, мне нужно время — так же, как нужен свой срок для того, чтобы я привык к новой жизни. Главное, что я встретил Тулси и что вы — рядом с ней.

В доме Кайлаш царил счастливый переполох. Вечер был посвящен знакомству друг с другом и бесконечным рассказам. А потом светлая чаша неба налилась темнотой и наступила ночь.

Простившись со всеми, Тулси ушла в свою комнату. Анри проводил ее взглядом.

Было глупо надеяться, что она придет к нему в этом доме, где жила с прежним мужем. Анри понимал ее чувства, но не желал ждать и потому пришел сам.

Его маленькая дочь спала за пологом из прозрачной кисеи. Услышав шаги, Тулси обернулась и подавила возглас… Что она испытывала в этот момент? Изумление, смущение, радость?.. Молодой человек не стал размышлять над этим и быстро шагнул к ней.

Анри восхищенно любовался Тулси, бережно гладил ее руки и — говорил. Говорил о долгих днях разлуки, о своих сомнениях, о невыразимой радости и грядущих трудностях — тоже. А потом с непередаваемым облегчением зарылся лицом в ее густые черные волосы.

Они соединились друг с другом так, как соединяются не любовники, а супруги, уже родившие дитя, уверенные в чувствах, умеющие постигать наслаждение, знающие сокровенные уголки плоти и души друг друга. Легкие, сладкие волны нежности захлестнули, поглотили без остатка, страсть ослепила и оглушила, и они долго не размыкали объятий, словно боясь, что снова расстанутся.

Анри видел, что тело Тулси стало другим, еще более чувственным и прекрасным; не чужим, как говорила Урсула, нет, а до боли знакомым, потому что в нем билось сердце, в коем таилась истинная, проверенная разлукой любовь.

«Странно, — думал Анри, — говорят, что любовь простых натур столь беззаветна и велика, и, случается, они теряют себя. Но так ли страшно стать рабом чувств?» Ведь только с ним Тулси — мягкая, податливая, страстная, доверчивая до глубины души, тогда как в другие минуты в ней живет несгибаемая твердость и мужество, какому могут позавидовать иные мужчины.

— Тебе пришлось нелегко?

— Потому что тебя не было рядом. — Она гладила его нежными, как лепестки цветка, руками, а он отвечал страстными и в то же время легкими поцелуями.

— Мне тоже. Скажи, тебе не приходило в голову, что меня нет в живых?

— Я не верила в то, что человек, которого я так сильно люблю, мог умереть!

В ее голосе было столько вдохновения и веры, что у Анри перехватило дыхание.

— Чем я смогу отплатить за твою любовь?

Она улыбнулась.

— Только любовью. — И задумчиво произнесла: — Мой отец — какой он?

— Прекрасный человек, очень сильный, но до боли одинокий. Он очень любил твою мать и никогда не забывал о тебе.

— Мы не расстанемся, Анри? — вдруг с тревогой спросила Тулси, поднимаясь на локте.

— Нет, — твердо ответил молодой человек, — если будем мудрыми и осторожными. Если ты последуешь за мной, а я за тобой.

Он ушел перед рассветом, поцеловав ее и дочь, и Тулси уже не могла заснуть. Она встала и вышла в сад. Земля пенилась густой свежей травой, на кустах и деревьях распускались цветы, и их аромат разливался вокруг щедрым пряным потоком. Деревья раскачивались от теплого ветра, словно корабли на волнах, и воздух пьянил, как вино. Женщина сорвала красный цветок, с наслаждением понюхала и искусно вплела в свои черные волосы. Потом поспешила в дом, к дочери.

«Не омрачай мое счастье!» — эта фраза звучала как приговор. Отныне Урсуле было некому выплакать свою боль, не к кому обратиться за утешением и поддержкой. Она опустилась на кровать и долго сидела не двигаясь, безучастная и немая.

Она вспоминала Луизу, которая лежала в чужой земле, возле чужой проезжей дороги, и ей начинало чудиться, будто ее ждет такая же судьба. Жизнь кончена, ей вовек не испытать свежего, сильного, сладкого, словно летний ветер, чувства! И мать никогда не придет, не обнимет, не вселит в ее сердце надежду… Урсуле не было страшно, нет; душу пронизывало нечто куда более жуткое и глубокое, чем страх: смесь безысходности и тупого равнодушия, тяжелого, как гранитная глыба.

Девушка продолжала неподвижно сидеть, даже когда послышался сначала негромкий, а потом настойчивый стук в дверь.

— Мадемуазель Урсула, вы у себя? Пожалуйста, откройте, нам нужно поговорить!

Французский Майкла Гордона был отвратителен, но голос звучал вежливо и Приветливо.

Урсула медленно встала и, прежде чем открыть дверь, глянула в зеркало. На нее смотрела Луиза Гранден, хотя и отчаявшаяся, потерпевшая поражение, но решительная и холодная. Да, это были ее глаза, ее губы, ее изящный и гордый поворот головы. Урсула поправила волосы, потом протянула руку и повернула ключ.

Майкл выглядел радостным и смущенным, как мальчишка. Он был в офицерской форме и с саблей на боку. В руках держал бутылку вина. Урсула с бесстрастным выражением на лице молча разглядывала его. Темные волосы, волевое лицо военного человека, серьезные серые глаза. Что ему нужно, зачем он пришел?

— Анри де Лаваль просил меня немного развлечь вас в этот вечер, — произнес Майкл и с облегчением перешел на английский: — Он сказал, что вынужден оставить вас одну и что вы немного расстроены.

Урсула усмехнулась. Как глупы, невнимательны и циничны мужчины!

— Куда вы хотите меня пригласить?

Он простодушно улыбнулся.

— Если не возражаете, можно пойти ко мне. У меня просторнее и комната в конце коридора, нас никто не побеспокоит и не увидит.

Надо же, какая предусмотрительность! Урсула с трудом сдержала приступ холодной ярости. Значит, Анри де Лаваль просил ее «развлечь». А сам, должно быть, уже держит в объятиях свою индианку!

— Пойдемте куда угодно. Мне все равно.

Майкл вежливо пропустил ее вперед, и они пошли по длинному коридору. На пороге его номера Урсула остановилась и глубоко вдохнула застоявшийся воздух. Она ненавидела мужские комнаты, неаккуратные, захламленные или, наоборот, унылые и голые. Было видно, что Майкл живет один и что у него редко бывают гости. От обстановки, от всех вещей веяло запустением и одиночеством.

Урсула опустилась в кресло, Майкл сел на стоявший рядом диван, открыл бутылку вина, наполнил бокалы, и они выпили. Гостье очень хотелось сказать что-нибудь едкое, например «Я жду развлечений!», но она заставила себя промолчать.

Вопреки ожиданиям Майкл вел себя довольно скромно. Без сетований и напускной бравады он рассказывал о своем детстве, о службе, об отце и о войне. Говорил о товарищах, которых пришлось потерять, о сражениях, об изнурительных маршах и благословенных минутах покоя и тишины, которые он научился ценить так, как их никогда не сможет оценить мирный человек.

— Вы хотите вернуться домой? — спросила Урсула.

— Конечно. Все мы терпим здешнюю жизнь только потому, что надеемся, что все это — временно, не навсегда. Потому так важно иметь рядом какую-то частичку дома.

— У вас она есть?

— Была. — Он вздохнул и одним глотком допил свое вино. — Письма от моей невесты. А теперь — ничего.

— Сколько лет вы живете в Индии?

— Пять.

— И все это время она вас ждала?

— Да. Но… не дождалась. Наверное, стала сомневаться, вернусь ли я. К тому же она встретила хорошего человека. Пусть будет счастлива!

— Вы совсем не ревнуете? — с любопытством спросила Урсула.