Довольно много хорошеньких девушек в МАИ попадалось лишь на экономическом факультете, и с ними можно было познакомиться на студенческих вечерах, которые регулярно устраивались в клубе института. Однако, несмотря на то, что у Тёмы отнюдь не угас интерес к прекрасному полу, полуголодное существование вкупе с напряженной учебой и активными занятиями спортом не способствовали амурным успехам, и в этот период не нашлось никого, кто потревожил бы его влюбчивое сердце.

* * *

Весной вернулся домой дядя Илья. Его разыскал-таки ставший уже инженером-майором НКВД Борис Наумов. Двигаясь вместе с наступающими войсками на Запад и строя укрепления там, где им приходилось переходить к обороне, он не переставал запрашивать все инстанции о пропавшем без вести брате. К запросам сотрудников компетентных органов повсюду относились с повышенным вниманием и в конце концов установили, что потерявший слух и память после тяжелой контузии старший лейтенант, которого безуспешно лечили в далеком алтайском госпитале, это — разыскиваемый Илья Ильич.

Чтобы убедиться, не произошла ли ошибка, Борис Ильич добился командировки в Барнаул за стройматериалами, и произошло чудо. Илюша узнал брата, и к нему вернулась память. Однако он по-прежнему почти ничего не слышал, и врачи настойчиво рекомендовали ему остаться в госпитале до полного излечения. Но старший брат на это не согласился, потребовав его направления в столичную клинику.

Илюше оформили инвалидность первой группы, и старший брат привез его в Москву. Однако энергичный инженер-майор на этом не остановился. Жить в Лосинке стало совсем плохо: старый барак совсем обветшал, крыша протекала, не было дров. И Борис Ильич, используя связи во всемогущем НКВД, сумел добиться, чтобы его брату, как инвалиду войны, дали в Москве комнату. Причем не где-нибудь на окраине, а в самом центре, в Кривоколенном переулке, куда и перевез его вместе с матерью.

Тёма прибежал повидаться с дядей-инвалидом, как только узнал об этом от Бориса Ильича, тот, не имея времени, сообщил ему все по телефону: он уже просрочил свою командировку и очень торопился.

До Кривоколенного от Покровки можно было пройти пешком минут за двадцать, а бегом еще быстрее. Переулок оправдывал свое название и на всем протяжении два раза сворачивал на девяносто градусов. Фасад дома, в котором теперь жили дядя Илья с бабой Адой, выходил на улицу Кирова, бывшую Мясницкую. Это была старая двухэтажная постройка, и в их квартиру с улицы вела отдельная дверь. Она состояла только из одной комнаты, но выше по лестнице была еще антресоль.

Илья Ильич узнал Тёму сразу. Он уже немного окреп и что-то мастерил за верстаком у себя на антресоли. Одним ухом дядя немного слышал. Увидев племянника, радостно заулыбался и крепко обнял.

— Ну и большой ты стал, Тёмка! — сказал он, отстраняясь и оглядывая его с ног до головы. — А я, по правде сказать, и не чаял живым вернуться.

— Да не очень-то уцелел, раз оглох и память отшибло, — покачал головой Тёма.

— Ты говори мне в это ухо да погромче, — попросил его Илья Ильич. — А то я не слышу. Лишь догадываюсь по губам.

…Весна наступила в обстановке всеобщей эйфории от побед. Фашистскую гадину добивали. Союзнические войска соединились на Эльбе. Уже германские города и столица гитлеровского рейха лежали в руинах, сам бесноватый фюрер был загнан в бункер, и наконец победоносная советская армия взяла Берлин и водрузила Красное знамя Победы над рейхстагом. Германия безоговорочно капитулировала!

Прогремели залпы победного салюта девятого мая. Что в этот день творилось в столице! И откуда взялось столько народу? Все прилегающие к центру улицы и площади заполнили толпы людей. Всюду счастливые лица. Казалось, радости и ликованию москвичей не было предела. Совершенно незнакомые люди целовались и обнимались. Повсюду кричали «ура», пели и танцевали.

Все стремились на Красную площадь к древним кремлевским стенам, к памятнику Минину и Пожарскому — символу изгнания иноземных захватчиков с русской земли. Площадь была запружена людьми до отказа. Там были и Тёма с Василием. Так же, как и всех, их переполняла гордость за свой народ, сумевший одолеть и повергнуть в прах жестокого врага. И не только изгнать со своей земли, но и освободить от его гнета другие народы. Но особенно счастливы были люди от сознания того, что каждый из них внес посильную лепту в эту великую победу.

* * *

В обстановке всеобщей радости и духовного подъема незаметно подошла летняя экзаменационная сессия. Она далась Тёме и его другу Назарову с еще большим трудом и нервным напряжением, чем зимняя. Недооценив зачет по марксизму-ленинизму, они пропустили много занятий и, хотя подготовились к нему хорошо, мстительный преподаватель принял его лишь с третьего раза, из-за чего в деканате их едва не допустили к сдаче экзаменов. Тем более Тёма ее успешно преодолел и вновь стал круглым отличником, пересдав на этот раз два экзамена. Василия тоже перевели на второй курс с одним хвостом, который он должен был досдать осенью.

К радости от успешного перехода на следующий курс прибавилось огромное счастье, которое они испытали, став свидетелями подготовки и проведения в столице парада Победы. Все, что они увидели и услышали в эти славные дни, врезалось в память на всю жизнь. Еще накануне в Москву стали прибывать войска, отобранные для участия в параде. Это были гвардейские части, в основном танковые, а также самоходки и мотопехота. Они выстроились длинными колоннами вдоль центральных магистралей, ведущих к Красной площади.

Погода подвела лишь в день праздника, когда пошел дождь, а накануне она была отличная, и москвичи любовались грозной боевой техникой и бравым видом овеянных славой гвардейцев. Многие подходили к участникам парада и подолгу разговаривали с солдатами и офицерами. Тёма с Василием пришли на улицу Горького, где стояла колонна знаменитых танков «Т-34», доказавших свое преимущество на полях сражений. Однако их поразила не столько техника, сколько свежий вид, уверенность в своих силах и боевой дух танкистов.

Это была уже не та армия и не те солдаты, которых видел Тёма в госпиталях. Она научилась воевать и побеждать сильного и умелого противника. А солдаты и офицеры, испытав вкус побед, были вполне готовы к новым сражениям с любым врагом, как будто за плечами не было столь кровопролитной и тяжелой войны. Это не поддавалось объяснению, это был факт.

— Так, как сейчас, воевать можно, — твердили они в один голос. — Когда, перед тем как идти в атаку, тяжелая артиллерия в сотни стволов взламывает оборону врага, огненным шквалом его выжигают «катюши», а сверху вдобавок бомбит авиация, не давая поднять голову.

— Но они же наносят ответные удары, — спрашивали любопытные. — Ведь и у них есть артиллерия, танки и авиация.

— Куда там! — весело отвечали фронтовики. — Немец уже совсем не тот. У нас теперь полное превосходство во всем, и особенно в артиллерии. Смеялись над нами, когда у них было все, а нам приходилось обороняться голыми руками. Но теперь фрицы драпают почище нас, хотя у них еще всего дополна!

— С фрицами все ясно, — говорили люди и осторожно интересовались. — А что, ребята, смогли бы вы вдарить сейчас по союзникам, если те зарвутся? Неужто у нас на это еще есть силенки? Неужто не надоело воевать?

— Нет вопроса! Конечно, домой хочется. Но если будет надо, так дадим по англо-американцам, что сбросим их в море почище немцев! — уверенно говорили бойцы, и по их суровым обветренным лицам было видно, что они отнюдь не шутят. — Наша армия сейчас намного сильнее.

Боевой дух солдат и офицеров людей радовал, однако новой войны никому не хотелось. Наоборот, все только и мечтали о счастливой мирной жизни. Через несколько дней друзья расстались до осени. Василий отправился к родным в подмосковную деревню, а Тёме предстоял более дальний путь. Он получил от своего отца документы, необходимые для проезда во Львов, где ему предстояло провести остаток лета.

* * *

Поезд выбился из графика и пару часов простоял в Киеве. Когда пассажирам объявили о задержке, Тёма даже обрадовался: появилась возможность прогуляться в центр города. Но та картина разрушений, которую увидел, добравшись до Крещатика, была ужасающей! Все прилегающие кварталы лежали в руинах. От когда-то прекрасных зданий остались одни кирпичные коробки. Говорили, что их взорвали отступающие немцы по приказу Гитлера.

— Ничего, мы заставим фрицев восстановить то, что разрушили, — говорили люди, работавшие на расчистке завалов. — Они нам заплатят за все сполна!

— Мы сделаем наш город еще краше, — с уверенным оптимизмом заявляли киевляне в ответ на сочувственные замечания приезжих. — Можете в этом не сомневаться!

Львов от войны практически не пострадал. Кроме того, у города был европейский вид и в нем еще оставалось много поляков. Их принудительно выселяли на родину, и поэтому настроены они были враждебно. Тёма пытался о чем-то спросить прохожих, по все делали вид, что не понимают по-русски.

— Не разумем, — мрачно бросали они на ходу и прибавляли шагу.

— Злятся они на нас, и за дело, — объяснил Карл, снабженец госпиталя. Сергей Ильич прислал его на джипе, чтобы встретил и доставил Тёму в Брюховичи. — Не по-людски это — выдворять людей из своих домов только потому, что поляки, да еще не давая возможности увезти с собой имущество. Бедолаги вынуждены все, что не помещается в чемоданы, продавать за бесценок.

Карл был довольно мозглявым брюнетом, говорил с акцентом и выдавал себя за испанского республиканца, бежавшего после победы генерала Франко.

— Я шпанец, — представился он Тёме, хотя больше походил на еврея. — Меня не брали в армию, но я добился, — горделиво выпятил куриную грудь, — чтобы скорее была гибель фашизму.

Показав сыну начальника оперный театр и другие достопримечательности города, Карл повез его в местечко Лончики, поблизости от села Брюховичи, в котором располагался их госпиталь.

— Ехать нам недалеко, и шоссейка хорошая, — рассказал он Тёме по дороге, боязливо оглядываясь. — Но ездить по ней небезопасно. Могут подстрелить!

— Это почему же? — удивился Тёма. — Разве от немцев не все здесь очистили? Неужто кто-то еще остался?

— Немцев-то прогнали, но за ними ушли наши войска, и здесь подняли голову бандеровцы — украинские националисты, — объяснил ему Карл. — Вот они и стреляют.

— А куда смотрит милиция? — возмутился Тёма. — Это же горстка бандитов!

— Их не горстка. У Бандеры была целая армия, — возразил Карл. — Ее разбили, и остатки вышибли в Польшу. Но в ней было много местных. Это отъявленные головорезы! — Он перевел дыхание и, боязливо округлив глаза, сообщил: — Местная власть слишком слаба и не может противостоять их террору. Они убивают руководителей-коммунистов и милиционеров. Председатели колхозов вынуждены платить дань дважды: и власти, и бандитам.

— Но почему не пришлют подмогу местной власти? — удивился Тёма.

— Не знаю, — удрученно пожал плечами Карл. — Наверное, ждут возвращения войск с фронта. Тогда этим бандерам будет каюк! А вот мы уже и приехали. — показал рукой на открывшийся за поворотом утопающий в зелени красивый дачный поселок, — Здесь, в виллах, квартирует командование госпиталя, а весь остальной персонал живет в Брюховичах — по ту сторону железной дороги.

Джип подрулил к высокому крыльцу двухэтажного особняка, и Тёма увидел вышедших встречать его родителей, Лелю с Викочкой и, к великому своему удивлению, машущего ему рукой Марка.

* * *

Когда, сидя за праздничным столом, Тёму уже вдоволь расспросили об учебе, о жизни в Москве, о родственниках, настала очередь рассказать и о местных делах. Анна Михеевна и Леля, которая снова работала в госпитале, наперебой говорили об успехах маленькой Вики, которая поражала всех своими талантами. Но главным событием в их жизни, конечно, было внезапное возвращение Марка. И то, что он им поведал, было похоже на одиссею.

…Когда его вновь перебросили через линию фронта, он возглавил диверсионную группу, которая пускала под откос немецкие эшелоны с войсками и боевой техникой. И однажды, возвращаясь на партизанскую базу, нарвались на отряд полицаев. Силы были слишком неравны, и его товарищи в этом бою полегли. Марка тяжело ранило в грудь, и он потерял сознание. Видно, полицаи были пьяны и, посчитав, что всех перебили, двинулись дальше.

Там бы он и нашел свой конец, но, на его счастье, мимо проезжал на подводе мужик. Он был добросердечным и верил в Бога. Заметив, что один из партизан очнулся и стонет, сжалился и, погрузив на телегу, отвез в местную больницу. У раненого извлекли пулю, которая слегка задела легкое, и продолжали бы лечить, поскольку держалась высокая температура, однако кто-то «стукнул» оккупантам, и за ним приехало гестапо. Его долго допрашивали, но Марк давно уже придумал, как будет себя вести, если попадет в плен. И действовал по своему плану.