– А вы не знали? Она еще осенью плохо себя чувствовала. Депрессия или нечто подобное. Плакала постоянно, еле на работу ходила. Мы с Верой делали, что могли, но она после Нового года попала в больницу. Нервный срыв. Арина просила, чтобы муж навестил ее. А он отказался. Ей было очень плохо. Я и не знала, что там все так… сложно. Звонила ему, просила. Он и мне отказал. Вежливо, но отказал. Я и подумать не могла, что он может так поступить, по Аришиным рассказам я его совсем другим представляла. Теперь вы понимаете, почему я все скрывала? У них все рушится, а у меня и свадьба, и дом, да мы еще и на Гоа на неделю слетали. Вот беда-то какая…

…В горе и в радости… Все равно ей… И свадьба, и дом… Беда-то какая… – крутились обрывочные мысли в голове Милицы Андреевны, когда она, задремывая от усталости, возвращалась домой в пустом дребезжавшем автобусе. Сложиться в цепочку им еще предстояло.

– Алексей Анатольевич, к вам посетительница просится, – заглянула в дверь секретарь Олечка.

– Кто?

– Доброницкая Милиция Андреевна.

– Милиция? Надо же… – удивился заведующий адвокатской конторой, поднимая голову от бумаг. – Молодая?

– Старая, – укоризненно посмотрела на него секретарша.

– Занятно. Но я никакой Милиции не знаю, я ей не назначал и никто насчет нее не звонил. И вообще, неужели кроме меня в консультации никого нет? Кто сегодня дежурит?

– Семенова и Радзевич, но их обоих по пятьдесят первой дернули с утра еще, – доложила секретарша. – Паша есть, но он по телефону говорит, у Ольги Васильевны клиент. А она к вам хочет. Лично.

– Как не вовремя! А может, она завтра придет? Прямо с утра? – с надеждой предложил Алексей Анатольевич. – Мне через полчаса в суд ехать, дело копировать. А я хотел чаю попить…

– Я в полчала уложусь, Алексей Анатольевич. – На пороге появилась невысокая, немолодая и, в общем-то, ничем не примечательная женщина. – И чай пейте, пожалуйста, я вам не помешаю. Дело в том, что я не по работе. Я, можно сказать, по личному вопросу. Насчет Арины Викторовны.

– Спасибо, Оля, иди, – обратился шеф к вопросительно поднявшей бровки секретарше. – Чайник поставь, если можно. Проходите, садитесь.

Милица Андреевна поспешно прошла в кабинет и уселась на стул напротив стола заведующего. Она робела, но старалась не показать вида. Конечно, на сей раз ей ничто не угрожало, но она явилась к совершенно незнакомому человеку, надеясь узнать подробности его личной жизни, которые он вовсе не собирается выставлять напоказ. Это Милица Андреевна поняла из того, как он выставил секретаршу, едва услышав имя и отчество своей бывшей жены. Она понимала, что разговор будет непростым, если состоится вообще, и незнакомый Алексей Анатольевич с порога не укажет любопытной старухе адрес, по которому ей имеет смысл отправиться. И тем не менее, судя по тому, что о нем рассказывали, он, без сомнения, терпеливый и великодушный. Не прогонит с порога человека, тем более пожилую женщину. Хотя бы выслушает. Уверенности ей придавало то, что в книге по ономастике она, готовясь к встрече, прочитала: «Уравновешенность Алексея делает его прекрасным слушателем и советником. Только не стоит давить на него». Давить она и не собиралась. Милица Андреевна намеревалась вызвать сочувствие и понимание. Поэтому надела старую кофту, старушечью блузку и вязаную юбку, которые использовала лишь для зимних прогулок в ближайшем парке. Волосы затянула в чахлую шишку, кое-как скрепленную шпильками. Сумка – старая, для продуктов. В их дворе все старухи ходят с такими, и ей невестка зачем-то купила – Милица Андреевна эту сумку ненавидела. А вот поди ж ты, пригодилась. Дома из зеркала на нее глянула вполне жалостливая старушка, гораздо старше Милицы Андреевны, слегка испуганная, но преисполненная решимости помочь ближнему. То, что надо, по ее расчетам.

Адвокат смотрел на нее настороженно и неприязненно. И это не очень соответствовало рассказам Арины о ее отношениях с бывшим мужем. Милица Андреевна понимала, что бывший муж Арины – человек неглупый и, что называется, видавший виды. Так что ей лучше не вилять, чтобы не быть пойманной на лжи. И говорить с ним честно, напрямую… по возможности. Поэтому она с трудом перевела дух и представилась:

– Я соседка вашей бывшей жены. Я недавно переехала, после того, как вы… разошлись, так что вы меня не знаете. Хотела бы поговорить с вами об Арине. Вернее, попросить. Вы же знаете, что она… нездорова. Она очень, очень переживает из-за того, что вы не приехали к ней в больницу и не хотите общаться. Она вас так любит! Говорит о вас с обожанием! Нельзя такое чувство отвергать. И потом, у вас дети. Вы уж меня, старуху, простите великодушно.

Милица Андреевна замолчала, пытаясь оценить произведенное впечатление. Если она выбрала неверный тон, то лучше сразу проститься и уйти. Но Алексей Анатольевич молча смотрел на нее, размышляя, как ему поступить. Неприязненное выражение исчезло с его лица, и теперь он глядел на посетительницу с интересом. Но каким-то не вполне доброжелательным, что ли. Изучающим. Достал пачку сигарет, закурил, и Милица Андреевна сообразила, что дебют партии – за ней, он ее не выгонит.

– Это она вас послала? – спросил Алексей Анатольевич, выдыхая дым, и пояснил: – Я курю электронные.

– Курите-курите, – заспешила Милица Андреевна, про электронные сигареты ничего не понявшая, но сейчас она была готова извинить любое отступление от правил хорошего тона, хоть кальян. – Я пришла от своего имени, Арина меня не уполномочивала, ни в коем случае. И я бы очень не хотела, чтобы Арина узнала о том, что я приходила к вам. Просто мы иногда с ней общаемся по-соседски, я помогала ей в последнее время. И она постоянно говорит только о том, как любит вас. Арина уже простила вам и развод, и все… Ей ведь нужно всего лишь немного внимания, пока она не придет в себя. Вы знаете, я много лет изучаю науку об именах, ономастику, так вот – мужчина с именем Алексей способен на сострадание и готов по мере сил оказать поддержку.

– Любит… Любит… Она меня ненавидит, – совершенно спокойно, как что-то давно решенное, вдруг произнес Алексей Анатольевич. – Всегда ненавидела. И не скрывала. Не знаю, рассказывала ли она вам, как мы поженились… Пару раз встретились в одной компании, она тогда была студенткой консерватории, а я работал и учился на заочном в юридическом. Выпили, как водится. Танцевали, целовались. Дело молодое. Словом, через месяц она меня нашла и сообщила, что беременна. Что мне оставалось делать? Я ответил: выходи за меня замуж. Она сказала, что ненавидит меня, я сломал ей жизнь, она согласна выйти за меня замуж, потому что у ребенка должен быть отец. Арина, кстати, была из очень состоятельной семьи, а меня растила мать, она в деревне клубом заведовала. Ясно, что теща меня тоже сразу возненавидела. А тесть… Он тоже был из простых, начинал каменщиком на стройке, а стал начальником строительного треста. Депутат, и все такое. Дочь родилась, потом сын. Жили как-то. Она ненавидела в детях мои черты, а я – ее. Это я позднее понял. Но благодаря их ненависти я стал человеком. Образованным, небедным, успешным, как теперь говорят. То есть почти таким, как они обе хотели. Жена перестала меня ненавидеть и приготовилась снисходительно терпеть. При соблюдении мной ряда условий, разумеется. Она привыкла к тому, что ради детей я пойду на любые компромиссы.

Он замолчал, отложил сигарету. Милица Андреевна сидела тихо, как мышка, но в ней исподтишка росло необоснованное чувство триумфа. Скорее оно относилось к любимой ономастике, которая никогда ее не подводила. Она вспомнила: «Алексей упрям, настойчив. Наделен аналитическим складом ума и даром красноречия. Может овладеть любой специальностью, занимать любой пост – от директора до министра или политика». Один к одному! Спохватившись, Милица Андреевна сообразила, что в кабинете повисла тишина. Осторожно взглянула на собеседника: Алексей Анатольевич, похоже, забыв о ней, отдался своим мыслям.

– А потом? – робко спросила Милица Андреевна, придерживаясь выбранного образа доброй недалекой соседки, чья доброта отчасти извиняет глупость и бестактность.

– А я ушел. Я вырос. Стал другим. Я уже не терпел, когда на меня давят. Тесть понял. А жена с тещей растерялись. То есть какое-то время это еще длилось: порезанные вены, угрозы, истерики, скандалы, шантаж детьми. Она так хотела меня вернуть, что наша прошлая семейная жизнь понемногу стала казаться ей идеалом. И я тоже стал казаться ей идеальным мужем. Но я не вернулся. И тогда Арина стала играть в то, что мы не расставались. Она очень артистичная натура, поверьте. Из нее могла бы получиться великолепная актриса. Звонок утром, звонок вечером. Когда я приходил, чтобы увидеться с детьми, она устраивала семейные обеды. Когда дети были школьниками, просила меня ходить на собрания, по магазинам за учебниками, за формой. А заодно и бытовые дела были на мне: если Арина не успевала купить продукты, а она, как правило, не успевала, то просила меня заехать в магазин. В общем, изобретала и поддерживала общий быт. Разумеется, на мне – полное материальное обеспечение семьи, ремонт квартиры, машины, летний отдых. Было и есть.

– Вы действительно идеальный муж, – вздохнула Милица Андреевна. – Арину можно понять…

– А что мне оставалось делать? Я был рад, все утряслось, она успокоилась, что дети не страдают, – это главное. Да, в этом была изрядная доля эгоизма: пока все на мне, в дом не придет другой мужчина, у детей не возникнет необходимости к нему привыкать. И я не понял, что все зашло очень далеко. Я виноват.

– Не надо так говорить, – тихо произнесла Милица Андреевна.

– Я виноват прежде всего перед детьми. Они выросли с мыслью: папа их бросил, папа виноват, папа им должен, чтобы загладить свою вину. И еще – пока они дети, я вдвойне виноват и должен им вдвойне. Теперь они не хотят становиться взрослыми. Дочери двадцать пять – она не работает и не собирается, переходит из одного платного института в другой. Когда она пишет мне сообщения, то называет себя уменьшительным именем – Настенка. Или подписывается – «твоя принцесса». У нее даже мальчика нет. Наверное, мальчики не любят папиных принцесс. Сыну двадцать один, учится кое-как, чтобы в армию не забрали. Я покупаю ему одежду, даю на карманные расходы… А он, между прочим, уже женат! На однокурснице. Его жене, кстати, дает деньги ее отчим. Так что моя ситуация не уникальна.

– Кто же знал, что так обернется, – искренне сочувствуя, вздохнула Милица Андреевна. – Вы же хотели добра.

– Если бы я знал, что так все обернется… Господи, я поступил бы точно так же! Я не мог не уйти от Арины. Я бы там умер. Я не мог не подыгрывать ей, иначе она свихнулась бы еще тогда… – Алексей Анатольевич, наконец, вспомнил о присутствии в кабинете постороннего, неприязненно покосился на Милицу Андреевну и спросил: – Вы пришли научить меня жить? Учите, я слушаю. Очень внимательно. – И замолчал, выжидательно глядя на посетительницу.

Она тоже молчала, совершенно растерянная таким поворотом. Алексей Анатольевич махнул рукой, как бы досадуя на себя за собственную несдержанность.

– Я не знаю, почему я должен с вами говорить об этом. Но если вы так заботитесь об Арине, вероятно, вы сможете хоть что-то ей объяснить. Я не сумел.

– А вы пытались?

– Нет! Что я мог ей сказать? Прекрати меня любить? Я тебе строго-настрого запрещаю? Какое я имел право? Да и все думал, что само утрясется. Столько лет прошло. Она привыкла меня любить, я привык делать вид, будто верю. Как-то и вправду уже почти по-семейному. В смысле, в каждом доме свои тараканы. У нас такие вот. А у нее копилось-копилось – и прорвалось.

– Почему?

– Все было более-менее спокойно, пока я не женился опять. Это произошло три года назад. Арина меня даже поздравила. Но, оказывается, она придумала себе, будто я не люблю свою вторую жену. Что она меня на себе женила. А живу с ней так, по привычке. Или удобно мне… Я не знаю. А люблю Арину, но тайно. Прошлой осенью она случайно увидела нас с женой. Лиза тогда была беременна. Она, кстати, очень не хотела, чтобы о ее беременности знала моя бывшая жена. Женщины становятся суеверными в такие периоды. Я не говорил, конечно, но кто мог предвидеть случайную встречу в магазине? Вечером Арина позвонила, сказала что-то гадкое. Я ответил резко. Но сколько можно было в это играть? Я хотел расставить точки над i, тем более что Лиза всегда переживала по поводу наших отношений. И постоянных звонков. Арина сорвалась. Впала в истерику. Караулила меня возле дома, приходила на работу, совершенно как тогда, когда мы разводились. Я не ожидал. Так длилось довольно долго, несколько месяцев. Пока я не понял, что она нездорова и уже не контролирует себя. После Нового года уговорил ее лечь в хорошую клинику. Она просила, чтобы я ее навестил, но врач сказал, что этого лучше не делать, да я и сам не хотел… не мог. После выписки врач сообщил, что ей лучше, они продолжат лечение, и со временем она успокоится. Арина перестала звонить мне ежедневно, в последнее время мы общались через детей. Честно говоря, я вздохнул с облегчением. Я надеялся, что все кончено. А вы говорите… Я не знаю, что делать. У нас с Лизой растет дочь, я люблю жену. Мы в ответе за тех, кого приручили? Но она же человек, а не прирученный зверек. Взрослый самостоятельный человек. В конце концов, мать взрослых детей! Но дети все эти годы тоже играют роли статистов в придуманной Ариной игре в великую безответную любовь. Повторяю: в ней пропала талантливая актриса. Если бы Арина не занималась музыкой, то наверняка играла бы в театре. Как там у них говорят – такая вера в придуманные обстоятельства! Но мне моя роль надоела, надоело что-либо изображать, тем более что ни к чему хорошему это не привело. Я не могу за нее отвечать всю жизнь. И не стану. Так что извините меня, уважаемая…