– Милица Андреевна, – совершенно подавленная, прошептала посетительница.

– Уважаемая Милица Андреевна, вы приехали зря. Я понимаю, что вы явились ко мне из самых лучших побуждений, желая добра Арине. Но это, извините, слишком сложная ситуация для того, чтобы в нее вмешивался посторонний человек. Тем не менее спасибо за визит, я сделаю выводы. А сейчас простите, мне пора идти.

Милица Андреевна поспешно схватила сумку и, даже не простившись, покинула кабинет. Судя по выражению лица секретарши Олечки, та подслушивала и была в полном восторге от полученной информации. Но на Милицу Андреевну взглянула с негодованием – лезет старуха не в свои дела, достает любимого шефа.

– Алексей Анатольевич, чай готов, будете?

– К черту! – ответил из глубины кабинета шеф. – Мне бы рюмку водки и палача. Достали!

Милица Андреевна сочла за лучшее побыстрее убраться из адвокатской конторы, провожаемая осуждающими взглядами сотрудников: похоже, начальника тут все любили и априори были на его стороне. Кроме того, полученная информация требовала осмысления.

Вернувшись домой, Милица Андреевна заварила себе такого крепкого чая, что даже крупный кусок лимона не повлиял на насыщенность его густо-коричневого цвета. Композицию довершили три ложки сахара, и это при том, что вообще-то она всегда пила чай некрепкий и без сахара. Но где-то вычитала, что именно крепкий сладкий чай положительно влияет на мыслительный процесс. А повлиять на него было необходимо, потому что процесс никак не запускался. Всю дорогу домой (Милице Андреевне повезло протиснуться в автобус и занять место у окна) она пыталась собрать воедино обрывки мыслей и фраз, которые вертелись в голове. Милица Андреевна надеялась, что, должным образом сгруппированные и обобщенные, они сложатся в ясную картину, которую она мечтала увидеть больше, чем посетитель Лувра Мону Лизу. Но не тут-то было. Мысли скакали по-блошиному и не поддавались систематизации в принципе.

Чай и заветная тетрадка в клеточку являлись ее последней надеждой. Больше помощи ждать было неоткуда. Милица Андреевна отпила глоток горячего чая, поморщилась и решительно вывела на чистом листке цифру 1. После чего опять надолго погрузилась в размышления.

Через два с половиной часа исчерканная и помятая тетрадка была отброшена в сторону, а Милица Андреевна, творчески растрепанная и с горящими глазами, принялась бегать по комнате, хлопая себя по бокам. Если кто-нибудь заглянул бы в отброшенную тетрадку, в общении с которой Милица Андреевна провела целый вечер, то очень удивился бы. Несколько страниц были исписаны совершенно безобразным неразборчивым почерком и исчерканы вдоль и поперек. Но зато на пятой или шестой странице, под аккуратной двойной чертой разборчиво и красиво, как пишет учительница в тетрадке у первоклашки, было написано всего три строчки:

1. Ономастика – это наука!

2. Вадим! Срочно!

3. Нам нужен танк!

Побегав по комнате, Милица Андреевна, очевидно, пришла к выводу, что эта мера малоэффективная и ожидаемого успокоительного влияния не оказывает. Распиравшей ее информации требовался выход. Поэтому она набрала номер Лины Георгиевны и, дождавшись ответа, без пауз проговорила в трубку:

– Лина, привет! Кажется, я знаю, кто взял брошь. И даже думаю, что ее еще можно вернуть. Мне нужно несколько дней для выяснения одного вопроса, поэтому Вере пока ничего не говори. И меня ни о чем не спрашивай, когда смогу, я сама тебе расскажу.

Воспользовавшись паузой, в которую ввергла эта новость собеседницу, успевшую сказать лишь «здрасьте», Милица Андреевна поспешно бросила трубку. С удовлетворением кивнула сама себе, пробормотав фразу из старого еврейского анекдота: «Теперь пускай у нее голова болит!» – и с чистой совестью отправилась спать. От усталости она едва держалась на ногах.

Сказать, что Вадим волновался, значит не сказать ничего. С самого утра он не находил себе места, все валилось у него из рук, и он ужасно жалел, что назначил свидание на вечер. Он должен был немедленно, как только она позвонила, приехать к ней, чтобы спросить наконец, рассказать… да черт знает что сделать, лишь бы как-то прекратить эту пытку, длившуюся очень долго. И силы его были на исходе.

Сегодня он все равно не мог работать, ушел после обеда, пригрозив сомневавшимся гипертоническим кризом. Вадим ходил по комнате, спотыкаясь об узлы и коробки, и не имел ни малейшего представления, чем себя занять. Он забыл, что сегодня вообще ничего не ел, только утром выпил стакан чая, больше в доме ничего не было. И в магазин не зашел. Весь день думал только об одном – о предстоящей встрече. К восьми вечера уже не находил себе места, делал круг по комнате и подходил к окну, чтобы увидеть ее, когда она пройдет через двор к подъезду.

И, конечно же, все пропустил. Звонок в дверь прозвучал, как выстрел. Вадим вздрогнул от неожиданности и почувствовал, как отчаянно заколотилось сердце. Это она. Наконец-то! Он метнулся в прихожую, рывком распахнул дверь и отступил в сторону, пропуская гостью.

На пороге стояла Милица Андреевна.

– Ох, простите! Я сейчас! Да где же тут выключатель, черт возьми… – Вадим, отшвырнув ногой какую-то коробку, шарил рукой по стене.

В прихожей зажегся свет, и Милица Андреевна вошла. Остановилась, боясь наступить на один из многочисленных узлов и пакетов.

– Извините, у меня тут беспорядок, – произнес Вадим, провожая гостью в комнату. – Ничего не разбирал. Все равно ремонт делать. Вещей у меня мало, но зато пианино, синтезатор, компьютер. Ноты! И книги вот еще забрал. Наши с мамой. Они у знакомых на даче хранились, спасибо им. Я сейчас…

Он поискал, куда посадить Милицу Андреевну, но ничего подходящего не обнаружил, а садиться на коробку с книгами они оба не стали. Стояли посреди комнаты, освещенной тусклой лампочкой без абажура, и молчали. Вадим боялся начать разговор, которого ждал целый день. А Милица Андреевна рассматривала Вадима. Нет, она не была сбита с толку. Что-то в этом роде она и ожидала увидеть: он был в серых джинсах и серой кофте грубой вязки, с большими пуговицами – очень модной и наверняка дорогой. Красивая стрижка (впрочем, его волосы трудно испортить), очки в большой пластмассовой оправе. В таких, вспомнила Милица Андреевна, всегда выступает по телевизору один модный телеведущий.

Вадим выглядел, как картинка, и это ее не удивило. Она и сама на сей раз постаралась одеться так, чтобы чувствовать себя уверенно, – брючный костюм и даже сапожки на невысоком каблучке. Она обувала их только по торжественным случаям. Но все же ей было бы легче начать разговор, если бы Вадим не выглядел так… благополучно. Может, он начал новую жизнь, в которой Вере нет места? Тогда ее визит лишен смысла. Но тут Вадим неловким, каким-то детским движением, прижав ладони к дужкам, поправил очки, и она заметила, с каким тревожным ожиданием и даже, пожалуй, с испугом смотрит он на нее с высоты своего роста.

– Давайте на подоконник сядем? – с облегчением и даже с озорством предложила Милица Андреевна. – Стоя все-таки неудобно разговаривать.

– Господи, какой я дурак! – расстроился Вадим, сгребая с подоконника вещи и смахивая рукой пыль. – Ждал вас целый день, а не догадался у соседей пару стульев попросить. Впрочем, я еще и не знаю никого, только позавчера переехал. А как вы меня нашли?

– Съездила с утра в ваш Смазчиков переулок.

– Господи! – изумился Вадим. – Да там же сейчас грязь непролазная, тает все.

– И ваши соседи любезно объяснили мне, что вы уехали, – продолжила Милица Андреевна. – Тогда я догадалась позвонить господину Ларионову. Он мне летом свою визитку для вас передал, я телефон на всякий случай записала, перед сыном похвастаться, он этого Ларионова отчего-то уважает. Хотя дело вкуса, конечно. Я этому вашему Ларионову позвонила, и он мне все рассказал.

Милица Андреевна очень гордилась своей тонко проделанной работой и явно ждала похвалы. Но Вадиму было не до политесов. На самом деле его интересовало не то, как его нашла Милица Андреевна, а зачем. И он лихорадочно соображал, как заставить ее перейти к делу. Ничего не придумав, брякнул:

– Вас Вера послала? То есть я хотел…

– Нет, я пришла по своей инициативе, – сразу став серьезной, ответила Милица Андреевна. И увидев, как вытянулось лицо Вадима, поняла, что пришла не зря. – Вы сказали, что хотите с ней расстаться, и она вела себя достойно. Вы же видите, она вам даже не позвонила. Но ей было бы легче, если бы она знала ответ на один вопрос – почему? Почему вы оставили Веру именно в тот момент, когда ей особенно была нужна ваша поддержка, когда она только похоронила отца? Вера слишком гордая, чтобы просить у вас ответа. Она решила, что вы опять… заболели. А я решила выяснить. Кстати, я очень рада, что Вера ошиблась в своих предположениях.

Вадим, глядя на сидящую на подоконнике Милицу Андреевну, вдруг уселся прямо на пол, ссутулившись и неловко подвернув ногу. Смотрел на Милицу Андреевну уже снизу вверх, как побитая собака. Точнее, не смотрел, а поднимал голову, будто проверяя, слушает ли.

– Я был у Веры на девять дней… после похорон. А накануне мне в школу пришло письмо. Я еще подумал, почему в школу, правда, мой старый адрес мало кто знал. Письмо от Бориса Георгиевича.

Милица Андреевна вытаращила глаза и едва не свалилась с подоконника.

– Вы… ничего не путаете? Вы же сами сказали, что после похорон…

– Да. Там было написано, что это его последняя воля, и письмо мне пошлют, когда он умрет.

– Какая чушь! Как в плохом кино, – возмутилась Милица Андреевна, едва обретя дар речи. – Борис Георгиевич был искренним человеком, очень эмоциональным, он не стал бы писать вам, он бы просто сказал вам все, что думает!

– Вероятно, но это было как бы завещание. Последняя воля.

– Дайте письмо! – потребовала Милица Андреевна. – Немедленно!

– У меня его нет, – развел руками Вадим. – Я его сразу порвал и выбросил. Зачем мне хранить такую бумагу. Я и смотреть на нее не мог.

– И напрасно! Напрасно! Вы только все запутали! – закричала Милица Андреевна и вдруг, спохватившись, спросила: – А что же было в письме?

– Борис Георгиевич обвинял меня в том, что я украл брошь его покойной жены. Что я негодяй. И требовал, чтобы я оставил Веру в покое. Он написал, что у Веры есть жених. То есть был до нашей с ней встречи. И этот человек подходит Вере гораздо больше, чем я, с ним она будет счастлива. А со мной – нет.

В комнате повисло долгое молчание.

– Вы узнаете почерк? – поинтересовалась Милица Андреевна.

– Н-нет. Почерк как почерк. Обычный.

– Обычный! – вдруг зло передразнила его Милица Андреевна. – Как вы могли поверить в этот опереточный сюжет? Вы же знали Веру, знали Бориса! Какой жених, какое завещание?! Почему вы не пришли к Вере с этим письмом, почему не объяснились?

– Потому что Борис Георгиевич написал мне, что Вера презирает меня и любит одновременно, но эта любовь не принесет ей добра. Она не в силах сделать выбор, и он требует, чтобы это выбор сделал я и не мучил его дочь.

– Вы не понимаете, что это абсурд? – закричала Милица Андреевна, скатившись-таки с подоконника.

Теперь она нависала над сидевшим на полу Вадимом и потрясала у него перед носом растопыренной ладонью.

– Он обвиняет вас в воровстве и одновременно апеллирует к вашей порядочности! Только идиот мог поверить в это! Только идиот мог согласиться на такое! Не сказав ни слова, ничего не объяснив! И выбросить письмо!

– Значит, я идиот, – усмехнулся Вадим. – Я поверил. И выбросил.

– Это не Борис! Не Вера! – бушевала Милица Андреевна. Желая выразить свои чувства, она, не глядя, схватила с подоконника подвернувшийся под руку предмет и швырнула его об пол. Предмет, к счастью, оказавшийся металлической кружкой, подпрыгивая, укатился в угол. – Это… Это… О, я знаю, кто это! Я догадывалась! Да-да! Подождите! Мне только нужно оружие… Нет, орудие! Танк! Не меньше! Чтобы наверняка! И я найду! У меня связи!

И прежде, чем перепуганный Вадим пришел в себя, Милица Андреевна погрозила кому-то кулаком и вылетела из его квартиры, так хлопнув дверью, что в коридоре с тихим шорохом сполз на пол кусок старой штукатурки.

Восемнадцатого марта Милица Андреевна шумно праздновала свое шестидесятилетие. Ожидались гости в количестве семи человек, всем заранее разослали красиво оформленные приглашения. Лина Георгиевна с утра пораньше трудилась на ее кухне: пекла свои знаменитые пироги, на сей раз один большой с картошкой и грибами и два маленьких с яблоками и корицей. А именинница занималась собой – выбирала подходящий наряд, причесывалась и волновалась.

Особый шарм мероприятию придавал тот факт, что делала это Милица Андреевна уже во второй раз, потому что шестьдесят лет ей исполнилось в сентябре позапрошлого года. Ну и что, если дама, выглядящая гораздо моложе своих лет, решила привести в соответствие форму и содержание, для чего пришлось отмотать время назад? Вреда от этого никакого. К тому же ей срочно понадобился повод собрать всех вместе у себя дома. Не ждать же до осени, в самом деле?!