«Никто и никогда не заботился так обо мне, – вдруг подумала Вера. – Никто и никогда не смотрел так, будто я центр Вселенной и вокруг меня вращаются все планеты. И не стремился уберечь меня от…» Господи Боже, да от чего ее беречь, если она и сама со всем прекрасно справляется! Зато Вера ни от кого не зависит и ни к кому не должна приспосабливаться, смотреть вот так вопросительно и снизу вверх, как его жена. Веру ее собственная жизнь абсолютно устраивает. Точнее, устраивала… до последнего времени.

Саксофонистка играла медленную мелодию, и саксофон пел, как человек, хрипловато, устало, томительно-нежно. Прикрыв глаза, Вера вдруг представила себя на месте этой женщины. И что сидящий рядом с ней мужчина – ее мужчина! – вот так же гладит ее по руке и готов защищать ее от всего мира. Она вдруг смутилась, будто окружающие могли прочесть ее странные мысли. Какая глупость! Что она себе насочиняла?! Вадим… Да, Вадим другой. Он слушал бы музыку, а не смотрел бы по сторонам, как охранник при важном начальстве. Нет, не так. Они вместе слушали бы музыку, им было бы хорошо вдвоем. Втроем с музыкой. И никто бы на них не таращился, потому что они были бы совершенно незаметны, как пожилые супруги, сидящие напротив нее. Гармония никогда не бросается в глаза.

А что? Вера никогда не была наивной мечтательницей, но ведь это вполне возможно: на следующий сезон они с Вадимом обязательно купят два абонемента. И станут ходить вместе. Вместе слушать. Вместе радоваться. И по дороге домой обсуждать услышанное, и как это будет упоительно, потому что говорить они будут на одном языке! Решено: через две недели у нее день рождения, и она обязательно пригласит Вадима. И тетю Лину, и девочек, конечно. Уже пора их всех познакомить с Вадимом. В конце концов, они не дети и могут принимать те решения, какие считают правильными. Папа поймет. Девочки удивятся, но обрадуются. Да, именно так она и поступит.

Из мечтательного состояния Веру вывели громкие аплодисменты. Ничего себе! Впервые в жизни она провела вечер в филармонии, не слушая и не слыша музыку, и если бы ее спросили о впечатлениях, она не смогла бы ответить! Домой Вера пришла взволнованная и озадаченная – и своими мыслями, и принятым решением. Как обычно, они вместе поужинали – отец всегда дожидался ее прихода, поговорили о прошедшем дне и пожелали друг другу спокойной ночи. Но перед тем, как лечь спать, Вера достала свой синий блокнот и записала под номером четыреста пятьдесят вторым услышанную сегодня по радио строчку из песни: «Лучше быть нужным, чем свободным». Указала авторов – А. Иващенко и Г. Васильев. А потом, поколебавшись, поставила на полях вопросительный и рядом восклицательный знаки, что означало – к этой мысли следует вернуться, то есть составить по данному вопросу свое, окончательное мнение.

– Вера, не сутулься! Что за новости? Ты же за инструментом сидишь прямо, вот и сейчас посиди. Как маленькая! Подбородок чуть выше… Так хорошо, сиди, не шевелись…

Вера выпрямилась, подняла подбородок и честно постаралась не шевелиться, хотя именно в этот момент, как назло, у нее ужасно зачесалось левое ухо. Но она решила сидеть смирно и терпеть, потому что искусство, как известно, требует жертв. А посидеть сорок минут спокойно – не такая уж большая жертва во имя искусства. Отец, поглядывая на нее, быстро набрасывал карандашом портрет. Рядом лежала большая папка с надписью «Доченька», и лист, по которому сейчас летал отцовский карандаш, предназначался для этой папки.

Эта семейная традиция была ровесницей Веры. Первый портрет отец нарисовал в тот день, когда новорожденную и еще безымянную дочь принесли из роддома. То есть, строго говоря, на первом портрете ей не то три, не то пять дней от роду. Но зато уж потом отступления ни на шаг не допускались: каждый день рождения Веры начинался с того, что отец рисовал ее портрет. Это позднее уже были подарки, гости, торт со свечками, игры и конкурсы, а сначала именинница должна была провести часа полтора тихо и смирно, сидя на стуле. Папа, мама и их гости всегда очень любили рассматривать портреты из папки, охать, ахать, умиляться и восхищаться. А Вера не любила. Ей всегда казалось, что эта девочка, меняющаяся на глазах, смотрит на нее так внимательно, будто хочет задать ей, Вере, какой-то очень важный вопрос о жизни. Но Вера не знала ответа. Да и лишними вопросами, честно говоря, старалась не задаваться. От греха подальше. Идет все своим чередом, и слава Богу.

Вера посмотрела на отца, увлеченно что-то штриховавшего, и едва сдержала подступившие вдруг слезы. Этого еще не хватало, совсем разучилась держать себя в руках! Она просто очень волновалась в последние дни. Вера так любит отца, старается уберечь его от неприятностей, и вот теперь вынуждена сказать ему такое, от чего у самой дыхание перехватывает. Да и как сказать: «Папа, это Вадим. Возможно… я надеюсь на это… мы будем жить втроем. Нет-нет, не переживай, папа, я всегда буду с тобой рядом и не выйду замуж, пока ты…»?

А что – пока? До сих пор эта фраза, не высказанная вслух, но подразумеваемая ими обоими, звучала так: «Папа, я всегда буду рядом с тобой и не выйду замуж». Девочка Вера – единственная и долгожданная дочь – выросла, укрытая от всех невзгод и избалованная обожанием умного, талантливого, великодушного, как теперь говорят, успешного и самого лучшего на свете мужчины, и второму рядом с ним никогда просто не находилось места. И все думали, что так будет всегда. Но теперь…

– Вера, сиди спокойно!

– Я сижу, папа!

– Ты от меня что-то скрываешь? – неожиданно спросил Борис Георгиевич, отложив карандаш, и посмотрел на нее внимательно.

Вера растерялась. Помолчала, рассматривая свои руки. Потом произнесла весело, стараясь, чтобы голос не дрогнул:

– С чего ты взял?

– Я не могу поймать выражение твоих глаз. Не обманывай меня, я же вижу: что-то случилось. Что?

Вера вздохнула и проговорила:

– Папа… Придет Вадим, я его давно знаю. Он сын Антонины Ивановны, моей учительницы по сольфеджио. Вадим пианист, долго жил в Москве и за границей, теперь вернулся домой. Мы случайно встретились и…

– Он просто так придет? – внимательно глядя на дочь, уточнил Борис Георгиевич.

– В смысле? Нет… То есть мы… я… – Вера опускала голову, словно в чем-то провинилась.

– Извини-извини, – замахал руками Борис Георгиевич. – Я какие-то глупости спрашиваю. Конечно. Пусть приходит. Буду очень рад. Ты будешь в этом платье?

– Наверное. Или лучше в черном? Я хочу надеть мамину брошь.

– Не надо черного, – решил отец. – И брошь на синем лучше смотрится. А девочки придут? Тебе еще надо что-то готовить? Лина обещала принести пироги, я просил с картошкой…

Отец принялся быстро заканчивать работу, при этом не переставая задавать Вере какие-то вопросы, на которые сам же и отвечал. Вера молчала, стараясь держать спину прямо и чтобы подбородок не дрожал. Он все понял, конечно же, ее самый лучший на свете, самый любимый папа, и ничего лишнего не стал спрашивать. Он знал, что когда дочь будет готова, она сама все расскажет. Ведь у них никогда не было секретов друг от друга.

Гостей – тетю Лину и девочек – пригласили к пяти часам, а Вадима – к четырем. Вера так решила, чтобы избавить его от неловкой сцены, когда все собравшиеся дружно рассматривают вновь прибывшего. Лучше Вадим вместе с Верой встретит гостей. Да и папа сможет к нему присмотреться и переброситься с ним парой слов. Но к четырем часам пришла тетя Лина, очевидно, не желавшая пропустить самого интересного.

– Верочка, поздравляю, моя умница! Вот, открывай, тут тебе подарок! Боречка, с именинницей тебя! Как ты сегодня себя чувствуешь? Давление мерял? А кровь на сахар, все забываю спросить, ты давно сдавал? Вера! Вера! Ты куда ушла? Пироги надо достать из сумки и накрыть полотенцем, пусть отдыхают от дороги, они еще теплые.

– Тетя Лина, это вы с дороги отдохните, пироги же не сами пришли, – засмеялась Вера, прижимая к груди плюшевого медвежонка – подарок тетки. – А шоколадка? Где шоколадка? Вы всегда дарили мне шоколадку!

– Забыла! Вот, дорогая, твоя шоколадка, только не ешь ее перед ужином, я тебя знаю. И не потеряй – у мишки в кармане сертификат в парфюмерный магазин. Не знаю, что вы теперь, молодые, любите, сама себе купишь.

– Молодые, – улыбнулась Вера. – Как же! Мне уже в вашу аптеку пора сертификаты дарить.

– Не говори глупостей! – возмутилась тетя. – Сорок три – это вообще не возраст, поверь мне. Говорят, сорок пять – баба ягодка опять, тебе до ягодки еще расти и расти. Салаты сама делала или опять в ресторане купила?

– В ресторане, – созналась Вера. – Мне времени жаль.

– Господи, учу тебя, учу, все без толку. Бедный мой Боречка, я тебе и салатик принесла. Пусть они свое магазинное жуют, а мы уж домашнее с тобой будем кушать. Давай-давай, неси скатерть белую, с кружевами, уже накрывать пора. Боря, иди одеваться! А кто придет? Маша с Ариной? Или с работы?

Последняя фраза прозвучала вполне невинно и в череде прочих могла бы остаться незамеченной, но Вера знала, что тетя Лина давно страдает от недостатка информации, и случайно упомянутый в разговоре Вадим месяц служит темой постоянных осторожных расспросов. Поглядывая на часы, Вера ввела в курс тетю. Покосившись на брата, Лина Георгиевна выразила осторожную радость по поводу расширения состава гостей, неизменного уже много лет. И по такому поводу отправилась в комнату причесываться перед зеркалом.

Вера уже не отводила взгляда от часов – четыре сорок, четыре сорок пять… Без пяти минут пять пришла Арина. Вера, воспользовавшись правом именинницы, отправила ее к тетке помогать накрывать на стол, а сама, украдкой прихватив телефон, закрылась в ванной комнате. Пустила воду, забилась в дальний угол и набрала номер телефона Вадима. «Сотовый телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети, – сообщил приятный девичий голос и добавил, зачем-то перейдя на английский: – Please, call later».

«Вот возьму и утоплюсь! – решила Вера. – А если он не придет? Нет, это невозможно! А как же отец? Что он подумает?! Господи, а может, с ним что-то случилось? Попал под машину? Забыл адрес? И еще неизвестно, какой вариант хуже… Вот ведь черт – и реветь нельзя, и умыться холодной водой нельзя – заново красить глаза уже нет времени».

– Вера! Ты чего там? Принимай гостей, именинница! – смеялась под дверью Арина. – Ни звонка, ни стука не слышишь!

Выскочив из ванной комнаты, Вера толкнула дверью Машу. Та тоже раздевалась в прихожей и едва не наступила на подарочный пакет. Рядом топтался смущенный Вадим. В руках у него был красиво упакованный в нарядный целлофан горшок с мелкими желтыми розами, который он выставил перед собой как щит.

– Вот, это тебе… Все киоски обегал, пока нашел. Ты же говорила, что такие любишь, да? – забормотал он, краснея. – Ничего, что они в горшке? Других желтых не было, зато продавец сказала, что они будут у тебя жить несколько недель. А потом вспомнил, что забыл номер твоей квартиры, и сотовый, как назло, сел…

– А я подхожу к подъезду – смотрю, какой-то мужчина топчется с цветами, – вступила Маша, уже по-свойски толкнув Вадима локтем. – Вот я отчего-то сразу решила, что это Вадим. Я не могу сказать, что Вера о вас много рассказывала, она почти ничего не рассказывала, молчала, как партизан. Но подумала – ведь должна же она когда-то нас познакомить? И день рождения – самое то! Говорю: вы не к Вере?

– Я так обрадовался, – улыбнулся Вадим. – Вы прямо как фея…

– Фея Маша, – присела в дурашливом книксене его спасительница. – А это Арина. Она у нас не фея, но тоже очень милая.

– А мы знакомы, – неожиданно промолвила Арина, бесцеремонно рассматривая Вадима. – Вы учились в консерватории на три года старше нас. У меня отличная память на лица.

– Совершенно верно, – вмешалась Вера. – Вы так и будете все стоять в прихожей? Тогда я сейчас папу и тетю Лину сюда позову. Но станет тесно.

Толкаясь и смеясь, они выбрались из небольшой прихожей в гостиную. Борис Георгиевич и Лина Георгиевна сидели на диване чинно, рядышком, хоть потрет пиши, и ждали.

– Папа, тетя Лина, знакомьтесь, это Вадим, – произнесла Вера.

Вопреки ее опасениям, церемония получилась не натянутой. Вадим решил поцеловать тете Лине руку, но ему мешал горшок, который он до сих пор крепко прижимал к себе, так и не вручив имениннице. Вера бросилась отнимать у Вадима горшок, Маша немедленно уронила один из принесенных свертков и закричала, что там ваза, Арина загораживала собой стол, боясь, что во всеобщей толкотне с него что-нибудь уронят. Наконец горшок был отобран, распакован и водружен в центр стола, ваза спасена и оценена по достоинству, места за столом распределены – и все эти важные и бестолковые хлопоты объединили и сблизили собравшихся.

– Я очень рад, что сегодня за нашим столом двое мужчин, – начал на правах хозяина Борис Георгиевич. – А двое мужчин – это сила! Я уже устал сражаться в одиночестве с этим бабьим царством, потому что на их стороне подавляющее численное преимущество. И вот наконец-то я смогу хотя бы выпить рюмку водки с понимающим меня человеком. Вадим, открывайте шампанское – это дамам, а нам с вами я, с вашего позволения, налью водочки.