Но отвернувшись к шкафу, чтобы достать ноты, Вера вздохнула: она больше любила, когда на уроке присутствовала Катина мама. Тогда они просто занимались. А если мамы не было, хитрая Катерина большую часть времени изводила на посторонние разговоры и отвлекающие вопросы. Вера Борисовна ничего не могла с ней поделать, ведь она – педагог и говорить ученице что-то вроде: «Если ты немедленно не закроешь рот и не начнешь играть, то дома никаких мультиков!» – не имела права. Она должна быть корректной, терпеливой и с улыбкой повторять одно и то же, потому что дети, которые у нее занимались, делали это, как правило, не по своей воле. Мама с папой разорились на покупку пианино и нарисовали себе картину: их чудесный, трудолюбивый и талантливый ребенок виртуозно играет что-нибудь этакое (практика показывает, что вершиной родительских амбиций чаще всего является «Лунная соната»), а гости утирают слезы зависти и умиления…

Вера училась в музыкальной школе-десятилетке при консерватории. Туда брали по конкурсу действительно талантливых детей, они видели музыку своей профессией и с самого детства привыкли проводить за инструментом по нескольку часов в день. Они так и вырастали – за инструментом. Здесь, в районном доме творчества, который до сих пор все, даже дети, по привычке называли «Дом пионеров», занимались дети, которые с программой и нагрузками обычной музыкальной школы не справлялись, а родители все еще тешили свое самолюбие надеждой на то, что Вера Борисовна сотворит чудо. Дети сопротивлялись, как могли, с годами сопротивление гасло, они смирялись с неизбежным… но тут программа обучения заканчивалась и они расставались с Верой Борисовной, чтобы больше никогда в жизни не подходить к инструменту.

Странно, но Вера Борисовна их отлично понимала. И думала, что они, вероятно, даже отчасти правы в своем упорном сопротивлении. Она сама, например, была девочкой усидчивой и очень послушной, и если папа-художник и мама – учитель начальных классов захотели, чтобы дочь училась музыке – пожалуйста, она стала учиться. И все пошло по накатанной колее: одиннадцать лет музыкальной школы, пять лет консерватории. Господи, сколько часов, месяцев, лет своей жизни эта послушная девочка провела за инструментом?! А что в итоге? Районный дом творчества, смешная зарплата, капризные, не имеющие музыкальных наклонностей дети, требовательные мамаши, начальство с ежегодно прирастающей кучей маразматических требований… Если бы в детстве Вера орала и лезла под стол или хотя бы вот так, как сейчас шестилетняя Катюшка, тихо и изящно уворачивалась бы от «музыкального воспитания», очевидно, ее жизнь сложилась бы иначе.

Она вздрогнула, очнувшись от особо громко вколоченного аккорда, в котором к тому же вместо положенного ми-бемоль Катя обошлась просто ми. Оказывается, Катерина обрадовалась, что учительница о ней забыла без всяких отвлекающих маневров с ее стороны, потом соскучилась и стала играть домашнее задание – над простеньким «Маршем Барбоса» они бились уже второй месяц. Да, пожалуй, сегодня присутствие Катиной мамы пошло бы на пользу им обоим, смутившись, подумала Вера и виновато зачастила:

– Катюша, правая ручка – ми-бемоль. Все четверти ровные, не торопись. А то у тебя Барбос не марширует, а скачет галопом. И вовремя бери до левой… Вот теперь молодец!

Разумеется, к следующему занятию Катерина все забудет, ни разу ни сядет к инструменту, и ноты басового ключа не выучит. Но к отчетному концерту, до которого осталось две недели, они доучат еще «Мазурку», если не по нотам, то «с рук», и все пойдет своим чередом. Что ж, она милая и воспитанная девочка, и далеко не самая трудная ученица. А ее, Веры Борисовны, профессия – не самая плохая на свете. Во всяком случае, именно музыка, ставшая ее судьбой, работой, хобби и досугом, – именно музыка всегда давала ей смысл в жизни. Конечно, есть еще папа. И появился Вадим. Как бы Вера была счастлива, если бы не эта история с проклятой брошью! Нет, нельзя так говорить, ведь это мамина брошь.

– Вера Борисовна, вы уже закончили? – В приоткрытую дверь заглядывала, улыбаясь, Катина мама. И оставалось лишь надеяться, что Катя не расскажет маме, как плодотворно прошел сегодняшний урок.

В понедельник утром Лина Георгиевна и Милица Андреевна встретились в скверике возле оперного театра в половине десятого. Борис ждал их к одиннадцати, а им еще предстояло обсудить несколько важных вопросов. Лина Георгиевна хотела протереть газетой скамейку, на которой не высохла утренняя роса, но Милица Андреевна удержала ее.

– Давай пойдем в кофейню? Там посидим и за чашечкой кофе все обговорим.

– Хорошо, – нерешительно протянула Лина Георгиевна. – Я, честно говоря, никогда не была ни в какой кофейне. Как-то все… Да и не с кем.

Милица Андреевна тоже никогда не была в кофейне. Дочь с зятем пару раз приглашали ее в ресторан на семейные праздники, а с внуком Дениской, когда был маленький, тайком от матери ходили в запрещенный «Макдоналдс» есть запрещенные и оттого казавшиеся еще более вкусными гамбургеры. Но сегодня она решила непременно посетить кофейню. Негоже приступать к столь важному делу, обсудив план на лавочке в скверике, хоть погода отличная и солнышко греет по-летнему. Им, строго говоря, не должно быть никакого дела до погоды – работа есть работа, воробьи и солнышко тут ни при чем. А кофейня – это и современно, и респектабельно. Знаменует начало нового жизненного этапа и соответствует важности возложенной на нее миссии.

Разумеется, она немного волновалась: в кофейне официанты, а она с ними никогда не общалась лично. Но в кофейне милая девушка, явно студентка, которая подрабатывает в свободное время, приняла заказ вежливо и доброжелательно, отсоветовала брать крепкий кофе по-турецки и порекомендовала фирменный капучино. И даже спросила: с корицей или шоколадом? Расслабившиеся дамы позволили себе шагать не в ногу: Милица заказала капучино с корицей, а Лина – с шоколадом. Да еще и неведомо что означавшие круассаны. Гулять так гулять. Чувствуя себя Штирлицем, который обсуждает детали с пастором Шлагом в кафе в Берне, Милица Андреевна собралась приступить к делу. Но Лина Георгиевна ее опередила:

– Мила, я полночи опять вертелась, не спала, все думала, что и как тебе рассказывать, чтобы все по порядку, даже записала для памяти. И еще… Вот ты мне вчера про Агату Кристи рассказывала. Ну, там, где гости в карты играли и хозяина убили. А что там дальше?

Но Милица Андреевна, как сотрудник библиотеки, хотя и бывший, терпеть не могла, когда ее просили пересказать содержание какой-нибудь книги, и никогда не шла на поводу у таких просителей, даже у внука Дениса. Она была убеждена, что книги надо читать. Поэтому ответила уклончиво:

– Там много разных событий. А это вот и есть круассаны, да? Надо же, я о них столько слышала.

– Прошу тебя! – Лина Георгиевна, не обращая внимания на появившиеся перед ней чашку кофе и круассаны, умоляюще сложила перед собой ладони. – Я до вечера не доживу! Это так увлекательно!

– Там еще один труп появится, – неохотно сообщила Милица Андреевна. – И потом найдут убийцу. Ты с шоколадом заказывала? Тогда твоя чашка – вот эта.

– Еще один? – насторожилась Лина Георгиевна. – А кто – труп? Как-то это все… Это тебе уже не впервые, а я, знаешь ли…

– Да не бойся ты! – заторопилась Милица Андреевна, не желая при этом разубеждать подругу, изрядно преувеличившую ее профессиональный опыт. Так получилось, что Милица Андреевна, проработав в милиции в общей сложности, как в сказке, тридцать лет и три года, с трупами никогда не сталкивалась, разве что на фотографиях. – Не надо понимать все буквально! К тому же я уверена, что в нашем случае ничего подобно не случится, с какой стати?! У нас всего-навсего кража, а не убийство. Зачем ты принимаешь все близко к сердцу? Ты же сама сказала, что художественное произведение не следует понимать буквально.

– А может, ты у меня несколько дней поживешь? – вдруг предложила Лина Георгиевна. – Да-да! Я тебя не отпущу. На работе отгулы возьму. Я, между прочим, в отпуске лет пять не была. А теперь возьму. Запросто. К тому же нам будет удобнее… все обсуждать.

– Я не знаю… – растерялась Милица Андреевна, замерев с куском круассана во рту. – С одной стороны, конечно… Если я не помешаю…

– Ни в коем случае! – заверила ее Лина. – И мы не будем распыляться! Семья и ее благополучие важнее всего. Наш долг – помочь Борису и Вере.

Допив кофе и по достоинству оценив французскую штучку круассан, дамы приступили к самому важному: Лина Георгиевна, как очевидец событий, должна была предоставить Милице Андреевне… нет, не показания, но детальный отчет о том, что произошло в доме ее брата в тот злополучный вечер. Лина Георгиевна отнеслась к делу серьезно: извлекла из сумки листочки, исписанные совершенно неразборчивым «врачебным» почерком, и приступила к рассказу, периодически сверяясь со шпаргалкой. Милица Андреевна, во всем любившая порядок, на листочки косилась с уважением, слушала внимательно. Потом достала вчерашнюю тонкую тетрадку и тоже стала что-то записывать. И хотя со стороны это выглядело странно, они не боялись, что официантка попросит их освободить столик, раз чашки уже пусты. Они видели, что за соседними столиками сидят молодые люди и девушки и тоже что-то записывают, правда, не в тетрадки, а в компьютеры, но их никто не выгоняет. В общем, кофейня – заведение стоящее!

Лина Георгиевна очень волновалась: расследование начинается! Она и представить не могла, что это будет так увлекательно! По ее словам, все произошло следующим образом. Первой пришла она сама – с пирогом, затем Арина. Вадим не то задержался, не то заблудился и явился одновременно с Машей. Вскоре они сели за стол – Лина Георгиевна добросовестно перечислила меню того вечера, не забыв присовокупить, что покупные салаты, безусловно, отличаются от домашних в худшую сторону, хотя Веру убедить в этом невозможно. Затем она и Борис разговаривали с Вадимом в гостиной, девочки курили в кухне, то есть курила Арина, Маша не курит, Верочка тем более, боже упаси! Вера осталась разогревать пирог – тесто в тот раз поднялось просто отлично! – а они уселись играть в карты. Вадим, то ли стесняясь, то ли еще по какой причине, всем верил и постоянно проигрывал. Борис радовался, потому что раньше проигрывал он. Ели пирог. Верочка играла на пианино. Они играли с Вадимом в четыре руки – просто сказка! Хотя Верочка очень стеснялась и говорила, что Вадим – пианист мировой величины, а у нее и руки уже не те, и вообще… Пили чай с тортом, еще немного посидели и стали расходиться по домам. Арине вызвали такси. Ее, Лину, посадили на трамвай – остановка возле дома, Машу, кажется, Вадим с Верой пошли провожать. Все. А утром Вера позвонила и сообщила, что пропала брошь. Они подождали, когда Борис уйдет в поликлинику, и перерыли весь дом – комнаты, кухню и ванную.

Повисла долгая пауза. Милица Андреевна что-то дописывала в своей тетрадке. Лина Георгиевна наклонилась к столу и снизу вверх вопросительно заглядывала подруге в лицо.

– Так, все ясно, – положив ручку, подвела итог Милица Андреевна.

– Что? – оторопела Лина. – Тебе уже все ясно?

– Нет-нет, я не это имела в виду, – смутилась Милица. – Ты обо всем подробно рассказала. Кстати, брошь постоянно была у Веры на платье?

– Да, вроде бы, – забормотала Лина Георгиевна.

– То есть ты не помнишь. Ты предполагаешь. А мне надо знать точно, – строго произнесла Милица Андреевна. – Придется спросить у Веры. И еще: торт был со свечками?

– А как же! Всегда со свечками бывает, только, конечно, не сорок три, а…

– Когда принесли торт, свет в комнате выключали?

– Да. Было так красиво!

– А кто принес торт в комнату?

– Боря, он всегда это делает, это традиция, а мы пели: «С днем рожденья тебя».

– А Вадим сидел за столом рядом с Верой?

– Конечно, как же иначе? Они ведь… Ну, то есть…

– Да, ты права: этот вопрос теперь под вопросом, – подвела итог Милица Андреевна и храбро помахала официантке, мол, девушка, принесите счет. Она видела, все посетители так делали.

– С утра побрился, и галстук новый в горошек синий я надел, – мурлыкал себе под нос Борис Георгиевич, прилаживая поверх белой рубашки галстук, правда, не новый и не в горошек. – Я ходил… И я ходила… Я так ждал… И я ждала… Тьфу ты!

Галстук завязываться категорически не желал. Обычно он существовал в почти завязанном виде, и по торжественным случаям Борису Георгиевичу оставалось лишь надеть его и подтянуть узел к воротничку. Но на сей раз галстук обнаружился развязанным, и Борис Георгиевич вспомнил, что в последний раз надевал его на прием у главы города, куда приглашали ветеранов войны. И там посадил на галстук пятно, пролив сок. Он очень волновался, даже руки тряслись. Вот и сейчас дрожат, не слушаются… ах, проклятый галстук! Он схватил телефонную трубку и нетерпеливо набрал номер.

– Вера! Алло! Вера! – закричал он, не дожидаясь, пока смолкнут гудки.

– Да, папа! Что случилось? – Голос у дочери был взволнованный. Она всегда пугалась, когда он звонил.